https://wodolei.ru/catalog/ehlitnaya-santekhnika/
Больше всего на свете он боялся вида крови. Почему он не попал на французский пароход? Больше всего на свете после крови, он боялся толпы…
Архимед Комиссаров увидел его в бедной маленькой нетопленой комнате на окраине Олеандры. К фельдшеру, будто к Меньшикову в Березове, кутаясь в тулупы, жались три его дочери. Старшей, Марии Александровне Герлитц, едва ли Ворошилова – самого известного слесаря в истории цивилизации, если, конечно, не считать братьев Супер-Марио…
Он был с ним под Уманью, когда, прорвав кольцо окружения, они гнали офицеров Деникина, рубя им головы и пуская кишки в конском галопе…
Он был с ним, когда Батька выстрелом из нагана сделал лоботомию атаману Григорьеву…
Он был с ним, когда во второй раз брали Екатеринослав, и Черный Флаг несся через взятый город на фоне горящих октябрьских листьев…
Он был с ним в ту ночь в усадьбе Джушевских…
За долгие месяцы бесконечных боев, слава Анархо-Матери выросла и окрепла. Его отважная жестокость и жестокая отвага звенели стальным лязгом и в Гуляиполе, и в Крыму, и в Харькове. Он протыкал штыками чекистов, вздирал на телеграфных столбах петлюровских полковников и четвертовал белогвардейских аристократов. Иногда, на привалах, он спрашивал у идейных анархистов об Анхра-Майнью, и кто-то ему шепнул жаркое, неизвестное слово: «аватара»…
А сейчас, сейчас великая Повстанческая Армия Махно гибла от тифа, а он лежал на влажном дощатом полу старой разграбленной усадьбы рядом со статуей опирающегося на меч средневекового рыцаря и даже не кашлял. Он задремал и ему пригрезился черный негр в белой форме матроса, удерживающий в руке бечевку с воздушным змеем. Негр стоял на корме парохода и улыбался, улыбался и одновременно пел какую-то грустную песню на непонятном языке…
Анархо-Матъ ткнули в бок нагайкой и он проснулся. Мокрая папаха, склонившегося над ним бойца, пахла холодным дождем и дымом костра. Лица нельзя было разглядеть, но в его фигуре отчетливо проступала болезнь.
– Вставай, Матка. Батька сказал – к другу едем, – обратился человек в папахе.
Отряд из двух дюжин всадников скакал в ночной, наполненной ливнем, темноте. Он ехал в арьергарде и не знал, есть ли там впереди Батька, и к какому другу они едут. Спустя два часа они достигли подножья знакомого холма. В числе десяти человек Анархо-Мать остался держать лошадей у склона. Остальные поднялись на холм Друг и спустились только к рассвету…
В конце осени 1920 года они пошли с Красной Армией брать Перекоп. Он штурмовал Турецкий вал, а в это время по гнилому озеру Сиваш, по пояс в воде, шли солдаты, и соли вокруг них было так много, сколько не съели бы они и за всю свою жизнь. Десять тысяч жизней как раз и закончились в озере Сиваш тем ноябрем…
Перекоп пал. Но больше Анархо-Мать к Махно не вернулся. Говоря официальным языком, он влился в ряды Красной Армии и стал комиссаром. Ему всегда нравились кожаные куртки с алыми бантами. Он предал своих бывших соратников без раздумий. Той ночью они не пустили его на холм, и он отомстил им за это изуверски, когда вместе с большевиками физически уничтожал весь махновский штаб в Симферополе…
А может быть, на самом деле, его внутренняя сила почувствовала другую Силу? Силу, которой следовало подчиниться. Дикие звери в этом вопросе никогда не ошибаются…
Имя Анархо-Мать теперь ему было не к лицу.
– Архимед, – сказал, листая календарь, старпомначопе-родштабфронт, – Великий пролетарский ученый, замученный римскими империалистами.
Так он стал Архимедом. А фамилию выбрал себе Комиссаров. Архимед Комиссаров – совсем неплохо для красного командира…
Они гнали брошенные бароном Врангелем отряды будущих парижских таксистов. Крымские города сдавались без боя. Всех, кто не успел на французские пароходы с билетом до Константинополя в один конец, ждала либо пуля, либо веревка. Козлик умел считать только до десяти…
17 ноября пала Ялта. Среди тех, кто так никогда и не увидел ни Эйфелевой башни, ни храма Святой Софии, был вдовый фельдшер, обрусевший немец Александр Францевич Герлитц. Больше всего на свете он боялся вида крови. Почему он не попал на французский пароход? Больше всего на свете после крови, он боялся толпы…
Архимед Комиссаров увидел его в бедной маленькой нетопленой комнате на окраине Олеандры. К фельдшеру, будто к Меньшикову в Березове, кутаясь в тулупы, жались три его дочери. Старшей, Марии Александровне Герлитц, едва ли исполнилось шестнадцать. Она смотрела на Архимеда отрешенно, так, как сегодня люди смотрят в вечерних новостях репортажи о землетрясении в Мексике или о наводнении в Китае. Той же ночью она сочеталась с ним революционным браком. Она спасла жизнь своему отцу и своим сестрам…
Фельдшер Герлитц при НЭПе открыл ветеринарный кабинет в Юзовке, где лечил собак от бешенства и чумки. Он тихо и мирно скончался там же, в тот год, когда Юзовку переименовали в Сталино, так и не узнав цены, которой стоили его фобии. Судьбы же двух его других дочерей без остатка исчезли в казахских степях…
Мария Александровна закончила немецкую гимназию, играла на пианино и любила «Разбойников» Шиллера. Самым ярким впечатлением ее жизни так навсегда и осталось празднование в Одессе трехсотлетия Дома Романовых, немцев с незначительной дозой русской крови. Анхра-Майнью нашел то, что искал – Зло всегда нуждается в Добре. Их совместная супружеская жизнь, непрекращающееся насилие, напоминала знаменитый барельеф во дворце Дария Великого в Персеполе. Бог Света Ахурамазда сражается с богом Мрака – чудовищем Анхра-Майнью. Одной рукой Ахурамазда держит чудовище за рог, а другой за эрегированный член. Свет и Мрак, Добро и Зло будут сражаться на барельефе вечно. Потому что, если кто-то возьмет верх – мироздание рухнет…
Семья Комиссаровых передвигалась по гарнизонам. Разумеется, Архимед больше не протыкал штыками чекистов. Хотя бы потому, что и сам стал чекистом, и на его шинели крепкой ниткой были пришиты ромбы НКВД. Траектория их перемещений, стоит только ззглянуть на карту, походила на полеты пчелы вокруг родного улья. Два раза Мария Александровна беременела, и два раза случался выкидыш…
В конце двадцатых годов началась Коллективизация. Архимед Комиссаров по селам и весям убедительно и доходчиво пропагандировал вступление в колхоз. От него не могло укрыться ни одно пшеничное зерно. Того, кто сам голодал, трудно было обхитрить мякиной. Однажды, в одном кулаке, ползающем на коленях в своих собственных экскрементах, он узнал одного из тех бесчисленных хуторян, на которых он гнул спину еще ребенком. Этого кулака он повесил на мельнице, в очередной раз состряпав блюдо, которое, как известно, лучше употреблять в пищу остывшим…
В двадцать восьмом году в поселке Червоный Гай у него родилась дочь Энгельсина, а спустя два года, в Желтых Водах – сын Вилен. В июле тридцать четвертого, в тот месяц, когда в парижской клинике Тенон, Махно добил туберкулез – единственный враг, имевший силу над ним, пчела наконец вернулась в улей…
НКВД располагалось в здании бывшей синагоги, на том месте, где сегодня стоит ночной клуб «Анаконда». За последнее десятилетие, ромбиков на шинели Архимеда Комиссарова стало больше. Он был «плохим» следователем, а не «хорошим». По ночам в его кабинет вводили людей. Очень часто люди были в пижамах. Потом, все чаще, люди стали появляться в мятых, наскоро одетых костюмах, с дорожными чемоданчиками в руках. Можно было подумать, что к нему они заглянули случайно, для того, чтоб проститься перед срочной командировкой…
У него был свой, странный метод дознания, больше характерный для мизансцены вестерна, чем для НКВД. В сумерках, с конвоем, он вывозил арестованных на холм Друг. Там арестованным давали лопаты и заставляли копать глубокие ямы. Арестованные копали усердно, будто добросовестный труд мог даровать им прощение. Перед рассветом, Архимед выстраивал землекопов на краю самой глубокой ямы и приказывал конвою целиться в них. Но выстрелов не было. Арестантов отвозили обратно в подвалы бывшей синагоги…
Перед войной, в сороковом году, он командовал частью, которая в составе советских войск оккупировала Бессарабию. Часть расквартировалась на границе с Румынией. К этому времени относятся первые отчетливые детские воспоминания Вилена Комиссарова. Он помнил деревушку на берегу узкой реки с домами, в чьих глиняных стенах остались оспины шрапнели. Помнил далекие выстрелы со стороны границы, которые иногда будили его по утрам. Помнил комнату, где спали родители – там висели ковер и винтовка – тот же ковер и та же винтовка, что и сейчас висят над его кроватью. Помнил, что в деревушке вина было больше, чем воды, и когда он просил пить – ему давали вино. Как-то раз, он выпил вина слишком много, и его тошнило весь день. С тех пор он в рот не брал спиртного. Его отец, напротив, пил много и постоянно, никогда не пьянея. Действие этилового спирта на Архимеда Комиссарова проявлялось разве что в редких и сдержанных приступах отцовского внимания. В той бессарабской деревушке, он учил Вилена делать воздушных змеев. И когда дул южный ветер, они их запускали. Это было, пожалуй, единственное за всю жизнь скромное доказательство отцовской привязанности к сыну…
21 июля 1941 года им объявили, что на следующие сутки начинаются общевойсковые маневры, которые могут затянуться. Сестра Вилена – Энгельсина, которой было тринадцать, все прекрасно поняла и собрала вещи, вплоть до последней ложки. Они вместе с матерью, чей взгляд стал отрешенным, погрузились на поезд и отправились куда-то на восток. Как оказалось – в Узбекистан…
В Узбекистане они жили в поселке недалеко от Ташкента. За поселком узкими параллельными полосами тянулась степь, отроги гор и небо. Все это напоминало изношенный среднеазиатский халат, чересчур долго находившийся на солнце. Мать работала медсестрой в госпитале, а сестра в городе, на заводе. В сорок втором она погибла, когда рухнул потолок цеха. Завалы разобрали быстро – под обломками находилось много готовых снарядов. Смерть сестры Вилен воспринял спокойно, чему поспособствовал малый возраст и война. Он продавал на вокзале огурцы, там же грузил эшелоны боеприпасами. Его детской забавой в эвакуации стало уничтожение змей. Не воздушных, а обыкновенных – тех, что ползают по земле. Змеи были фашистами…
Архимед Комиссаров командовал штрафбатальоном. Он гнал пехоту вперед на разминирование, и солдаты гибли, разрываясь на куски, как виртуальные, бессловесные существа в игре «Counter-Strike» вселенского масштаба. В один из дней, девятого декабря он положил роту, чтоб отбить у немцев населенный пункт в три избы с черными и гнилыми, как от кариеса, бревнами; отбить, чтобы отступить на следующее утро с еще большими потерями. Он всегда был нетерпим к дезертирам и уклонявшимся от приказа, испытывая во время военно-полевых судов состояние, сравнимое разве лишь с тем, что чувствует старый развратник, покупающий несовершеннолетнюю проститутку…
Но он не прятался в тени чужих простреленных спин, нет. Он выходил из окружения, из Шумейковской рощи под Киевом, рощи, населенной мертвецами, мертвецами, из рук которых невозможно было вырвать оружие. Он был на передовой в Сталинградских окопах, где средняя продолжительность жизни не превышала и двух часов. Он лично положил восемь немцев на Правом берегу, в устье Припяти, клыками вгрызаясь вместе с солдатами в плацдарм, площадью с теннисный корт. И если все то, что рассказывал старик, было правдой, то у меня есть только одно объяснение тому, почему Комиссаров не стал Героем Советского Союза. За всю войну у него не было ни одного ранения, ни одной нашивки: ни красной, ни желтой. Он не боялся смерти, он и был смертью. Он был Архимедом драки. Он был Анхра-Майнью, мать его цыганку!..
Он закончил войну в Потсдаме и вернулся домой с трофеями. Трофеи удивляли богатством и полной несовместимостью с его натурой. Из Германии Архимед Комиссаров привез целую библиотеку первых изданий на немецком, где имелся оригинальный экземпляр «Капитала» 1867 года. Привез пасторальное полотно XVII века, кисти какого-то неизвестного эпигона Адама Эльсхеймера, с лужайкой, козлоногим Паном, пастухами и пастушками. Привез пианино, сорокадевятиклавишного монстра по прозвищу «RosenKranz». А еще, себе на потеху, привез из Потсдама щенка немецкой овчарки. Щенок должен был родиться для Гестапо, но родился для него…
Черчилль уже успел выступить в Фултоне, и воинская часть на холме Друг быстро возводилась. Еще в сорок четвертом на холме построили лагерь для пленных фашистов. Они добывали глину и восстанавливали разрушенный войной город. Изгороди колючей проволоки ограждали унылые ряды их бараков. Комиссаров был комендантом лагеря и возглавлял часть – теперь на его плечах телячьими языками лежали полковничьи погоны, не уступавшие по красоте погонам белогвардейцев, которых он вешал в Крыму…
В первый послевоенный год пленные построили Дом. Семья Комиссаровых занимала две квартиры на втором этаже. Кроме них, в Доме жило еще пятнадцать семей. Роскошь, которой окружил себя Архимед, и которая во все эпохи губила воинов, вызывала в его подчиненных еще больший страх и трепет. Однажды его денщик во время чистки испортил мундир Комиссарова и в тот же день сбежал из части. Денщик с наполовину обожженным изувеченным телом, и от того более не годный ни на что, кроме как на прислуживание начальству, видел смерть не раз. Он горел на Дуге под Прохоровкой, но предпочел дезертирство очной встрече со своим командиром Он три дня пил водку на городском базаре с такими же, как и он, калеками, оставившими свои органы тела под Москвой, на Кавказе, в Белоруссии или Чехословакии. Калеки были озлоблены и брошены страной, словно поломанные игрушки. Во время ареста, денщик безрезультатно пробовал перерезать себе горло тупым перочинным ножом Когда его отправили под Магадан, он казался не слишком расстроенным».
Мария Александровна всегда смутно представляла род занятий своего мужа, а теперь, когда, наконец, осела в том месте, где ей суждено было умереть, посвятила себя воспоминаниям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Архимед Комиссаров увидел его в бедной маленькой нетопленой комнате на окраине Олеандры. К фельдшеру, будто к Меньшикову в Березове, кутаясь в тулупы, жались три его дочери. Старшей, Марии Александровне Герлитц, едва ли Ворошилова – самого известного слесаря в истории цивилизации, если, конечно, не считать братьев Супер-Марио…
Он был с ним под Уманью, когда, прорвав кольцо окружения, они гнали офицеров Деникина, рубя им головы и пуская кишки в конском галопе…
Он был с ним, когда Батька выстрелом из нагана сделал лоботомию атаману Григорьеву…
Он был с ним, когда во второй раз брали Екатеринослав, и Черный Флаг несся через взятый город на фоне горящих октябрьских листьев…
Он был с ним в ту ночь в усадьбе Джушевских…
За долгие месяцы бесконечных боев, слава Анархо-Матери выросла и окрепла. Его отважная жестокость и жестокая отвага звенели стальным лязгом и в Гуляиполе, и в Крыму, и в Харькове. Он протыкал штыками чекистов, вздирал на телеграфных столбах петлюровских полковников и четвертовал белогвардейских аристократов. Иногда, на привалах, он спрашивал у идейных анархистов об Анхра-Майнью, и кто-то ему шепнул жаркое, неизвестное слово: «аватара»…
А сейчас, сейчас великая Повстанческая Армия Махно гибла от тифа, а он лежал на влажном дощатом полу старой разграбленной усадьбы рядом со статуей опирающегося на меч средневекового рыцаря и даже не кашлял. Он задремал и ему пригрезился черный негр в белой форме матроса, удерживающий в руке бечевку с воздушным змеем. Негр стоял на корме парохода и улыбался, улыбался и одновременно пел какую-то грустную песню на непонятном языке…
Анархо-Матъ ткнули в бок нагайкой и он проснулся. Мокрая папаха, склонившегося над ним бойца, пахла холодным дождем и дымом костра. Лица нельзя было разглядеть, но в его фигуре отчетливо проступала болезнь.
– Вставай, Матка. Батька сказал – к другу едем, – обратился человек в папахе.
Отряд из двух дюжин всадников скакал в ночной, наполненной ливнем, темноте. Он ехал в арьергарде и не знал, есть ли там впереди Батька, и к какому другу они едут. Спустя два часа они достигли подножья знакомого холма. В числе десяти человек Анархо-Мать остался держать лошадей у склона. Остальные поднялись на холм Друг и спустились только к рассвету…
В конце осени 1920 года они пошли с Красной Армией брать Перекоп. Он штурмовал Турецкий вал, а в это время по гнилому озеру Сиваш, по пояс в воде, шли солдаты, и соли вокруг них было так много, сколько не съели бы они и за всю свою жизнь. Десять тысяч жизней как раз и закончились в озере Сиваш тем ноябрем…
Перекоп пал. Но больше Анархо-Мать к Махно не вернулся. Говоря официальным языком, он влился в ряды Красной Армии и стал комиссаром. Ему всегда нравились кожаные куртки с алыми бантами. Он предал своих бывших соратников без раздумий. Той ночью они не пустили его на холм, и он отомстил им за это изуверски, когда вместе с большевиками физически уничтожал весь махновский штаб в Симферополе…
А может быть, на самом деле, его внутренняя сила почувствовала другую Силу? Силу, которой следовало подчиниться. Дикие звери в этом вопросе никогда не ошибаются…
Имя Анархо-Мать теперь ему было не к лицу.
– Архимед, – сказал, листая календарь, старпомначопе-родштабфронт, – Великий пролетарский ученый, замученный римскими империалистами.
Так он стал Архимедом. А фамилию выбрал себе Комиссаров. Архимед Комиссаров – совсем неплохо для красного командира…
Они гнали брошенные бароном Врангелем отряды будущих парижских таксистов. Крымские города сдавались без боя. Всех, кто не успел на французские пароходы с билетом до Константинополя в один конец, ждала либо пуля, либо веревка. Козлик умел считать только до десяти…
17 ноября пала Ялта. Среди тех, кто так никогда и не увидел ни Эйфелевой башни, ни храма Святой Софии, был вдовый фельдшер, обрусевший немец Александр Францевич Герлитц. Больше всего на свете он боялся вида крови. Почему он не попал на французский пароход? Больше всего на свете после крови, он боялся толпы…
Архимед Комиссаров увидел его в бедной маленькой нетопленой комнате на окраине Олеандры. К фельдшеру, будто к Меньшикову в Березове, кутаясь в тулупы, жались три его дочери. Старшей, Марии Александровне Герлитц, едва ли исполнилось шестнадцать. Она смотрела на Архимеда отрешенно, так, как сегодня люди смотрят в вечерних новостях репортажи о землетрясении в Мексике или о наводнении в Китае. Той же ночью она сочеталась с ним революционным браком. Она спасла жизнь своему отцу и своим сестрам…
Фельдшер Герлитц при НЭПе открыл ветеринарный кабинет в Юзовке, где лечил собак от бешенства и чумки. Он тихо и мирно скончался там же, в тот год, когда Юзовку переименовали в Сталино, так и не узнав цены, которой стоили его фобии. Судьбы же двух его других дочерей без остатка исчезли в казахских степях…
Мария Александровна закончила немецкую гимназию, играла на пианино и любила «Разбойников» Шиллера. Самым ярким впечатлением ее жизни так навсегда и осталось празднование в Одессе трехсотлетия Дома Романовых, немцев с незначительной дозой русской крови. Анхра-Майнью нашел то, что искал – Зло всегда нуждается в Добре. Их совместная супружеская жизнь, непрекращающееся насилие, напоминала знаменитый барельеф во дворце Дария Великого в Персеполе. Бог Света Ахурамазда сражается с богом Мрака – чудовищем Анхра-Майнью. Одной рукой Ахурамазда держит чудовище за рог, а другой за эрегированный член. Свет и Мрак, Добро и Зло будут сражаться на барельефе вечно. Потому что, если кто-то возьмет верх – мироздание рухнет…
Семья Комиссаровых передвигалась по гарнизонам. Разумеется, Архимед больше не протыкал штыками чекистов. Хотя бы потому, что и сам стал чекистом, и на его шинели крепкой ниткой были пришиты ромбы НКВД. Траектория их перемещений, стоит только ззглянуть на карту, походила на полеты пчелы вокруг родного улья. Два раза Мария Александровна беременела, и два раза случался выкидыш…
В конце двадцатых годов началась Коллективизация. Архимед Комиссаров по селам и весям убедительно и доходчиво пропагандировал вступление в колхоз. От него не могло укрыться ни одно пшеничное зерно. Того, кто сам голодал, трудно было обхитрить мякиной. Однажды, в одном кулаке, ползающем на коленях в своих собственных экскрементах, он узнал одного из тех бесчисленных хуторян, на которых он гнул спину еще ребенком. Этого кулака он повесил на мельнице, в очередной раз состряпав блюдо, которое, как известно, лучше употреблять в пищу остывшим…
В двадцать восьмом году в поселке Червоный Гай у него родилась дочь Энгельсина, а спустя два года, в Желтых Водах – сын Вилен. В июле тридцать четвертого, в тот месяц, когда в парижской клинике Тенон, Махно добил туберкулез – единственный враг, имевший силу над ним, пчела наконец вернулась в улей…
НКВД располагалось в здании бывшей синагоги, на том месте, где сегодня стоит ночной клуб «Анаконда». За последнее десятилетие, ромбиков на шинели Архимеда Комиссарова стало больше. Он был «плохим» следователем, а не «хорошим». По ночам в его кабинет вводили людей. Очень часто люди были в пижамах. Потом, все чаще, люди стали появляться в мятых, наскоро одетых костюмах, с дорожными чемоданчиками в руках. Можно было подумать, что к нему они заглянули случайно, для того, чтоб проститься перед срочной командировкой…
У него был свой, странный метод дознания, больше характерный для мизансцены вестерна, чем для НКВД. В сумерках, с конвоем, он вывозил арестованных на холм Друг. Там арестованным давали лопаты и заставляли копать глубокие ямы. Арестованные копали усердно, будто добросовестный труд мог даровать им прощение. Перед рассветом, Архимед выстраивал землекопов на краю самой глубокой ямы и приказывал конвою целиться в них. Но выстрелов не было. Арестантов отвозили обратно в подвалы бывшей синагоги…
Перед войной, в сороковом году, он командовал частью, которая в составе советских войск оккупировала Бессарабию. Часть расквартировалась на границе с Румынией. К этому времени относятся первые отчетливые детские воспоминания Вилена Комиссарова. Он помнил деревушку на берегу узкой реки с домами, в чьих глиняных стенах остались оспины шрапнели. Помнил далекие выстрелы со стороны границы, которые иногда будили его по утрам. Помнил комнату, где спали родители – там висели ковер и винтовка – тот же ковер и та же винтовка, что и сейчас висят над его кроватью. Помнил, что в деревушке вина было больше, чем воды, и когда он просил пить – ему давали вино. Как-то раз, он выпил вина слишком много, и его тошнило весь день. С тех пор он в рот не брал спиртного. Его отец, напротив, пил много и постоянно, никогда не пьянея. Действие этилового спирта на Архимеда Комиссарова проявлялось разве что в редких и сдержанных приступах отцовского внимания. В той бессарабской деревушке, он учил Вилена делать воздушных змеев. И когда дул южный ветер, они их запускали. Это было, пожалуй, единственное за всю жизнь скромное доказательство отцовской привязанности к сыну…
21 июля 1941 года им объявили, что на следующие сутки начинаются общевойсковые маневры, которые могут затянуться. Сестра Вилена – Энгельсина, которой было тринадцать, все прекрасно поняла и собрала вещи, вплоть до последней ложки. Они вместе с матерью, чей взгляд стал отрешенным, погрузились на поезд и отправились куда-то на восток. Как оказалось – в Узбекистан…
В Узбекистане они жили в поселке недалеко от Ташкента. За поселком узкими параллельными полосами тянулась степь, отроги гор и небо. Все это напоминало изношенный среднеазиатский халат, чересчур долго находившийся на солнце. Мать работала медсестрой в госпитале, а сестра в городе, на заводе. В сорок втором она погибла, когда рухнул потолок цеха. Завалы разобрали быстро – под обломками находилось много готовых снарядов. Смерть сестры Вилен воспринял спокойно, чему поспособствовал малый возраст и война. Он продавал на вокзале огурцы, там же грузил эшелоны боеприпасами. Его детской забавой в эвакуации стало уничтожение змей. Не воздушных, а обыкновенных – тех, что ползают по земле. Змеи были фашистами…
Архимед Комиссаров командовал штрафбатальоном. Он гнал пехоту вперед на разминирование, и солдаты гибли, разрываясь на куски, как виртуальные, бессловесные существа в игре «Counter-Strike» вселенского масштаба. В один из дней, девятого декабря он положил роту, чтоб отбить у немцев населенный пункт в три избы с черными и гнилыми, как от кариеса, бревнами; отбить, чтобы отступить на следующее утро с еще большими потерями. Он всегда был нетерпим к дезертирам и уклонявшимся от приказа, испытывая во время военно-полевых судов состояние, сравнимое разве лишь с тем, что чувствует старый развратник, покупающий несовершеннолетнюю проститутку…
Но он не прятался в тени чужих простреленных спин, нет. Он выходил из окружения, из Шумейковской рощи под Киевом, рощи, населенной мертвецами, мертвецами, из рук которых невозможно было вырвать оружие. Он был на передовой в Сталинградских окопах, где средняя продолжительность жизни не превышала и двух часов. Он лично положил восемь немцев на Правом берегу, в устье Припяти, клыками вгрызаясь вместе с солдатами в плацдарм, площадью с теннисный корт. И если все то, что рассказывал старик, было правдой, то у меня есть только одно объяснение тому, почему Комиссаров не стал Героем Советского Союза. За всю войну у него не было ни одного ранения, ни одной нашивки: ни красной, ни желтой. Он не боялся смерти, он и был смертью. Он был Архимедом драки. Он был Анхра-Майнью, мать его цыганку!..
Он закончил войну в Потсдаме и вернулся домой с трофеями. Трофеи удивляли богатством и полной несовместимостью с его натурой. Из Германии Архимед Комиссаров привез целую библиотеку первых изданий на немецком, где имелся оригинальный экземпляр «Капитала» 1867 года. Привез пасторальное полотно XVII века, кисти какого-то неизвестного эпигона Адама Эльсхеймера, с лужайкой, козлоногим Паном, пастухами и пастушками. Привез пианино, сорокадевятиклавишного монстра по прозвищу «RosenKranz». А еще, себе на потеху, привез из Потсдама щенка немецкой овчарки. Щенок должен был родиться для Гестапо, но родился для него…
Черчилль уже успел выступить в Фултоне, и воинская часть на холме Друг быстро возводилась. Еще в сорок четвертом на холме построили лагерь для пленных фашистов. Они добывали глину и восстанавливали разрушенный войной город. Изгороди колючей проволоки ограждали унылые ряды их бараков. Комиссаров был комендантом лагеря и возглавлял часть – теперь на его плечах телячьими языками лежали полковничьи погоны, не уступавшие по красоте погонам белогвардейцев, которых он вешал в Крыму…
В первый послевоенный год пленные построили Дом. Семья Комиссаровых занимала две квартиры на втором этаже. Кроме них, в Доме жило еще пятнадцать семей. Роскошь, которой окружил себя Архимед, и которая во все эпохи губила воинов, вызывала в его подчиненных еще больший страх и трепет. Однажды его денщик во время чистки испортил мундир Комиссарова и в тот же день сбежал из части. Денщик с наполовину обожженным изувеченным телом, и от того более не годный ни на что, кроме как на прислуживание начальству, видел смерть не раз. Он горел на Дуге под Прохоровкой, но предпочел дезертирство очной встрече со своим командиром Он три дня пил водку на городском базаре с такими же, как и он, калеками, оставившими свои органы тела под Москвой, на Кавказе, в Белоруссии или Чехословакии. Калеки были озлоблены и брошены страной, словно поломанные игрушки. Во время ареста, денщик безрезультатно пробовал перерезать себе горло тупым перочинным ножом Когда его отправили под Магадан, он казался не слишком расстроенным».
Мария Александровна всегда смутно представляла род занятий своего мужа, а теперь, когда, наконец, осела в том месте, где ей суждено было умереть, посвятила себя воспоминаниям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36