Но к сорока годам воркующая голубка превратится в отвратительную хихикающую обезьяну… Юри понимала, что кроется за таким вот скромным; почти стыдливым женским кокетством: отнюдь не страсть, а жалкое желание. Да, она прекрасно это понимала, потому что сама была женщина, но ей каждый раз становилось противно до настоящей тошноты. И с этим она ничего не могла поделать – ведь яд, вызывавший тошноту, рождался в ее собственном организме. Чтобы избавиться от него, наверно, пришлось бы удалить печень или еще что-нибудь.
– Почему у вас такое скучающее лицо? – спросил ее Фрэнк. – И вообще вы где-то витаете…
– Конечно, я витаю в облаках! Но в облаках совсем не скучно.
Раздался звонок.
– Ронда! – Такэси бросился в переднюю.
Ронда была в черном платье, с букетом цветов в руках. Она обняла Юри, прижалась к ней щекой.
– До чего хороша! Настоящая фея ночного леса, – сказал Такэси.
– Благодарю вас. Вы тоже, как всегда, очень импозантны. – Ронда чмокнула его в щеку. – А у вас, Фрэнк, такое лицо, словно вы считаете себя самым умным человеком на свете. Впрочем, это обычное ваше выражение. – Ронда послала Фрэнку воздушный поцелуй.
– Господин священник, болезнь, именуемая «одиночеством гения», по-видимому, неизлечима? – спросил Йокота Баранова.
– По-видимому…
Священник Баранов пил неразбавленную водку. Нос у него стал красным, как вишня.
– Кстати, как объясняет медицина или физика, что гипноз действует не на всех? – спросил Фрэнк, переводя взгляд с господина Йокоты на Такэси.
Такэси пожал плечами.
– Я ведь гинеколог, так что…
– Тем более! Гипноз в твоей области играет важную роль. Как ты лечишь тех женщин, на которых гипноз не действует?
– Знаешь ли, врачи недолюбливают знакомых, старающихся получить бесплатный рецепт, – усмехнулся Такэси.
– Иу ладно, ладно! – Фрэнк повернулся к Йокоте. – Скажите, физики публикуют материалы на эту тему только в период научных конференций?
– Нет… Зачем ломать голову над проблемами, которые не имеют к нам прямого отношения? Это лишняя умственная нагрузка. – Голос Йокоты звучал уныло.
Саша, сидевшая рядом со священником, громко расхохоталась.
…Да… Порой общественная уборная бывает чище домашней, подумал Фрэнк, глядя на Сашу.
…Как странно. Временами кажется, что влечение к женщине прошло и никогда больше не вернется, подумал Такэси, оглядывая поочередно Сашу, Ронду, госпожу Йокота, Мацуура и Юри.
…Почему она так выпячивает живот, когда смеется?… – подумала Юри, взглянув на смеющуюся Мацуура.
Встретившись глазами с Такэси и одарив искренней улыбкой госпожу Йокота, Юри чуть ли не вплотную придвинулась к господину Йокоте и зашептала по-японски:
– Йокота-сан, в душе вы настоящий поэт. А вот Фрэнк – человек совершенно непоэтичный, хоть и специалист по Фолкнеру… Легко мне живется – я ведь ужасно холодная, мужчины, даже самые привлекательные, меня не волнуют…
Произнося эти бессмысленные слова, Юри почувствовала, как к горлу начала подступать противная тошнота.
Йокота, ничего не ответив на эту тираду, сказал:
– Я слышал, в будущую субботу состоится концерт Саши…
– Мой муж, конечно, пойдет.
Юри посмотрела на Сашино неприятно, как у лягушки, пульсирующее горло.
– На этот раз программа будет более доступной для широкой публики, в ней большое место отводится русским народным песням, – тоном импресарио изрек священник.
– Но надеюсь, Кармен будет?
Такэси стоял рядом с Сашей, едва не касаясь ее.
– Всенепременно! Это же ее коронный номер! – ответил священник, да так громко, словно во рту у него лопнул резиновый мяч.
Такэси и Фрэнк смотрели на священника, оба с одинаково загадочной улыбкой. Йокота, уставившись в потолок бесцветными, как болотные моллюски, глазами, молча потягивал сухой мартини, но слушал все, о чем говорили, не пропуская ни одного слова.
– Йокота-сан, – спросил Такэси, – говорят, вы большой мастер играть на сякухати?
– Что?… Простите, что вы сказали? – переспросил Йокота диким, пронзительным голосом. Таким тоном он обычно говорил в тех случаях, когда слышал особенно отчетливо, о чем речь.
– Хотелось бы вас послушать, – сказал Фрэнк.
Мацуура, нарушая свое правило не делать женщинам комплиментов, произнесла:
– А госпожа Йокота, говорят, прекрасно играет на кото.
– Где вы раздобыли этот китайский халат? – спросил Такэси Сашу.
– Ну я ведь жила в Китае. Целых десять лет. В Шанхае, в Пекине…
– Значит, вы начали свою артистическую карьеру еще в Китае?
– Да… А еще я пела в церквах.
– Но очевидно, не во всех церквах были такие обаятельные священники, как ваш супруг?
– О, для женщин почти каждый мужчина по-своему обаятелен! – Саша громко захохотала, подрагивая пышными плечами. – Кэйко, милочка, правда же – все мужчины прелесть? А что вы, Такэси, думаете о женщинах? Мы для вас загадка… Знаете, вот я, например, сама не могу разобраться в своих чувствах к мужчинам, очень уж это загадочные чувства.
– Церкви страшно повезло, если у нее есть такие очаровательные женщины, как вы. Да и церковные песнопения, наверно, прелестны.
Такэси, о чем-то еще пошептавшись с Сашей, лениво перевел взгляд на Юри.
– Ронда, – сказал Фрэнк, – перестаньте вы подражать модному в последнее время поп-арту. Вам нужно заняться каким-нибудь серьезным делом. Ведь вы имеете право читать лекции в университете.
– Боже, кто мне советует быть серьезной?! Вы?! Ужасно! Как видно, я дошла до последней степени падения.
– Уверенность в себе – хорошее качество, но вы настолько самоуверенны, что это уже граничит с упрямством.
– Ты это говоришь только потому, что сам страдаешь излишней самоуверенностью, – бросил реплику Такэси, занятый Сашей.
– На вас не угодишь, Фрэнк, – вздохнула Ронда. – Если я начинаю писать нежную, спокойную картину, вы с гримасой заявляете, что это похоже на иллюстрацию к «Сентиментальной истории для барышень».
– Йокота-сан, почему вы сегодня такой тихий? – шепнула Юри, почти касаясь губами его уха и одновременно посылая госпоже Йокота полную сестринской любви улыбку.
Госпожа Йокота ответила ей долгим, безмятежно ясным, как у доброй феи, взглядом и осыпала воркующим смехом плечо Баранова.
– Тра-ла-ла, ла-ла-ла-ла. – Саша пропела музыкальную фразу из хабанеры Кармен специально для Такэси, словно отдавая ему долг.
– Ах, какая жалость, мне ведь нужно уходить!..
Все по-разному приняли долгие извинения Юри: госпожа Йокота с явным удовольствием, Мацуура с безразличием, а Фрэнк и господин Йокота с сожалением. И только Ронда пошла ее проводить.
– Мне, право, очень грустно, что вы уходите… Не беспокойтесь, кофе я подам, – сказала Ронда, когда Юри садилась в машину. – Передавайте привет сестре… Завтра я еду в Чикаго. Как вы думаете, может быть, мне остановиться у того дорожного инженера?
– Не знаю, что вам посоветовать. Вы ведь не девушка на выданье, которая расставляет сети каждому мужчине. У вас стабильная жизнь, определенное положение в обществе, их никто и ничто не может разрушить. Если появится настроение, развлекайтесь. И все же, Ронда, каждый роман доставляет больше хлопот, чем удовольствия.
Когда партнер нежный и добрый, нам вроде бы чего-то не хватает, а попадется человек с тяжелым характером – и вовсе трудно вынести…
– Да. Порой какой-нибудь пустячный случай ужасно усложняет отношения между мужчиной и женщиной. Надо стремиться к легкости – сегодня встретились, завтра разошлись. А через недельку можно и вернуться – или с опущенной головой, как нашалившая и раскаившаяся девочка, или в новом элегантном костюме с печатью удовлетворения и грусти на лице. Ха-ха-ха!.. Правильно, Юри? По-моему, в нашем с вами возрасте для развлечения лучше всего подходит такой человек, как Фрэнк…
– Наверно, когда разводишься, потом влюбляешься в мужчину с характером, прямо противоположным характеру бывшего мужа.
– Не знаю, не знаю… Может, и не всегда. Все мы легко ранимы, и мужчины и женщины. И у нас есть отвратительная привычка – ковырять свои раны, чтобы вновь и вновь чувствовать боль. А что в результате? Привкус горечи, и все…
– Можно подумать, что вы все еще очень привязаны к вашему бывшему мужу.
– Ну и что? Пусть привязана. Из этого не следует, что другие мужчины меня не интересуют.
– Ронда, мужчины очень осторожны и расчетливы. Не меньше, чем мы. И они прекрасно в нас разбираются. Не думайте, что прозорливость исключительно женское качество.
– Я знаю это. И все равно еду в Чикаго. А кроме того, там есть покупатель на мои картины.
– Все правильно, Ронда, и ничего в этом нет особенного. Вы – это вы. И ваша жизнь уже сложилась, что бы там ни произошло. Вы можете из Чикаго полететь в Париж и целую неделю предаваться бешеному разгулу. Все равно все останется на месте. И ваши дети, и преподавательская работа, и даже Фрэнк.
Юри завела машину.
– Но ведь грустно! Ужасно грустно, Юри! Но… ничего не поделаешь…
– Конечно, ничего не поделаешь! Ну пока, Ронда. Веселитесь!
Юри вела машину очень медленно и, только заметив сзади хвост из нескольких машин, прибавила скорость.
У перекрестка, к счастью, зажегся красный свет, и она стала раздумывать, куда бы поехать. Никаких определенных планов у нее не было. Увидев на следующем повороте вход на станцию монорельсовой дороги, Юри решила пойти в парк с увеселительными аттракционами. Все уж лучше, чем кино. Поискав место для стоянки, она поставила машину у северного входа в парк, напротив оперного театра.
Вышла из машины, задержалась на секунду перед театральной афишей. «Лебединое озеро» с Магот Фонтень. Рядом была афиша выставки народного творчества индейцев Аляски. Юри пошла в сторону этой выставки. Пошла без всякой цели, просто ноги зашагали в этом направлении. Она шла и на ходу зевала. Совершенно открыто, не пытаясь подавить зевоту. Широко раскрывала рот, словно ловила свежий воздух.
Сейчас, в начале десятого, детей в парке почти не было. Влюбленные бродили парочками, держась за руки, восторженно разглядывая различные аттракционы, подсвеченные неоновыми огнями. У озера с гоночными моторными лодками Юри остановилась. Моторные лодки бороздили воду. В лодках сидели все те же влюбленные и так же восторженно разглядывали фонтаны брызг.
У входа на выставку Юри снова задержалась. Здесь был аттракцион-самолет, по спирали взмывавший вверх вокруг башни. Посмотрев немного на самолет, Юри пошла на выставку, хотя и не испытывала особого желания познакомиться с предметами народного творчества индейцев Аляски.
На выставке было пустынно. В больших, плохо освещенных залах Юри оказалась наедине со странными, причудливыми масками. Собственно, это были не маски, а головные уборы, изображающие морды зверей и птиц. Чудовища смотрели на Юри неподвижными и сверкающими, как у злых духов, глазами. Ее внимание привлекла маска ворона. Глаза огромные, удлиненные, совершенно человеческие, в большом, чуть раскрытом клюве виднеется кроваво-красный язык. Сзади свисает длинная прядь волос. Весь головной убор был искусно выточен из дерева. Поражали удивительно строгие, четкие, почти геометрические линии. Краски, подобранные с большим вкусом, завершали гармонию. Правда, цвета были чистые – красный, желтый, зеленый и черный, – но природные красители, чуть поблекшие под воздействием времени, создавали иллюзию тончайшей гаммы оттенков. Отдельные части этой головы – глаза, веки, длинный рот-клюв – не имели ничего общего с обликом птицы, глаза были даже слишком человеческие, и не только человеческие, но определенно мужские, бесстрашно распахнутые, и все же вся маска в целом являлась искусно выполненным символом человека-ворона. По-видимому, безвестный скульптор воплотил в этом символе веру своего первобытного племени, веру в слияние человека с природой, в неотделимость души человеческой от души животных и птиц, трав и деревьев, гор и долин.
На выставке были и другие головные уборы – с масками сокола, лягушки и разных зверей. Были маски, вырезанные из потемневшего плавуна. Злые и добрые, одна – насмешливая, таившая снисходительную улыбку в глубине глаз, в изломе рта. Были погремушки, какими пользуются шаманы, тоже в виде различных животных, родоначальников племени; были лодки и утварь, украшенные резьбой; одеяла, похожие на пончо, сотканные из шерсти разных зверей. И всюду, на всем – бесконечные звери и птицы. Юри казалось, что в сумрачных залах звучат приглушенные голоса леса, шелестящие, как ветер, молитвы и заклинания.
У выхода со скучающим видом сидел мужчина в розовой рубашке.
– Пора закрывать, – сказал он.
Казалось, он ждал, пока Юри все осмотрит.
От неожиданности Юри вздрогнула, круто повернулась и, пошатнувшись, чуть не села на пол.
Мужчина успел подбежать и подхватить ее под мышки.
– Спасибо! – Юри смущенно покраснела. – У меня что-то с равновесием… Вдруг ни с того ни с сего падаю… Муж ужасно сердится. Особенно если это происходит в публичном месте. В самом деле ужасно неудобно. На этот раз вы меня спасли от позора. Еще раз благодарю. Ну, всего хорошего.
Юри пошла.
– Подождите секундочку, – сказал вдогонку розовый. – У вас что-то пристало к каблуку. Надо снять, а то опять поскользнетесь.
Юри осторожно, чтобы не упасть, одной рукой оперлась о диван, стоявший у выхода, и осмотрела подошву.
– Нет, на левом каблуке.
Набойка на левом каблуке стерлась и висела клочьями.
– Ничего не пристало. Это набойка совсем сносилась. Юри потянула за длинный завернувшийся клочок кожи. Кожа стала рваться под пальцами, как старая тряпка. Обнажился деревянный каблук.
– Ничего не поделаешь, туфли-то старые, – с раздражением сказала Юри. – Не знаю, что делать. Так я всю кожу сорву.
– У меня нож есть.
Розовый вынул из кармана перочинный нож и отрезал разлохматившийся кусок кожи.
– Благодарю вас. Вы очень любезны, – не без иронии сказала Юри.
– Ну что вы! Такой пустяк… – мужчина двусмысленно усмехнулся.
Юри вышла из павильона. Куда же теперь пойти? Она не знала. Остановилась у выхода, прислонилась к стене. Перед павильоном – подсвеченный неоновыми лампами – бисерными брызгами рассыпался фонтан.
1 2 3 4 5