Это ничего не значит, все в порядке, спасибо. Со
мной ничего не случилось.
- Это точно? Ты выглядишь не особенно хорошо. Едва ты вошел, я сразу
подумал, что выглядишь ты неважно.
- Просто бессонная ночь, - объяснил я, оправдываясь.
Мистер Бедфорд положил мне руку на плечо - не так, будто хотел
придать мне уверенности, а скорее так, будто сам должен был на что-то
опереться.
- Миссис Бедфорд будет очень благодарна за ожерелье, - заявил он.

3
Перед ленчем я выбрался на одинокую прогулку по салемскому парку
"Любимые девушки". Было холодно. Я поднял воротник плаща, а из моего рта
вылетал пар. Голые деревья застыли в немом ужасе перед зимой, как ведьмы
Салема, а трава была серебряной от росы. Я дошел до эстрады, покрытой
полукруглым куполом, и сел на каменные ступени. Неподалеку на лужайке
играли двое детей; они бегали, кувыркались, оставляя на траве зеленый
запутанный след. Двое детей, которые могли бы быть нашими: Натаниэль,
мальчик, умерший в лоне матери, - как же еще иначе назвать неродившегося
сына? - и Джессика, девочка, которая так и не была зачата.
Я все еще сидел на ступенях, когда подошла пожилая женщина в потертом
подпоясанном плаще и бесформенной вельветовой шляпке. Она несла раздутую
сумку и красный зонтик, который по непонятным причинам раскрыла и
поставила у ступеней. Она села примерно в паре футов от меня, хотя места
было предостаточно.
- Ну, наконец, - проворковала она, раскрывая коричневый бумажный
пакет и вынимая из него сандвич с колбасой.
Украдкой я присматривался к пожилой даме. Она, наверно, не была так
стара, как мне вначале казалось, ей было самое большее пятьдесят, может
быть пятьдесят пять. Но она была так бедно одета, а ее седые волосы -
настолько неухоженны, что я принял ее за семидесятилетнюю бабку. Она
начала есть сэндвич так изысканно и с таким вкусом, что я не мог оторвать
от нее глаз.
Мы так сидели почти двадцать минут на ступенях эстрады в Салеме в то
холодное мартовское утро. Пожилая дама ела сэндвич, я наблюдал за ней
краем глаза, а люди шли мимо нас, разбредаясь по расходящимся от эстрады
веером тропинкам. Некоторые прогуливались, другие спешили куда-то по
делам, но все мерзли, и всех сопровождали облачка пара, выходящего изо
рта.
В 11:55 я решил, что пора идти. Но прежде чем уйти, я сунул руку в
карман плаща, вытащил четыре монеты в четверть доллара и протянул их
женщине.
- Пожалуйста, - сказал я. - Возьмите их, хорошо?
Она посмотрела на деньги, а затем подняла взгляд на меня.
- И вы не боитесь давать серебро ведьме? - улыбнулась она.
- А разве вы - ведьма? - спросил я не совсем серьезно.
- Разве я не похожа на ведьму?
- Сам не знаю, - с улыбкой ответил я. - Я еще никогда не встречал
ведьм. По-моему, ведьмы должны летать на метле и носить на плече черного
кота.
- О, обычные предрассудки, - ответила пожилая дама. - Ну что ж,
принимаю ваши деньги, если вы не опасаетесь последствий.
- Каких последствий?
- Для человека в вашем положении всегда возможны последствия.
- В каком это положении?
Пожилая дама порылась в сумке, вытащила яблоко и вытерла его о полу
плаща.
- Вы же одиноки, правда? - спросила она и откусила от яблока
единственным зубом, как белочка из мультфильма Диснея. - Вы одиноки с
недавнего времени, но все же одиноки.
- Возможно, - уклончиво ответил я. У меня появилось чувство, что этот
разговор полон подтекста, словно мы встретились с ней в "Любимых девушках"
с определенной целью, и что люди, проходящие мимо нас по тропинкам,
напоминают шахматные фигуры. Анонимные, но передвигающиеся по строго
определенным маршрутам.
- Что ж, вам лучше знать, - заявила женщина. Она откусила очередной
кусок яблока. - Но мне кажется, что это так, а я редко ошибаюсь. Некоторые
утверждают, что у меня есть мистический дар. Однако эти утверждения не
мешают мне, - особенно здесь, в Салеме. Салем - хорошее место для ведьм,
лучшее во всей стране. Хотя, может, и не лучшее для одиноких людей.
- Что вы хотите сказать? - спросил я.
Она посмотрела на меня. Глаза у нее были голубые и удивительно
прозрачные, а на лбу - блестящий, слегка покрасневший шрам в виде стрелы
или перевернутого вверх тормашками креста.
- Я хотела сказать, что каждый должен когда-то умереть, - ответила
она. - Но важно не то, когда человек умирает; важно лишь где он умирает.
Существуют определенные сферы влияний, и иногда люди умирают вне их, а
иногда внутри.
- Извините, но я все еще не совсем вас понимаю.
- Предположим, вы умрете в Салеме, - она улыбнулась. - Салем - это
сердце, голова, живот и внутренности. Салем - это ведьмин котел. Как вы
думаете, почему именно здесь начались процессы над ведьмами? И почему они
так неожиданно прекратились? Вы когда-нибудь видели, чтобы люди так быстро
приходили в себя? А вот я - нет. Никогда. Появилось влияние, а потом
исчезло, но бывают места, в которых, по-моему, оно не исчезало никогда.
Как посмотреть.
- А от чего оно зависит? - Все это меня заинтересовало.
Она улыбнулась снова и подмигнула.
- От многих вещей. - Она подняла лицо к небу. На шее у нее было
что-то вроде ожерелья из сплетенных волос, скрепленных кусочками серебра и
бирюзы. - От погоды, от цен на гусиный жир. От многого.
Неожиданно я почувствовал себя типичным туристом. Я сидел здесь и
позволял какой-то полусвихнувшаяся бабе кормить меня сказочками о ведьмах
и о "сферах влияний" и вдобавок воспринимал это серьезно. Наверняка через
секунду мне предложат погадать за соответствующую плату. В Салеме, где
местная Торговая Палата заботливо эксплуатирует процессы ведьм 1692 года
как главную приманку для туристов ("Делаем на заказ любые наговоры",
уверяют плакаты), даже нищие используют колдовство в качестве средства для
рекламы.
- Извините, - сказал я. - Желаю вам приятного дня.
- Вы уходите?
- Ухожу. Было приятно с вами поговорить. Все это очень интересно.
- Интересно, но не очень правдоподобно, так?
- О, я вам верю, - уверил я ее. - Все зависит от погоды и от цен на
гусиный жир. Кстати, а почем нынче гусиный жир?
Она словно не услышала мой вопрос и встала, отряхивая крошки с
поношенного плаща жилистой старческой ладонью.
- Вы думаете, я попрошайка? - резко спросила она. - Думаете, дело в
этом? Вы думаете, что я - нищая попрошайка?
- Совсем нет. Просто мне уже пора.
Какой-то прохожий задержался рядом с нами, как будто чувствуя, что
дело идет к ссоре. Потом остановились еще двое - мужчина и женщина, ее
кудрявые волосы, освещенные зимним солнцем, создавали вокруг головы
удивительный светящийся ореол.
- Я скажу вам две вещи, - заявило ископаемое дрожащим голосом. - Я не
должна вам этого говорить, но я скажу. Вы сами решите, предупреждение ли
это или просто обычный вздор. Никто не может вам помочь, поскольку на этом
свете мы никогда не получаем помощи.
Я не ответил, а только недоверчиво посматривал на нее, пытаясь
угадать, кто она: обычная сумасшедшая или необычная попрошайка.
- Во-первых, - продолжала она, - вы не одиноки, хотя вам так кажется,
и никогда не будете одиноки, никогда в жизни, хотя временами и будете
молить Бога, чтобы он освободил вас от нежелательного общества. Во-вторых,
держитесь подальше от места, где не летает ни одна птица.
Прохожие, видя, что ничего особенного не происходит, начали
расходиться.
- Если хотите, можете меня проводить до площади Вашингтона, -
продолжала старуха. - Вы идете в ту сторону, верно?
- Да, - признался я.
- Тогда пойдемте вместе.
Когда старуха подняла сумку и сложила свой красный зонтик, мы вместе
направились по одной из тропинок в западном направлении. Вокруг парка шла
фигурная железная ограда. Тени от штакетов падали на траву. Было все еще
холодно, но в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. Скоро придет лето,
совсем другое, чем было в прошлом году.
- Жаль, что вы подумали, будто я мелю вздор, - заговорила старуха,
когда мы вышли на улицу с западной стороны площади Вашингтона. На другой
стороне площади стоял Музей ведьм, вобравший в себя память о факте
убийства в 1692 году двадцати ведьм из Салема. Это была одна из самых
жестоких охот на ведьм в истории человечества. Перед парадным входом в
музей стоял памятник основателю Салема, Роджеру Конанту, в тяжелом
пуританском плаще, с плечами, блестящими от сырости.
- А знаете, это очень старый город, - сказала старуха. - У старых
городов есть свои тайны, своя собственная атмосфера. Вы не чувствовали
этого раньше, там, в "Любимых девушках"? Вам не казалось, что жизнь в
Салеме напоминает загадку, колдовской круг? Полный смысла, но ничего не
объясняющий?
Я посмотрел на другую сторону площади. На тротуаре напротив, в толпе
туристов и зевак, я заметил красивую темноволосую девушку в короткой
дубленке и обтягивающих джинсах, прижимавшую к упругой груди стопку
учебников. Через секунду она исчезла. Я почувствовал удивительную боль в
сердце, ведь девушка была так похожа на Джейн. Но, наверно, таких
хорошеньких девушек много. Все-таки я решительно страдал синдромом Розена.
- Здесь я должна свернуть, - сказала старуха. - С вами необычайно
приятно беседовать. Люди редко слушают, что им говорят, так, как все-таки
слушали вы.
Я искренне улыбнулся и протянул ей на прощание руку.
- Наверно, вы хотите знать, как меня зовут, - добавила она. Я не был
уверен, вопрос ли это, но кивнул, что могло означать как согласие, так и
отсутствие интересов.
- Мерси Льюис, - объявила она. - Не забудьте, Мерси Льюис.
- Ну что ж, Мерси, будьте осторожны.
- Вы тоже, - сказала она, а потом ушла удивительно быстрым шагом.
Вскоре я потерял ее из вида.
По какой-то причине мне вспомнился отрывок из "Оды Меланхолии",
который часто цитировала Джейн:
С Красотой - но тленною - она живет;
С Веселостью - прижавшей на прощанье
Персты к устам; и с Радостью, чей мед
Едва пригубишь - и найдешь страданье...
Я опять поднял воротник плаща, засунул руки глубоко в карманы и
направился перекусить.

4
Я в одиночестве съел сандвич с говядиной и луком в баре Реда,
находящемся в старом здании "Лондо Кофе Хаус" на Сентрал-стрит. Рядом со
мной негр в новехоньком плаще барберри непрерывно насвистывал сквозь зубы
популярную мелодию. Молодая темноволосая секретарша не мигая наблюдала за
моим отражением в зеркале. У нее было удивительно бледное лицо, как на
картинах прерафаэлитов. Я чувствовал себя измученным и очень одиноким.
Около двух часов дня я приплелся под хмурым небом на площадь Холкок,
в Зал аукционов Эндикотта, где происходила приуроченная к концу квартала
распродажа старых маринистских гравюр и картин. В каталоге было упомянуто
три важных лота, и среди прочих - масляная картину Шоу, представлявшая
корабль "Иоанн" из Дерби, но я сомневался, смогу ли позволить себе купить
ее. Я искал товары для лавки сувениров: офорты, гравюры и карты. Я мог бы
себе позволить купить одну или две акварели, оправить их в позолоченные
или ореховые рамы и продать с прибылью в девятьсот процентов. Была и одна
картина неизвестного художника под названием "Вид западного побережья
Грейнитхед, конец XVII века", которая достаточно заинтересовала меня хотя
бы потому, что на ней был изображен полуостров, где я жил.
Аукционный зал был огромным, холодным, в викторианском стиле. Косые
лучи зимнего солнца падали в него через ряд высоких, как в соборе, окон.
Большая часть покупателей сидела в плащах, а перед началом аукциона
раздавалось "концертное" покашливание, хлюпанье носом и шарканье подошв по
паркету. Явилась едва ли дюжина покупателей, что было явно необычным для
аукционов у Эндикотта. Я даже не заметил никого из Музея Пибоди. Сам
аукцион также был вялым; Шоу с трудом ушел за 18.500 долларов, а редкая
гравюра в резной костяной раме - за 750 долларов. Я надеялся, что это не
знаменовало упадок в торговле связанными с морем редкостями. Ко всему
прочему, мне только не хватало к концу года обанкротиться.
Когда наконец аукционист выставил на продажу вид Грейнитхед, в зале
осталось от силы пять или шесть покупателей - не считая меня и одного
полоумного старикана, который являлся на каждый аукцион к Эндикотту и
повышал цену на любой лот, хотя все знали, что у него нет даже пары целых
носков и живет он в картонной коробке неподалеку от пристани.
- Стартовая цена - пятьдесят долларов. Есть желающие? - возвестил
аукционист, заткнув большие пальцы рук за проймы элегантного серого
жилета, украшенного цепочкой от часов.
Я по-кроличьи задвигал носом в знак подтверждения.
- Кто больше? Смелее, джентльмены, Эта картина является частью
истории. Побережье Грейнитхед в 1690 году. Настоящий раритет.
Желающих не было. Аукционист демонстративно вздохнул, ударил
молоточком и заявил:
- Продано мистеру Трентону за 50 долларов. Следующий лот, пожалуйста.
Меня на аукционе ничего больше не интересовало, поэтому я вылез из
кресла и пошел в упаковочную. Сегодня там царствовала миссис Донахью,
крупная ирландка в полукруглых очках, с морковно-рыжими волосами и
великолепнейшим задом, самым большим, который я когда-либо видел в жизни,
и один вид которого вызывал вполне определенные ощущения в штанах. Она
взяла у меня картину, потянулась за оберточной бумагой и веревкой, после
чего взревела басом, обращаясь к своему помощнику:
- Дэмьен, ножницы!
- Как здоровье, миссис Донахью? - с дрожью возбуждения в голосе
выдавил я.
- Еле жива, - ответила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52