Колов даже не пытался проявить деликатность. Перенесенные страдания, как он полагал, позволяли ему быть грубым. Он хмуро смотрел на Елизавету Дмитриевну, та просто сжалась под его взором, но не потеряла присутствия духа. Быть может, он придет им на помощь, спасет Машу?
– Вы вправе обвинять меня, Михаил Яковлевич! Поверьте, я глубоко страдаю от содеянного. Но вы и представить не можете, как Господь уже покарал меня и, к сожалению, не только меня, но и мою несчастную дочь!
– Что с Машей? – вскрикнул Михаил.
Стрельникова прижала палец к губам, призывая гостя к осторожности, но в этот момент из гостиной показался Корхонэн.
– Кто тут упоминает имя моей жены? – недовольным тоном произнес барон. – Кто вы, сударь, и зачем пожаловали в дом госпожи Стрельниковой?
– Господа, познакомьтесь, – упавшим голосом произнесла хозяйка дома, вмиг потеряв надежду незаметно выпроводить нежданного гостя. – Барон Корхонэн Генрих Теодорович, супруг моей дочери. Колов Михаил Яковлевич, друг семейства.
– Ах, Колов! Тот самый Колов! Вижу, вы счастливо избежали погибели. Поздравляю, сударь! – усмехнулся Генрих и уставился на гостя с нескрываемым любопытством. Всегда приятно взглянуть на поверженного противника.
– А вы, как я вижу, тоже счастливы, преступным образом, обманом, заполучив в жены чужую невесту! – запальчиво ответил Михаил.
Глаза Генриха недобро сверкнули.
– Господа! Ради Бога, господа! Не устраивайте сцен, пожалейте Машу, ведь она больна и слаба, она не вынесет всего этого!
– Разумеется, Елизавета Дмитриевна, никто не собирается стреляться в вашей передней, – с иронией в голосе заметил барон. – Но мне бы только хотелось уточнить, зачем пришел сей господин, что ему надобно от баронессы Корхонэн? Или у вас тут намечено свидание, и вы сговорились?
– Помилуйте, барон! – замахала на него руками Стрельникова. – У меня тут не дом свиданий, мы приличные люди! Вы говорите оскорбительные вещи! Вы оскорбляете не только меня, но и свою жену, подозревая ее Бог знает в чем!
– Моя жена, как жена Цезаря, вне подозрений. А вот этот господин и его намерения мне непонятны. Но поскольку сейчас не время выяснять все обстоятельства, я попросил бы вас, господин Колов, покинуть этот дом. А также прошу вас впредь ни под каким видом не искать встреч с моей женой, и не вздумайте писать ей писем. Мария Ильинична, к вашему сведению, уже забыла о знакомстве с вами, она более не думает о вас. Ее вполне устраивает ее нынешнее положение, вы никогда не смогли бы предоставить ничего подобного ей. Она любит меня, да-да, не смотрите на меня с такой ненавистью, это так. – Генрих засмеялся. – Моя жена очень любит меня. Мы живем в духовной и физической гармонии. Впрочем, как я вижу, вам это неприятно слышать. Что ж, мсье Колов, вам не повезло. Благодарите Бога, что остались живы, и ищите себе другую суженую. А сейчас прочь!
Последние слова он произнес уже со злым напором. Колов побледнел, сжал кулаки и готов уже был расправиться с обидчиком немедленно.
– Я не позволю вам вертеть людьми, как куклами! – хрипло произнес Михаил.
– Прочь с дороги! – прошипел барон, белея от ярости.
– Михаил Яковлевич, голубчик, ради Бога, уходите, уходите, не было бы хуже! Пожалейте же вы Машу! – плачущим голосом взмолилась Стрельникова, которая металась между ними, боясь, что молодые люди и впрямь вцепятся друг в друга. Колов вонзил в нее презрительный взгляд, мол, уже напакостила, так не путайся под ногами, старая курица! Но мысль о Маше остановила его. Резко рванув дверь, он вышел. Вниз по лестнице он сошел с большим трудом, нога отчаянно ныла, сказалось напряжение, которое еще долго не покидало его. Оказавшись на свежем воздухе, он, подставив лицо сырому ветру, мучительно пытался понять, что теперь делать? Ведь он шел сюда после тяжелых раздумий, решив еще раз поговорить с Машей и окончательно уяснить, что с ней стряслось. А в том, что Маша попала в беду, да не по своей воле, а по недомыслию честолюбивой маменьки, он теперь убедился окончательно. Отойдя от дома, Михаил присел неподалеку на лавочку. Он видел, как к коляске, дожидавшейся у арки дома, вышел Корхонэн, буквально волоча на себе Машу. Она едва передвигала ноги, и по всему видно было, что она идет, побуждаемая сторонней силой. Следом, квохча, выбежала мать, плача и всплескивая руками, без нужды поправляя одежду дочери. Замыкала процессию угрюмая кухарка, тащившая дорожную поклажу. Редкие прохожие косились на странную процессию, а Колов отчаянно мысленно призывал Машу, чтобы она обернулась и, увидев его, поняла, что она не одна, что он не оставит ее. Он чуть было не закричал, но звук застрял в горле, превратившись в надсадный хрип и кашель. Знала ли она, что он приходил, слышала ли она разговор в передней, чувствует ли она, что он по-прежнему любит ее? Машенька, любимая, обернись!
Дверца сердито хлопнула, извозчик стеганул лошадь:
– Н-но! Пошла, милая!
Через мгновение на тротуаре остались только несчастная Стрельникова, бессильно опустившая руки, и верная кухарка. У Николы звонили к обедне. Колокольный перезвон, протяжный и грустный, отдавался глухими ударами сердца. Падал мокрый снег, и в душе Колова застывала последняя надежда. Там воцарилась зима.
Глава девятнадцатая
Когда она оказалась рядом, он вначале даже не понял, что произошло, и только через некоторое время, когда светская беседа, плавно растекаясь, заняла гостей и маменьку, он осознал, что с ним. Впервые за много лет Генрих явственно почувствовал, как сковывавшие его внутренние цепи вдруг ослабели, на душе стало легко, тепло, приятно. Так было очень давно, когда он был еще совсем мал. И вот теперь он явственно ощутил облегчение. И отчего же? Неужели оттого, что эта незнакомая барышня просто сидит рядом, смотрит, улыбается, перебирает пальчиками край своей шали? Она отвечает на вопросы баронессы, что-то говорит, но он, Генрих точно знает, что она не здесь, она думает о своем, ее взгляд обращен внутрь. Он и сам так умеет прятаться от людей, поэтому сразу распознал это свойство в новой знакомой. А вот и разгадка: она думает о женихе! У нее есть жених!
От этого неприятного открытия барон содрогнулся и утратил интерес к девице Стрельниковой. Но уже на следующий день он проснулся с таким ясным сознанием, с таким покоем в душе, какого у него не было многие годы. Он мысленно перебирал воспоминания прошедшего дня, точно пил волшебное снадобье. И тогда Генрих решился поведать о своих новых ощущениях матери. Аглая Францевна выслушала сына со слезами на глазах.
– Свершилось! Чудо свершилось! Я нашла ее! Я знала, что это произойдет! Она спасет тебя, я верю!
– Маман, но ведь Мария Ильинична помолвлена? – с недоверием спросил Генрих, зная наперед, что мать, уж коли решила, горы свернет, но своего добьется.
– Пустое! – Баронесса, смеясь счастливым смехом, махнула рукой. – Это не беда, это мы как-нибудь обойдем. Нет на свете такой девушки, которая отказалась бы выйти за титулованного молодого богача!
Вихрем понеслись визиты, прогулки, театры, подарки. И чем больше Генрих общался с Машей, тем больше он понимал, что не уедет без нее из столицы. Он не ведал доселе любви к женщине. Конечно, он любил свою мать, но это была любовь-выживание, любовь-спасение, любовь – плата за жизнь, которую она бросила ему под ноги. Теперь совсем иное. Любовь помчалась по его телу такими жаркими токами, мучительными желаниями, яростными фантазиями, что он с трудом удерживался от намерения немедленно сделать Машу частью себя, своего бытия. Когда в пору созревания юноши природа стала настоятельно требовать удовлетворения зова плоти, мать испугалась, так как подобные сильные переживания лишь усугубляли болезненное состояние сына. И тогда она, как мудрая родительница, решилась прибегнуть к помощи продажных женщин. Однако проститутки, которые учили Генриха премудростям любви, с ужасом убегали из его постели со следами побоев. Баронессе приходилось всякий раз приплачивать за нанесенный ущерб сверх и без того немалой суммы. Кроме этих падших женщин никто более не интересовал Генриха настолько, чтобы ему захотелось плотской любви. С Машей иное, здесь медлить невозможно. Иначе напряжение, в котором он находился, бесконечное любовное томление, желание немедленной страстной взаимности могли выплеснуться в новый виток болезни, за которым маячил полный мрак, бездна безумия.
Как часто миром правит случай! Лакей положил на столик перед скучающей баронессой какую-то газету, которую она принялась лениво читать. Но уже через несколько мгновений глаза ее загорелись, в голове за несколько секунд сложился невероятный план, которым она поспешила поделиться с сыном. Дело оставалось за малым, убедить Стрельникову сделать подлость, принести страдание своей единственной дочери, но лишь с той целью, чтобы потом дочь всю жизнь жила не серой мышкой, а баронессой! Ставка была сделана на стремление во что бы то ни стало вернуть утраченное: положение в обществе, богатство. После встреч с подругой юности Аглая поняла, что именно это более всего гложет Елизавету. Жажда любой ценой видеть свою девочку не женой жалкого лейтенантика, тянущего лямку службы за грошовое жалованье, а блестящей владелицей поместья, титулованной красавицей! Что ж, их интересы, как казалось тогда, совпали. Поэтому Елизавету Дмитриевну недолго терзали муки совести. План свершился!
Генриху мнилось, что он подобен коршуну, который уносит в свое гнездо добычу. Добыча была так слаба, так измучена горем, что наивно было бы предполагать быстрого исцеления. Поэтому Корхонэны решили помочь Маше, ускорить и облегчить ей переход к свету и радости. Так, как их научила эта старая желтолицая обезьяна, этот китаец, пристрастивший Генриха к своим чудодейственным травкам и настойкам. Собственно, уже в Петербурге баронесса незаметно подливала Маше немного настоя. Маша теряла чувство реальности, покоряясь чужой воле. А потом, уже в поместье, благодаря регулярным добавкам в питье, девушка просто ожила на глазах, расцвела, стала радостной и спокойной. Самое время свататься и вести под венец.
Однако трудности на этом не закончились. Болезнь Генриха, которая, как ему казалось, отступила, на самом деле просто запряталась подальше, притаилась, чтобы нанести удар в самое чувствительное для мужчины место. Генрих не был уверен, что ему удастся исполнить супружеский долг. Выражение собственного лица, порой увиденное в зеркале, ужасало его самого. Он издавал звуки, подобные рычанию зверя. А главное, он не был уверен в том, что жена разделит с ним удовольствие, радость, экстаз. Поэтому, поразмыслив, барон подлил жене питья, которое разбудило в ней немыслимое сладострастие. Окунувшись в бездну, он уже приблизился к немыслимому блаженству, но тут его сознание пронзила мысль, что если бы он не напоил ее этим зельем, Маша, вероятнее всего, испытывала бы только физическое отвращение и чувство гадливости. Этого было достаточно, чтобы натянутая тетива ослабла, а стрела, готовившаяся мчаться с безумной силой, упала, не завершив сладостного полета. С той поры он оказался в ловушке. Он жаждал ее, он ласкал ее, но он не мог обладать ею безраздельно. К счастью для Генриха, Маша по неопытности и наивности не понимала ничего. Она бессильна была проникнуть в тайны его несчастной плоти, ставшей заложницей больного духа.
Глава двадцатая
Кайса Byори, молодая, крепко сбитая девица мещанского звания, шла по улице, гордо подняв голову, украшенную модной шляпкой, о которой еще недавно и помыслить не могла. Да, впрочем, многое стало полной неожиданностью в ее, казалось бы, предопределенной судьбе. Что может быть неожиданного в скучном и предсказуемом существовании таких, как Кайса? Одна надежда на то, что Бог услышит молитвы и пошлет работящего и непьющего мужа, чтобы с ним прожить до старости, работать не покладая рук, растить детей и радоваться каждой лишней копейке в доме. Но Господь оказался намного щедрей, чем она предполагала. Он явил ей истинное чудо в виде барона Теодора Корхонэна, который ворвался в жизнь девицы Вуори стремительно и ярко, подобно фейерверку, который она видела на Рождество в Выборгском замке. Она и опомниться не успела, как чудовищная страсть барона смела преграду добродетели. Поначалу, как всякая девица, она пугалась и плакала. Ей было стыдно смотреть в глаза соседям, она боялась презрения и насмешек.
Однажды она вот так же шла по улице, и один из мальчишек, грязно обругав девушку, кинул в нее камень. Через мгновение свора сорванцов с радостным и глумливым улюлюканьем окружила Кайсу. Ей пришлось спасаться унизительным бегством. Барон, заметив на лице любовницы слезы, потребовал сообщить все подробности гнусного происшествия. Расправа последовала мгновенно. Несчастного озорника постигла ужасная участь – неизвестные злодеи избили его и бросили умирать в придорожной канаве. Мать погибшего выла на всю улицу, обвиняя Кайсу, ходила в околоток, но там ей дали понять, чтобы она запрятала свое горе подальше и держала язык за зубами. После этого происшествия уже никто не рисковал высказываться в адрес девушки и только бросали злые взгляды, да и то украдкой.
Барон купил любовнице дом, обставленный с варварской пышностью, в той части Выборга, что называлась Салаккалахти, что означает «залив салаки», прямо за Рыночной площадью, положил ей содержание. Теперь она могла позволить себе все, что душе угодно. Кайса зажила королевой. Почти каждую неделю Теодор приезжал из своего глухого поместья и навещал ее. А когда баронесса с сыном отправились в долгое путешествие за границу, и вовсе зачастил. Однажды он увез девушку на Сиреневую виллу, где она несколько недель хозяйничала на половине барона. Ей подчинялась прислуга, она разъезжала в карете, сиживала под фамильными портретами Корхонэнов. Барон любил ее и не скрывал своих чувств. Да и как можно не любить ее, такую плотненькую, крепенькую, быструю, горячую! Она не говорила много умных слов, как жена, зато как славно, как горячо дарила ему ласки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26