Когда ему приходилось обращаться к ней, он делал это обходными путями и кричал, однако больше ни разу не побил ее. Отчасти это было из-за беременности. Будь Орбин менее религиозен, он с силой ударил бы ее в живот, чтобы у нее случился выкидыш, но он не смел. Хотя закон о прелюбодеянии был суров, и ребенок, даже если родится мальчик, будет незаконным — любая беременная женщина несла на себе печать Ках.
Со своей стороны Тьиво продолжала вести хозяйство, как всегда. Беременность совсем ее не ограничивала. Даже если она уставала или плохо себя чувствовала, то никогда не выдавала этого и не садилась отдохнуть.
Жара крепчала, иссушая землю. Застис воцарилась в ночном небе, и Орбина почти все время не было дома. Потом Застис ушла, а Орбин вернулся. Год начал желтеть.
В надлежащее время собрали урожай и забили скот. Двор наполнился зерном, клубнями и кочанами, кровь пропитала землю.
Жрец, резавший животных, посмотрел на Тьиво, затем на Орна.
— Мы делали много подношений, — поспешил разъяснить ему Орбин. Тьиво слышала его слова, доставая воду из колодца. — Он всегда получал удовольствие полной мерой, но я подозревал, что она бесплодна. Благословение Ках, это удача.
И он отдал жрецу большую, чем обычно, долю мяса, желая показать, как семья благодарна богине.
Срок беременности у висских женщин — десять месяцев, десять долгих месяцев. Зачатый вскоре после середины зимы, ребенок должен был родиться в начале следующего холодного сезона.
Тьиво размышляла об этом на исходе жарких дней, собирая среди камней оранжевые мандарины. Она может умереть, рожая. На ферме нет ни одной женщины, которая могла бы помочь ей. Она останется одна с двумя идиотами и врагом.
Но, возможно, ее беспокойство напрасно: она родит и останется жить. Орбин не посмеет тронуть ее, ведь родильница тоже принадлежит Ках.
Ей, такой большой, теперь было непросто собирать плоды, но она справлялась. На закате Тьиво подняла последнюю корзину и внезапно увидела на земле, среди камней и деревьев, странный светлый ручеек.
Раз или два она уже видела в этом месте такие блики. В холодную погоду земля почти полностью обнажалась, но жара снова затягивала ее покровом. Местами грунт обвалился, и это позволяло разглядеть глубоко внизу некую своеобразную подкладку. Что-то лежало там посреди корней, камней и плодородной почвы, гладкое, как сталь, и темно-белое, как старинный фарфор.
Тьиво не хотелось выяснять природу этой белизны. Она совершенно отчетливо боялась ее.
Скоро начнется время бурь, затем выпадет снег и спрячет от глаз эту странность.
Подняв корзину, Тьиво пошла обратно через пастбище, выкинув из головы память об увиденном и бездумно наблюдая, как мир вокруг из меди становится бронзой, а из бронзы — железом.
Роды начались рано.
Шел град, рассыпаясь по долине, осколки солнечного света дробились о вершины гор. Тьиво разбивала корку льда на колодце, когда из самой глубины ее тела поднялась волна боли. Она закончила свои дела быстро, почти бегом, торопясь скорее укрыться там, где боль дозволена.
Тьиво ничего не сказала Орбину, просто подала ужин и лишь после этого отправилась в собачий загон, где давно уже, словно кошка, приготовила место для родов, заранее принеся все, что может понадобиться. Она решила рожать там, где зачала, в свете и тепле все той же жаровни.
Большая часть собак не обращала на нее внимания. Только суки, Тьма и Злюка, чувствуя внутреннее родство, время от времени подходили к ней, заглядывали в глаза и лизали руки.
Боль навалилась разом. Тьиво билась и стонала, сжимая в руках и снова отпуская веревку, которую обмотала вокруг талии. Веревка натягивалась и расслаблялась в такт потугам, на миг врезаясь в тело и отвлекая от разрывающей боли внутри. Старая хитрость искайских женщин, которой их тоже обучила Ках.
В какой-то момент ей показалось, что Орбин пришел и подслушивает под дверью загона.
— Ках! Ках, помоги мне! — в изнеможении громко шептала Тьиво ритуальные слова. Она в безопасности, Орбин не тронет ее. Она принадлежит Ках.
После нескольких часов мук боль вспыхнула, как костер, и рванулась прочь из ее тела. Крича от ужаса и радости освобождения, Тьиво увидела головку ребенка, прорвавшуюся в мир. Вскоре вышло и тело. Тьиво поняла, что родила превосходное живое существо. Она поспешила обрезать и перевязать пуповину, протереть рот и кожу ребенка.
Он плакал и дышал, незрячий, как щенок. Тьма подошла и осмотрела ребенка, ткнувшись в него носом, так что Тьиво пришлось мягко оттолкнуть ее. Измученная, она прижала к груди свое дитя. Ее единственное достояние, он жил, как и она сама, но, в отличие от матери, был мужчиной.
Глава 3
Обретенный и потерянный
Катемвал эм Элисаар, борясь с простудой и болью тела, затекшего в седле, окликнул задержавшихся на тракте людей, приказав пропустить похоронную процессию.
Путешественник по сути своей, он не мог обходиться без поездок и никогда не уставал от них. Во время странствий Катемвал становился свидетелем самых разных событий. В числе прочего он имел представление об искайских обычаях и не удивился, увидев на холоде одних женщин — это значило, что умерла женщина. В прозрачном ясном воздухе глухой звук бронзовых гонгов слышался с расстояния двух миль.
Они спустились на тракт, темнея на первом снегу, мягком и пушистом — снег западных гор, даже в худшие годы, не шел ни в какое сравнение с зимами Междуземья, Дорфара и Зарависса, не говоря уже о далеком Ланнелире на востоке.
Наиболее суеверные из его людей сотворили охранительные знаки. Один, искаец, отвернулся и смотрел в другую сторону. Жители гор считали, что наблюдать за женскими обрядами нельзя — это отпугивает удачу.
Четыре женщины несли гроб, кое-как сколоченный из грубых кусков дерева. Для таких гробов редко требовалось более четырех носильщиков — бедная жизнь высокогорья не давала располнеть людям обоего пола. Впрочем, мужчины и женщины Иски сильны и выносливы, потому-то элисаарец и забрался сюда. Он возвышался над процессией на огромном черном скакуне — животном, какого здешним селянам прежде явно не доводилось видеть. Однако женщины даже не взглянули на него и проследовали мимо, ударяя в гонги. Пальцы на их голых руках покраснели от холода.
Его внимание привлекла одна из женщин, судя по всему, главная плакальщица, идущая сразу за гробом. Катемвал провожал ее глазами, пока та не скрылась за поворотом. В ней было нечто особенное, что-то, что лет двадцать назад стоило немалых денег. Теперь уже слишком поздно — жизнь выжала ее, словно виноград под прессом, как выжимает всех людей. Таких надо забирать детьми, если хочешь пересоздать их по своему замыслу.
Тракт спускался вниз и уходил в белесый день. Процессия следовала по нему на фоне смутно различимых призрачных вершин, отделяющих Иску от Закориса. Звон гонгов продолжал слышаться даже тогда, когда сами женщины скрылись из глаз.
— За мной, — приказал Катемвал. — Или вы хотите замерзнуть в седлах?
Шутка вышла так себе. Надежно защищенный морем с юга и востока, Элисаар никогда не знал снега, так что даже слабые морозы запада становились ужасным испытанием для элисаарца или человека с Искайской равнины, лежащей ниже линии снегов.
Катемвал тронул поводья, и скакун выбрался на тракт, ступая более уверенно. Хотелось надеяться, что сведения верны. Юность, здоровье и бедность. Иначе это путешествие окажется совсем бессмысленным.
К ночи он должен вернуться в Ли, к завтрашнему дню — добраться до Ли-Дис, где оставил остальных детей, и затем спуститься в столицу, к портам, прежде чем их накроет высокогорная зима. Для столь маленькой страны Иска имела весьма долгие дороги — ибо ни одна из них не была прямой.
Вскоре они въехали в долину. Ферма, если можно было так назвать эти жалкие строения, съежилась в ее глубине. Дымный теплый воздух дрожал над домом и собачьим загоном.
Когда Катемвал подъехал ближе, навстречу ему вышли двое мужчин. По пятам за ними шли три крупных охотничьих собаки.
— Добрый день, — вежливо произнес Катемвал.
— Ха, — отозвался более низкий и мускулистый мужчина, стоящий ближе.
Катемвал позволил им рассмотреть свои меха и высокие сапоги из кожи овара, зеебов его людей, скакуна, стоившего, пожалуй, больше, чем вся ферма. Мужчина позади, похоже, был слабоват на голову.
— К делу, — обратился Катемвал к первому мужчине с хитрыми, глубоко сидящими свиными глазками. — Я слышал, что здесь есть ребенок, от которого вы не прочь избавиться.
Они молча уставились на него. Он сказал не совсем то, что слышал — ему лишь сообщили, что здесь есть ребенок. Но дети не всегда желанны, и что-то в том, как рассказывали об этом ребенке, подсказало ему — в данном случае так оно и есть.
— Семь серебряных элисаарских дрэков, — продолжил Катемвал. — Конечно, если ребенок подойдет мне.
Их женщины рожали детей так же, как их собаки приносили щенков. Слишком много ртов, которые надо кормить, и совсем не трудно наделать еще, если понадобится. Иногда они поднимали вой, кричали что-то о своем семени и спускали собак.
Но не в этот раз. Нет.
— Продать тебе мальчишку? — переспросил человек с хитрыми глазами. — Зачем?
— А ты как думаешь? Я беру их для рабских домов в Элисааре. Ничего грязного. Девочки для развлечений и представлений, мальчики для сражений. Они живут хорошо и зачастую становятся богатыми. Я не лгу. Но решать тебе. Сколько лет твоему сыну?
— Ему? Около четырех…
Хорошо. Это совпадает с его сведениями.
— А его мать, где она? — поинтересовался Катемвал. Всегда лучше видеть обоих производителей, и отца, и мать. Можно многому научиться, разбираясь, из какой породы какие дети выходят. Мужчина, отец, выглядел достаточно хорошо. Женщина, по крайней мере, была здорова, раз и мать, и ребенок выжили. Однако после некоторого размышления мужчина ответил:
— Она… Она умерла.
Что ж, похоронная процессия двигалась как раз с этой стороны. Значит, хоронили ее?
— Тогда ты будешь рад сбыть мальчишку с рук. Приведи его и дай мне на него взглянуть.
Неожиданно второй мужчина захныкал. Первый повернулся к нему и быстро сказал что-то на напевно-бормочущем местном наречии. Элисаарец, говоривший совсем иначе, не улавливал тонкостей этого варварского говора, в котором к тому же имелся отчетливый закорианский отпечаток. «Только жители Искайской равнины еще умеют говорить более-менее правильно», — пронеслось у него в голове.
Но для ищущего взгляда такая глушь куда ценнее городских трущоб. Здесь, на кучах навоза, среди мертворожденных и придурков порой расцветают дикие орхидеи.
Первый мужчина резко послал дурачка в дом и повернулся.
— Жди. Я приведу его, — бросил он через плечо.
Катемвал, охотник за рабами, остался ждать.
Никто не уследил, когда умерла старуха — просто однажды днем жизнь покинула ее. Ее смерть была очень тихой. Именно тишина и дала понять, что она мертва. В последние годы, находясь в бессознательном состоянии, она почти постоянно издавала какие-то звуки. Когда Тьиво подняла ее костлявое дряхлое тело, мышцы расслабились, и труп в последний раз намочил кресло.
Похороны женщины — женское дело. Мужчины не обязаны присутствовать на них, а мальчикам это вообще запрещается. Тьиво не хотела оставлять сына, но у нее не было выбора.
Она отправилась к своим ближайшим соседкам, которых не видела более полугода, потратив почти целый день, чтобы добраться до их фермы, хотя дома ее ждали обычные дела. Эти соседки оповестили остальных. Жизнь стоит дешево, но смерть — событие, заслуживающее внимания. Спустя шесть дней женщины собрались, принеся поминальные дары для Орна и Орбина, пироги, пиво и грубо сделанный ящик для тела — каждую доску или кусок ветки прибивала новая женщина. Их собиралось достаточно, чтобы прибить все части по отдельности.
Погребальное поле находилось за деревней Ли и предназначалось для мужчин со всей округи — единственное допустимое место для их упокоения. Женщин хоронили иначе. Процессия двигалась через снега, стуча в похоронные гонги и внимательно осматривая окружающие опасные склоны в поисках должной приметы. Ею могло стать все что угодно, важное или незначительное.
Двигаясь вместе со всеми, Тьиво осматривалась и стучала в маленький гонг, но думала о сыне. Снова и снова ее мысли возвращались к нему. Она не хотела оставлять его — но у нее нет выбора…
Все эти четыре года он почти всегда находился рядом. Он спал в их супружеской постели — Орн не возражал против этого. Надо сказать, что Орн с самого начала полюбил ребенка, играл с ним, заботился о нем. Его же брат милостью Ках не делал ничего, поскольку с самого начала смотрел на мальчика как на будущего работника, рассчитывая, что тот станет приносить пользу, едва начнет ходить.
— Ты будешь хорошим помощником, не так ли? — приговаривал над ним Орбин. — Будешь поднимать и таскать. Ты отработаешь свое содержание.
Ребенок рос ловким и быстрым. Он не выказывал непослушания, не делал ошибок. Орбин лишь иногда слегка шлепал его, да и то редко. Зачем портить то, что может принести большую выгоду? Его ланнский отец не оплатил свое содержание. Что ж, его ублюдок отработает.
На второй год жизни мальчика Застис пришла рано. В красноватом свете луны Орбин прижал Тьиво к стене кухни и, задрав ей юбку, приступил к делу так, что стены хрупкого строения сотрясались от его усилий. Закончив, он сказал Тьиво:
— Когда я тебя захочу, я буду тебя иметь. Если ты можешь рассказывать сказки, значит, могу и я. И если ты потолстеешь от моего ребенка, это снова будет работа Орна, не так ли?
Тьиво оправила одежду, ничего не сказав. В следующий раз повторилось то же самое. Но, даже поставив на своем и удовлетворив свои потребности, Орбин не сумел отомстить жене брата. Насиловал он ее изредка, только в месяцы Звезды, и Тьиво не беременела. К тому же на третий год он обнаружил, что после того, как он проведет с ней время, его мужское достоинство болит и горит. Орбин испугался, что ланнец наградил Тьиво какой-то болезнью, и когда боль прошла, оставил ее в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51