Андрей Лазарчук
Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая


Кесаревна Ц 2



«Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая»: ЭКСМО-Пресс; Москва; 2001
ISBN 5-04-008157-X
Аннотация

Здесь живые и мертвые бьются плечом к плечу, не разбирая оружия, ибо не в оружии дело. Здесь в битве сходятся не Добро и Зло, а Честь и Отчаяние. Здесь мир может казаться призрачным, но из жил настоящих людей течет настоящая кровь. Здесь можно узнать замысел Создателя, просто задав ему прямой вопрос и получив беспощадный ответ. Здесь приходится стать почти богом, чтобы тебе позволили наконец жить как простому смертному. И к любви здесь протискиваешься, как между Сциллой и Харибдой – между славой и смертью...

Андрей Лазарчук

Кесаревна Отрада Между славой и смертью


Книга вторая

я видел секретные карты я знаю, куда мы плывем
Илья Кормильцев



Часть первая

Глава первая

На исходе июля восемь дней непрерывно шли дожди, а потом налетел ледяной ветер и до стеклянного блеска огладил взявшуюся непрочным льдом траву. Земля же и вода под травою хранили покуда еще немалый запас тепла.
Ноги с легким хрустом, давя то ли елочные игрушки, то ли засохшую пену, проходили сквозь стеклянно-зеленый ковер и вминались в грязь – уже до странности беззвучно. Иногда грязь отпускала ногу легко, разве что вздыхала; чаще – чавкала и пыталась засосать поглубже; а иногда расступалась, вмиг исчезала совсем, и нога оказывалась в холодной жидкой бездне, – тогда только веревка и спасала, колючая оледеневшая веревка... впрочем, не всегда спасала и она... в утренней мгле, в сгустившемся вдруг тумане безвестно канул пастушок, имя которого Отрада запомнить не успела, он пробыл в сотне едва ли день... догнал их с котомкой предыдущим утром... на краю черной дымящейся ямы нашли его лиственничный лук, черный, тяжелый, тугой – на волка; конец веревки был разлохмачен, несколько жил вытянулось, и Алексей, внимательно осмотрев, пропустив между пальцами ее всю, только скрипнул зубами и велел всем держаться поближе друг к другу, не вплотную, но все-таки поближе...
Пейзаж был нереален... рифленого стекла равнина, такая ровная и плоская, что становилось тоскливо и страшно; граненые серо-фиолетовые горы Монча слева и впереди – и силуэт бесконечного фантастического города справа... шпили, башенки, купола... Отрада знала, что это не настоящий город, а просто скалы, прихотливо изрезанные бушевавшим здесь когда-то прибоем; озеро ушло, осталось бескрайнее и бездонное болото... и вот этот силуэт чудесного города на горизонте. Города, которого нет и не было никогда.
Но каким-то другим рассудком, который, возможно, просто приснился, привиделся умирающему от холода и усталости ее собственному рассудку, тому, с которым она жила так долго и с которым прошла через столь многое, – этим другим рассудком она спокойно и безучастно постигла безусловную истину: именно тот город был настоящим, единственным по-настоящему настоящим городом... просто он был как бы внутри, по ту сторону изрезанной ноздреватой поверхности скал, и скалы нужно вывернуть наизнанку... тогда все, что сейчас живое и прозрачное, тонкое и холодное, грязное и небесное – все это окажется плотно упакованным... корни дерева к птице, звук колоколов, плывущий над холодным полем, прикрытым серым предрассветным туманом – к жарко натопленной бане, а медленно бредущая по недозамерзшему болоту девушка, похожая уж и не на девушку вовсе, а на поганую метелку – к тени старого арочного моста, увитого виноградом... и ведь никто ничего не заметит, подумала она равнодушно и тупо. Никто – и – ничего.
Она давно растратила все свои запасы отчаяния...
Купа деревьев, которая еще недавно была безнадежно далекой, внезапно оказалась рядом, под ногами запружинили корни, а потом пришлось даже лезть куда-то наверх, на высоту вытянутой руки – по сухой осыпающейся серой земле, напоминающей порох. Из земли торчали палки и веревки.
Сразу стало темно.
Будто внутри земли. Среди корней.
Она потрогала рукой. Это действительно была земля, полная переплетенных корней. И тут же над головой возник тусклый свет, а за ним и звук.
–...Парило-мудрец был такой, он сказывал... будет день, когда убиенные встанут с земли и пойдут в страну Тучу. Два века тому. И что? Сам видел... туча была, и мертвые ночью встали и ушли...
– Видел сам, что ушли? Ты, дядь, ври...
– Врать не буду, вот этого сам не видел. Но степняк один, с которым мы потом наскоро потолковали, видел и говорил. Да и то... парню двадцати нет, а седой...
Отрада попыталась привстать. Голова была пустая, но тяжелая. В горле скребло. Она хотела сказать... чтобы... уже забыла, что... все равно не получилось... лишь писк, равно котенок проголодался... Кто-то сверху тихо фыркнул...
– Очухалась... эх, немного надо, дядя...
– Так'ить... совсем дитя. Который день идем...
– А который? Я уж...
– Двунадесятый.
– Ой-тя!..
Отрада тронула запястьем лоб, потерла глаза. Во рту был мерзкий привкус железа. Она кашлянула раз и другой. Голос будто бы вернулся.
– Я долго... так?
– Нет, кесаревна. Всего какой часок. Старший велел не беспокоить вас. А похлебку вашу мы вон, кожушком укутали, не простынет...
Часок, подумала она. Похлебку сварили, да еще и остыть могла успеть. Но вот не остыла... Она ногами чувствовала спрятанное тепло.
– Спасибо, дядя Евагрий, – Отрада приподнялась на локте. На освободившееся место тут же набился холодный воздух. Ветер, как обычно, к ночи набрал силу. Спасались от него заячьим способом... рыли ямки. В такой ямке она и лежала, в истерзанной лисьей шубейке, сверху прикрытая от ветра куском парусины, натянутым над ямой и присыпанным по краям свежей землей...
Если гнусное чародейство не прекратится, скоро станет невозможно укрываться так. Земля промерзнет, сделается каменно-звонкой. Легкие лопаты будут отлетать, лишь царапая ее бока.
Но тогда, может быть, выпадет снег... Сделав над собой усилие, она откинула парусину и села.
Дядька Евагрий и с ним молодой слав Прот, из бедного семейства Товиев, роднившегося когда-то и с кесарями, но давно уже не возобновлявшего родства, грели ладони над спрятанным от ветра костерком. Свет исходил от этих ладоней...
– Кушать будете? – добро усмехнулся дядька и чуть склонился вперед, чтобы встать. – Или пройтись надобно-ть?
Она смотрела на него и только поэтому уловила тот миг, в который лицо человека превращается в лик мертвеца. Негромкий костяной стук и отдаленный хлопок она с этим превращением связала не сразу, а лишь после, вспоминая...
Не разгибаясь, как сидел, дядька Евагрий повалился вперед – и накрыл собою костерок. Словно полог, упала тьма.
Коротко и изумленно вздохнул Прот.
Этот звук вывел Отраду из мгновенной оторопи. Она сильно оттолкнулась руками и ногами – получился какой-то дикий прыжок из положения сидя, – и, упав на спину, перекатилась раз и еще раз, а потом, чуть приподнявшись на четвереньки, отползла назад на несколько шагов, замерла – и только тогда протянула руку к закрепленному на бедре ножу-оборотню. Шершавая рукоять, обшитая кожей морского черта, удобно легла в ладонь.
Там, где она только что была, осыпалась земля.
Кровь, кровь, кровь била в ушах, мешая слышать.
А потом позади нее – и в лица нападавшим – полыхнуло слепящее белое пламя.
Четверо стояли, пригнувшись, совсем рядом – притворно одинаковые в легких черных саптахских доспехах, надетых тоже поверх чего-то черного, и в черных масках на лицах. Они хорошо владели ремеслом ночных убийц, и даже сейчас, внезапно ослепленные, немедля бросились на землю – но дикий, нечеловеческий свет странным образом не пускал их, удерживал на весу, не позволял коснуться земли... так длилось и секунду, и три, и десять... повисшие люди дергались, в их конвульсиях появилось что-то паническое, как у тонущих...
Отрада медленно, не вставая, пятилась – пока не заползла в пустую, но еще теплую ямку. А потом она увидела гротескно, чудовищно большие ноги в высоких сапогах, две пары ног, обогнувшие ее справа и слева – маленькую, съежившуюся. Подсвеченные сзади, ноги остановились между нею и барахтающимися саптахами.
– Что будем делать, Хомат? – это был голос Алексея. И в голосе этом слышалась безнадежность – будто бы это не враги его, а он сам видел вот так вот в воздухе, беспомощный, как младенец.
Чародей ответил что-то неразборчиво, он всегда говорил неразборчиво, у него не хватало передних зубов и кончика языка, потерянных не так давно в сражении с призраками. Но Алексей понимал его. Ушан... А вот подкрались – не услышал.
Сотня уже была на ногах, метались тени, где-то часто хлопали тетивы – и звуки эти завершились всплеском грязи и бульканьем. И еще кто-то шипел сквозь зубы, скрывая боль.
Но уже ясно было, что все кончилось.
Как-то слишком быстро и просто...
Хомат протянул руку к одному из висящих – тот забился совсем уж панически, как большая рыба в сачке.
– Тихо, тихо, – сказал Хомат, и теперь было понятно. – Давай-ка...
Он воздел руку вверх, и один из пленников вдруг оказался стоящим на ногах... нет, показалось... подошвы на пядь не достигали земли. Руки его, судорожно вытянувшиеся вперед и вниз, пытались крючковатыми пальцами вцепиться во что-то несуществующее.
Потом с него упала маска.
Отрада тихонько встала и шагнула чуть вперед, оказавшись за левым плечом Алексея. Почему-то именно здесь было ее настоящее место... Лицо пленника, равнодушное и неподвижное, совершенное в пропорциях и чертах, казалось ужасным. Оно катастрофически не совпадало с позой, с руками, с глазами, которые дергались и метались за веками...
– Так вот вы кто, – в голосе Алексея прорезалась какая-то неуместная нотка. – Последние настали времена... Опусти его, Хомат.
Хомат вновь отозвался неразборчиво, но Алексей оборвал его повелительным жестом. Тогда тот неохотно опустил руку, и пленный качнулся, обретя опору под ногами.
– Ты знал, за что брался, когда шел сюда, – сказал Алексей.
Белое лицо не изменилось, но чуть качнулось.
– Возьми меч, – приказал Алексей.
И меч мгновенно оказался в руке... кого? Отрада вдруг поняла с ужасом, что не может назвать это существо даже мысленно.
Белолицый держал меч почти небрежно, тремя пальцами – горизонтально перед грудью, легко похлопывая обушком по запястью левой руки. На тонких пальцах Отрада увидела темные массивные перстни...
Белолицый нанес удар первым – свистнула сталь; в пронзающем свете клинок превратился в острую петлю. Три или четыре удара почти слились в один.
Потом Алексей медленно отступил на полшага и дернул рукой. Меч его выскользнул из груди белолицего, дымящийся и черный. Белолицый попытался было поймать чужой клинок рукой, но пальцы его схватили воздух... Потом он упал лицом вперед, еще в падении будто бы ломаясь и разваливаясь.
Хомат присел рядом с ним на корточки, тронул рукой голову. Повернул лицом кверху. Голова повернулась свободно, словно в шее не осталось костей.
Потом он взялся за отпавший подбородок и стянул белое лицо, будто еще одну маску.
Под лицом был голый и еще более белый череп... Нет, не череп. Ровная поверхность, похожая на скорлупу большого яйца...
Хомат постучал по этой скорлупе пальцем, и изнутри тут же донесся нетерпеливый ответный стук. Тогда чародей, всей позой своей выражая недовольство, вытащил из-за пояса стилет, примерился – и вонзил клинок в скорлупу. Первый удар, видимо, был недостаточно сильным, острие застряло.
Хомат ударил еще раз, навалившись сверху – теперь клинок вошел по гарду.
Чародей, морщась, несколько раз провернул стилет в ране, будто размешивая там что-то. Лежащее тело совсем не по-человечески задергалось, потом замерло окончательно.
– Мерзость, – сказал Хомат, судорожно сглатывая – давя рвоту.
– Да, – согласился Алексей. Голова его медленно повернулась налево, потом направо.
И Отрада, вместе с ним посмотрев по сторонам, увидела, что мир преобразился.
Стояли поздние сумерки – скорее утренние, чем вечерние, хотя она не сумела бы сказать, почему думает так, а не иначе.
Все куда-то делись. Отраду и Алексея окружала ровная степь. Туман стелился над самой землей, не выше колен – туман или дым. Под него взгляд поначалу не проникал, но потом что-то случилось то ли с глазами, то ли с самим туманом.
На земле лежали мертвые. Их было немыслимо много... так много, что между ними просто не проглядывало даже клочка земли. Кто-то чуть обиходил их, уложив ровно, скрестив на груди руки... тем, у кого руки были...
Потом впереди кто-то поднялся с земли. Бесформенная фигура. Постояла на месте и медленно направилась к ним.
Отрада почувствовала, что вцепляется обеими руками в Алексея, и попыталась разжать пальцы. Но руки были чужие, непослушные, их нужно было где-то искать – где-то внутри себя...
Фигура приблизилась. Когда-то, наверное, белый, а теперь цвета грязи плащ окутывал ее. Шагах в пяти она остановилась. Из-под складок показалась рука. Скользнула вверх и откинула капюшон.
Отрада вскрикнула. У женщины, стоявшей перед ними, не было верха лица. Вместо лба, век, скул – висели какие-то лоснящиеся черные лоскуты...
– Ла...ра... – Алексей, задышав тяжело, пресекся на середине слова. Ты... Женщина поднесла палец к уголку рта. Это можно было понять как «молчите».
Будто трепет множества маленьких крыльев послышался далеко позади.
Отрада попыталась было оглянуться, но – не сумела оторвать взгляд от изуродованного лица, от чистого сияющего глаза, темно-синего, бездонного... Меж тем сзади что-то происходило. Треск дерева... скрежет... шипение...
– Почему... я живой? – спросил Алексей.
Ларисса медленно кивнула; рука ее скользнула под плащ и вынырнула обратно – с пяльцами, в которых натянут был белый платок с какой-то вышивкой.
1 2 3 4 5 6 7