Никто из них лично скорее
всего не мечтал о власти и не надеялся на нее (менее всего - Черненко) -
честолюбие к этим годам уже перегорает. Власть, а точнее ее внешние
атрибуты достались Черненко, но могли достаться Гришину, Устинову или
Тихонову, кому именно из этих 70-летних - большого значения не имело, ибо
любое из этих имен было псевдонимом обеспеченной старости, покоя,
стабильности и почета, включая посмертный: торжественные похороны на
Красной площади и захоронение в Кремлевской стене или возле нее. Верховная
власть в руках любого из них была бы безличной властью, посмертным
переизданием эры Брежнева, что и случилось при Черненко. Наперекор всем
законам, история потекла в обратном направлении. Это был ностальгический
контрпереворот стариков, а возможен он оказался только благодаря
неприкрытому никакими партийными приличиями антагонизму между Романовым и
Горбачевым.
С назначением Черненко борьба между этими двумя не прекратилась, а
разгорелась с еще большей силой. Весь вопрос состоял в том, получил ли
Горбачев в этой борьбе преимущество благодаря тому, что именно ему пришла
в последний момент в голову спасительная идея передать власть во временное
пользование больному и недалекому старику, самому случайному человеку на
Кремлевском престоле за всю советскую историю.
Горбачев вел заседание ЦК, на котором официально утвердили
кандидатуру Черненко на пост генерального секретаря, а спустя еще 2 месяца
Горбачев выступил с номинационной речью на сессии советского "парламента",
который "избрал" Черненко председателем Президиума Верховного Совета СССР.
А получилось так, что Горбачев сам отказался от предназначенного ему
политического наследства в пользу Черненко, обойденного Андроповым за 15
месяцев до этого. Происходило как бы восстановление нарушенной Андроповым
справедливости, и это, несомненно, засчитывалось Горбачеву благодарными
геронтократами, которые получили последнюю передышку. Что касается
реальных обязанностей политического импотента Черненко, то их Горбачев и
Романов, два секретаря ЦК и Политбюро, поделили между собой.
Горбачев, не любивший углов и конфликтов, пытался заключить с
Романовым перемирие, что выражалось даже внешне: он демонстративно
заговаривал с ним на разного рода церемониях, встречах и провожал на
Шереметьевском аэродроме во время его поездок за границу, всячески пытаясь
снять напряжение, хотя и не собираясь уступать.
Осенью 1984 года борьба вступила в решающую стадию. Главное действие
Кремлевского спектакля, как обычно, происходило за кулисами, но на этот
раз чуть ли не впервые в советской истории появилась редчайшая возможность
(которой, увы, тогда не воспользовались) заглянуть в святая святых
советской империи не тайком, не с помощью секретных источников, слухов и
гаданий, а сквозь призму официальной прессы. Вот как, судя по ней,
развивался осенний акт Кремлевской драмы.
В начале сентября Григорий Романов отправился в Эфиопию, однако не
для того, чтобы спасти ее несчастный народ от голодной смерти, но чтобы
присутствовать в Аддис-Абебе на съезде только что учрежденной там
коммунистической партии. Это - официально. А неофициально - чтобы с
помощью оружия и советников укрепить тамошний просоветский режим. На этот
раз Горбачев уже не провожал и не встречал Романова - как позже не
провожал и не встречал Романов Горбачева во время его поездок в Венгрию и
Англию. Дипломатическое перемирие между ними кончилось. Напомним, что
многие радикальные сдвиги в советском руководстве происходят именно в
отсутствие в Кремле некоторых его обитателей: заговор против Берии возник,
когда тот был в Восточной Германии; Хрущев снял маршала Жукова с поста
министра обороны, пока тот охотился с маршалом Тито на югославском острове
Врионе; а самого Хрущева сняли, пока тот отдыхал в Пицунде. Так произошло
и на этот раз. Пока Романов находился в Эфиопии, был снят его сторонник
маршал Огарков, начальник генштаба, де-факто министр обороны при старом и
больном Устинове.
Помимо ведомственной субординации - Романов как секретарь ЦК
курировал вооруженные силы страны - его связывало с Огарковым
идеологическая близость. В журнале "Коммунист" и газете "Красная звезда"
Огарков - вразрез с официальной партийной линией - выступил сторонником
первого ядерного удара. Напомним и его знаменитую пресс-конференцию осенью
1983 года, когда он безоговорочно оправдывал уничтожение советским
истребителем южнокорейского пассажирского самолета и предупреждал, что так
будет и впредь с любым нарушителем советской границы. Во всем поддерживая
Огаркова, Романов требовал от Политбюро официального согласия на уход на
пенсию номинального министра обороны Устинова и назначения Огаркова на его
место.
В начале сентября в высших военных кругах Москвы это событие считали
неизбежным и ждали со дня на день. Поэтому смещение маршала Огаркова было
для всех неожиданным и произвело шоковый эффект среди Кремлевской
партийно-военной элиты. Неожиданностью оно было и для самого Огаркова:
вечерний выпуск газеты "Известия" с сообщением о том, что он - все еще в
должности начальника генштаба - провожал финскую военную делегацию,
поступил в московские киоски в то самое время, когда по радио объявили о
снятии его с этого поста, без какого-либо объяснения причин.
Сентябрьская опала Огаркова была направлена не лично против него -
его задело рикошетом. Она явилась результатом закулисных интриг Горбачева
против Романова, который и сам по приезду из Эфиопии внезапно изчез из
поля зрения и не появлялся ни на одном из совершенно обязательных для него
Кремлевских церемониях - типа вручения наград Черненко 27 сентября или
московскому партийному боссу Гришину 4 октября. Обе церемонии, как
водится, подробно освещались средствами массовой информации. Рядом с
Черненко, по левую руку от него, победно улыбаясь, стоял Михаил Горбачев;
через неделю, при вручении награды Гришину, Горбачев снова стоял рядом с
Черненко, хотя на этот раз по другую сторону.
Поразителен был и сам факт "внеочередного" присуждения наград
Черненко - обычно кремлевские лидеры получают их по случаю того или иного
круглого юбилея, а Черненко они достались на этот раз в 73 года: редчайший
случай в кремлевском быту. И в ответной речи Черненко обмолвился в высшей
степени странной фразой, которую можно понять только в контексте
разгоревшейся кремлевской борьбы: "Я принимаю эту награду в самый
ответственный и, честно говоря, очень нелегкий период моей вот уже более
50-летней работы в рядах КПСС". Вряд ли Черненко говорил о состоянии
своего здоровья - это вовсе не в кремлевских нравах. Это также не могло
относиться к состоянию дел в стране - за 50-летний партийный стаж Черненко
в ней происходили несравненно более драматические события:
коллективизация, голод, "великий террор", война с финнами, война с
немцами, смерть Сталина, антисталинский съезд, снятие Хрущева, переворот
Андропова... Но как раз в это время - в империи наступало вроде бы некое
затишье. В империи - да, но не в Кремле!
Вот почему эту странную и отнюдь не случайную фразу Черненко отнести
больше не к чему: она имеет отношение только к кремлевской борьбе, в
которой Черненко взял сторону Горбачева, за что и получил от "победителей"
внеочередную награду - золотую звезду Героя Социалистического Труда и
орден Ленина.
В Москве в это время распространялись (скорее всего сторонниками
Горбачева) слухи, что смещение Огаркова и ожидаемое вскоре снятие Романова
являются вынужденной ответной мерой на предпринятую теми попытку
переворота. Исход кремлевской борьбы казался уже предрешенным - и
незавидная судьба обоих "заговорщиков". На октябрь был назначен экстренный
пленум ЦК, на котором, как откровенно сообщали западным журналистам
представители Кремля, должны были произойти важные персональные перемены.
Иначе говоря, победа Горбачева будет закреплена официально, а Романов -
выведен из состава Политбюро и Секретариата. Главный редактор "Правды"
Виктор Афанасьев, опережая события и выражая свои верноподданические
чувства победителю, в беседе с японскими журналистами даже назвал
Горбачева "вторым генеральным секретарем" - должность отсутствующую, как в
партийном уставе, так и в советской политической реальности. Через
несколько дней, однако, редактор вынужден был взять свои слова обратно,
дезавуировать их, ибо в середине октября события приняли совершенно
неожиданный оборот. За десять дней до открытия внеочередного Пленума
опальный маршал Огарков ко всеобщему удивлению прибыл во главе советской
военной делегации в Восточный Берлин, где был принят с почетом
восточногерманским руководителем Эриком Хонеккером. Об этом было сообщено
сначала без указания должности советского маршала. Она была указана на
следующий день, и была необычна тем, что учреждалась прежде только во
время войны: главнокомандующий европейским контингентом советских войск -
от Урала до Берлина.
Возвращение из опалы маршала Огаркова было обставлено достаточно
деликатно, чтобы не посеять раздоры в высших военных кругах, а на пост
начальника Генштаба уже был назначен бывший заместитель Огаркова маршал
Сергей Ахромеев. Самое интересное, однако, заключалось в том, что о новой
должности Огаркова было объявлено не в Берлине, не в Москве, а в
Хельсинки, объявил об этом не кто иной, как Романов, прибывший в Финляндию
с официальным визитом: возвращение Огаркова означало и его, Романова,
возвращение к политической жизни. В это же время заболел и больше уже не
показывался на публике министр обороны Устинов, который вместе с Черненко
дал санкцию на снятие Огаркова и принял сторону Горбачева против Романова.
Пленум ЦК состоялся в точно назначенный срок, однако вместо того,
чтобы стать политическим триумфом Михаила Горбачева, Пленум ограничился
рассмотрением рутинного вопроса о сельском хозяйстве, кризис которого стал
уже перманентным в СССР и созыва чрезвычайного Пленума отнюдь не требовал.
Ответственный за сельское хозяйство Горбачев на Пленуме не выступал, его
имя даже не упоминалось в отчетах. На очередной кремлевской церемонии,
показанной к вечеру по телевидению и на фотографиях во всех советских
газетах, Горбачев хотя и присутствовал, но был отодвинут к самому краю, а
центре, внутри поредевшей группы кремлевских летаргических старцев
находился Романов. Он же вместе с премьером Тихоновым отправился на
Шереметьевский аэродром встречать монгольскую делегацию во главе с
генсеком и премьером МНР, т.е. заменял Черненко, которому до аэродрома
было уже не добраться по состоянию здоровья. А во время переговоров
Романов сидел рядом с Черненко и за неспособностью последнего фактически
руководил им. Еще через несколько дней советская печать, радио и
телевидение, как по команде, стали подавать в качестве пропагандистского
образца опыт романовского руководства промышленностью Ленинграда.
Напротив, поезка Горбачева накануне Рождества в Великобританию была
освещена советскими средствами массовой информации - в пример западным -
на редкость скромно, причем телекамера показывала английских хозяев, а не
русского гостя, а в газетах не появилось ни одной фотографии Горбачева.
Еще одна показательная деталь - если в первые дни его поездки заголовки в
газетах гласили - "Визит Горбачева в Великобританию", то в последние три
дня они неожиданно деперсонализировались - "Визит советской делегации в
Великобританию". Это было очевидной реакцией Кремля на объявление
Горбачева в мировой прессе, прежде всего в британской, "кремлевским
принцем", вторым секретарем, "вторым в Политбюро" - Кремль всегда с
большим подозрением  относился к предсказаниям (а тем более к похвалам)
врагов. Поэтому  западные комплименты Горбачеву играли на руку не ему, а
его сопернику - Романову. Последнему удалось еще больше усилить свои
позиции  благодаря отсутствию Горбачева в решающий момент борьбы за
власть,  когда в связи со смертью министра обороны Устинова и ухудшением
 здоровья Черненко политический баланс в Кремле был нарушен. Узнав о
последних событиях в Москве, Горбачев прервал свой визит в Англию и
 немедленно вылетел в Москву.
Председателем траурной комиссии был объявлен Григорий Романов, в
 отсутствие тяжело больного Черненко, он стоял на мавзолее в центре
 трибуны. Все советские радио- и телестанции больше часа вели прямую
 трансляцию с Красной площади, а газеты отвели этой церемонии первые
 страницы, подчеркивая ведущую роль Григория Романова, словно все  это
было устроено специально в честь его политического бенифиса.  Что касается
Горбачева, то он держался в стороне и даже не выступил  над могилой своего
"старого друга", как назвал Устинова на  пресс-конференции в Эдинбурге
перед отлетом из Великобритании.
Единственное, что ему оставалось - это наблюдать за политическим
 триумфом своего соперника.
Однако до смерти Черненко, на чей пост они оба претендовали,
оставалось еще целых два месяца - время вполне достаточное для новой
 кремлевской интриги. Если англичане поторопились с "инаугурацией"
 Горбачева, то Романов поспешил, репетируя на похоронах Устинова на
 Красной площади роль нового Советского руководителя.
1 2 3 4 5