Я не очень спешу, поболтаю немного со всеми, а потом уж уйду.
Фрэнк вызывающе взглянул на Юри.
– А Жаль! Ведь сегодня, кажется, будет Ронда…
– Да. И Саша тоже, – сухо сказала Юри. – Я отлично понимаю вас с Такэси, но ничего не могу поделать.
– Ну, Саша-то будет под надзором своего священника, – усмехнулся Фрэнк.
– Говорят, теперь модно отрезать какую-нибудь часть тела вьетконговцев и привозить домой как военный трофей, – произнес Такэси, полностью игнорируя предыдущий разговор.
– Неужели?! Впрочем, очень может быть. Война во все эпохи одинакова. И мужчины одинаковы – им бы насиловать да убивать. Тем более если за это не посадят на электрический стул. Но, Такэси, предупреждаю тебя, если ты заговоришь при своих гостях о Вьетнаме, никто не станет высказывать откровенно свое мнение. Давай будем гадать по выражению лиц, ладно? Хотя тут и гадать нечего – японцы ощетинятся, а американцы замкнутся, уйдут каждый в свою раковину. Один только священник Баранов воспользуется случаем и произнесет длинную речь. У него есть хорошая защита – бог. Что бы он ни говорил, что бы ни думал на самом деле, а бог тут как тут, глаголет устами Баранова – не убий! И никто ничего не сможет возразить. Удобная штука бог! Саша будет слушать священника с усмешкой, вспоминая, каков он был в постели, а потом – приличия ради и вопреки логике заявит, что всегда ненавидела войну… Война… Поди разберись, кто как к ней относится… Взять хотя бы университетских преподавателей. Половина явно сочувствует этой войне. Две трети остальных делают вид, что подобные вопросы вне их компетенции, а одна треть выкрикивает антивоенные лозунги, уподобляясь уродливой девице, которая хватает за ноги удирающего от нее мужчину. А на самом деле большинству на все наплевать – что бы там ни происходило, лишь бы нас не трогали! А если тронут, то есть возьмут в солдаты, что ж, мы постараемся выбирать такие местечки, где пули свистят не так громко…
– Не понимаю, – сказала Юри, – почему вы, американцы, на каждом слове повторяете «…когда мы красиво, с достоинством выйдем из этой войны…». Вы ведь постоянно издеваетесь над высокомерием британцев, а сами никак не можете отделаться от ковбойского самолюбования времен первых поселенцев.
– Наверно, потому, что в нас живет упрямство джентльменов Юга, самоуверенность Дальнего Запада, завистливость северян и эгоизм восточных штатов… А я космополит. Да и вы хоть и японцы, но самые настоящие безродные скитальцы.
– Значит, мы найдем общий язык. И вообще, все, кто тут сегодня соберется: и Саша, и Йокота-сан, и другие – очень похожи друг на друга.
– И все же я бы вам посоветовал не доверять посторонним! – заключил Фрэнк и пронзительным взглядом уставился на Юри.
– Черт знает что! Оказывается, даже мы, иностранцы, подлежим мобилизации по категории С-4.
– Разве? Первый раз слышу. А я – по категории А-5.
– Конечно! У вас всегда и во всем категория А, да еще пятерка вдобавок. Иначе вы не можете, – сказала Юри.
– Это из-за корейской войны. Меня ведь тогда призывали.
– А не слишком ли жирно для вас иметь категорию А-5? Вы ведь даже не женаты.
– Но зато у меня двое детей!
– А ты разве их кормишь? – рассмеялся Такэси.
– Естественно, кормлю! У меня очень развито отцовское чувство.
– Учтите, – сказала Юри, – как только разговор коснется президентских выборов или вьетнамской войны, вечеринке конец.
– А если рассказывать благородно-непристойные анектоды, вечеринка затянется до самого утра, – парировал Такэси.
Фрэнк рассмеялся.
– Такэси, как только ты почувствуешь, что гости тебе осточертели, подними палец, и я заговорю о политике.
Вспомнив наконец о вежливости, подобающей хозяину дома, Такэси спросил:
– Как поживает Ронда? Верно, очень похорошела…
– Лучше скажи, как выгляжу я. Восстановилась ли моя сексуальная привлекательность? – Фрэнк потеребил лацкан вельветовой куртки.
– А разве она у вас была? – насмешливо спросила Юри.
– Вот тебе и на! Неужели не было? А я-то думал, что раньше…
– У вас, видно, плохая память. А у меня память отличная.
– Моя жена в последнее время стала приобретать светскость! – рассмеялся Такэси.
В смехе мужа Юри не почувствовала ничего, кроме безобидного подтрунивания.
– Юри, неужели у вас действительно хорошая память? Что-то не верится. Я ведь человек лирического склада, любитель красивых романов, так что…
Юри попыталась вспомнить, как было, когда она спала с Фрэнком, но не смогла. Во всяком случае, ни романа, ни лирики не было.
– Это ты-то человек лирического склада?! Не смеши! Ты прозаичен и обладаешь объективностью историка, который служит повелителю, находящемуся в зените власти, – сказал Такэси.
– Каждый человек старается осуществить свою мечту. Вот я и пытаюсь быть лиричным.
– Ну, это другое дело! А вы как, мадам? По-моему, одно время вы просто захлебывались от лирики, как истинный поэт, – сказал Такэси, взглянув на жену, и пошел в кухню за вином.
– Оказывается, вы до сих пор влюблены в Такэси, а он в вас.
– Если ваши наблюдения позволяют сделать вам такой вывод, значит, так оно и есть. Вы ведь обладаете объективностью историка, служащего повелителю.
– Вот именно! Оттого и страдаю. По-моему, муж и жена должны иметь убежище для совместного одиночества и свои собственные слова для беседы между собой. Иначе слишком уж все пусто. А меня постоянно вынуждали изъясняться общими фразами, и, когда мое терпение кончилось, я быстренько развелся.
Вернулся Такэси, передал Фрэнку бокал мартини.
– Ну как, я не слишком быстро? Успели объясниться?
– Ты отсутствовал как раз столько, сколько надо.
– А по-моему, слишком мало! – с притворным вздохом сказала Юри.
– Такэси, ты знаешь, заседание ученого совета в нынешнем голу состоится в городе А. Я там побуду подольше, мне обязательно надо повидаться с ребенком. – Фрэнк перевел разговор на детей.
– С каким ребенком?
– Со старшим. Мальчишке уже девять, и он научился говорить довольно горькие вещи.
– Они уж такие, наши дети. Я, например, дочки боюсь гораздо больше жены. Да и Юри тоже боится – заставляет меня считаться с собой, а сама считается только с дочерью.
– Вполне естественно. Риэ – умная девочка, а в последнее время становится очень привлекательной. Вам, должно быть, неспокойно.
– Особенно если в доме такой мужчина, как ты.
– Да что ты! Я ведь теперь паинька.
– Знаешь, у Юри с недавних пор появились какие-то странные ощущения… Она, кажется, беременна.
Фрэнк бросил пытливый взгляд на талию Юри.
– В двадцатом веке беременность уже не является символом счастья. Как раз наоборот – это катастрофа, это шаг к бесплодию. И американская литература так считает, начиная с Фолкнера.
– Наверно. Но нам наплевать на цивилизованные страны. В нашей семье это символ мира.
Юри подмигнула Фрэнку.
– Вы мыслите широкими категориями и заглядываете в будущее, на сто лет вперед. Почему же тогда «символ мира»? Скорее уж, предтеча революции!
– К нам это все равно не относится, – сказал Такэси. – У нас в доме все спокойно.
Фрэнк взглянул на Юри.
– Юри, надеюсь, вы не на свидание идете?
– Я бы попросил не внушать моей жене странных мыслей! – усмехнулся Такэси.
– А ты что, иногда волнуешься? – спросил Фрэнк.
– Да как тебе сказать… Пожалуй, порой и настраиваюсь на волнение. Если Юри ни с того ни с сего становится очень уж оживленной. И потом, надо же иногда говорить жене комплименты. Вот сегодня, например, она с таким рвением пекла печенье, словно собиралась отравить всех гостей.
– Фрэнк, неужели у вас нет ни капли сострадания к женщине, с которой так обращается муж?
– Сострадание растет во мне с каждой секундой. Пожалуй, я не прочь вас утешить.
– Давай, Фрэнк, не стесняйся! Только, прошу вас, не исчезайте вдвоем. А то не хватит партнеров для бриджа. Вы как-нибудь в другой раз, ладно?
– Ронда сказала, что минут на десять опоздает, – переменил тему Фрэнк.
– Сколько раз вы виделись на прошлой неделе?
– Один. У Ронды очень развито чувство собственности, при встречах она совершенно не позволяет отвлекаться…
Это Фрэнк сказал специально для Юри. Юри, подцепив большим пальцем ожерелье, поднесла его к краешку губ и взглянула на Такэси.
– Знаешь, Ронда на прошлой неделе ужинала с одним дорожным инженером, который приехал из Чикаго. Пригласила его к себе. Но к сожалению, никто не видел, когда он от нее ушел.
– Да ну?
Фрэнк, глядя на ожерелье Юри, сказал:
– Значит, я дал маху. Мог бы провести вечерок с Сашей или с Кэйко.
– Только не с Кэйко. Скука будет смертная, ее ведь прямо распирает от чувства собственного достоинства. Саша – другое дело. С ней, пожалуй, можно получить удовольствие, – живо отозвался Такэси, поглядывая на Юри.
– Прошу вас, не забывайте, что сегодня среди гостей будут дамы!
Фрэнк усмехнулся.
– Пока нет посторонних, думаю, нам с Такэси можно поболтать. Вы, Юри, не в счет. Вы же супруга хозяина дома.
– Кажется, да.
Раздался звонок. Юри и Такэси вместе пошли открывать.
Это были супруги Йокота. За их спиной стояла Мацуура.
– Проходите, пожалуйста, прошу вас!.. Наконец-то хоть чуточку посвежело… О-о, Йокота-сан, какая изумительная расцветка! Этот материал, кажется, называется «подсолнечник», да? Просто ослепительно!.. А вы, Кэйко-сан, какая сегодня шикарная!
– Такие комплименты надо уступать мужчинам. Ведь женские комплименты не доставляют женщинам никакого удовольствия, – сказал Такэси.
– Юри не то что ты, она тебя ревнует, – засмеялся Фрэнк. – Поэтому она и старается не дать тебе возможности проявить твои джентльменские качества.
– Добрый вечер, господа, – сказал Йокота. – Духота на улице ужасная.
Его жидкие волосы, зачесанные на лоб, растрепались от ветра, и под ними отчетливо просвечивала лысина.
– Ты бы причесался…
Обворожительная госпожа Йокота бросила на него быстрый взгляд. Она относилась к мужу немного пренебрежительно, считая, что он не пара для такой роскошной женщины, но на людях ей, видно, хотелось скрыть его недостатки.
Мацуура подошла к Фрэнку и села рядом с ним. Она никогда не садилась рядом с женщинами.
– Ну как ваша диссертация? – спросил Фрэнк.
– Еще не совсем готова. Я ее сейчас перечитываю. А когда печатаешь сама, все время хочется править.
Госпожа Йокота смотрела на нее с плохо скрытой не-навистью. Она умела ярко и броско одеваться, но увлечь мужчину беседой не могла.
– Я прочитала в журнале вашу статью о Фолкнере… – с улыбкой продолжала Мацуура. – Наша милая хозяйка всегда говорила, что у вас особый дар иронизировать. И правда, стиль статьи очень своеобразный.
Госпожа Йокота вновь сверкнула глазами. Глаза у нее были большие, красивые, и она это, конечно, прекрасно знала. Но знала и другое: ей не стоит слишком часто улыбаться, потому что зубы у нее слегка выступают вперед и тонкие губы не могут скрыть этого недостатка. А у Мацуура губы полные и улыбка получается очень милой. И болтать она любит, правда порой вдруг начинает шепелявить, словно язык не умещается во рту, но мужчинам это почему-то нравится.
Мацуура действительно ни на секунду не умолкала:
– Мистер Стэйн, говорят, ваши лекции об американской литературе тридцатых годов пользуются потрясающим успехом…
Снова раздался звонок, и Такэси с Юри снова вышли в переднюю. Пришли священник Баранов и Саша.
Саша была в черных сетчатых чулках и вечернем китайском халате из черного атласа, расшитом ослепительно яркими пионами.
– Какая вы парадная! – сказал Фрэнк, одергивая свою вельветовую куртку. – У меня такое впечатление, будто вы где-то далеко, на оперной сцене, а я смотрю на вас из ложи.
– Да что вы! Это всего-навсего ночной халат. – Саша глубоко вздохнула, словно действительно собиралась запеть арию.
– Тем более! – Фрэнк беззвучно усмехнулся.
Господин Йокота, откинув назад аккуратно причесанную голову, тихонько кашлянул. Он от природы был очень восприимчив ко всему эротическому.
– Саша, у меня к вам большая просьба. Научите, пожалуйста, Юри правильно петь «тра-ла-ла» из «Кармен». Знаете, та сцена, где Кармен дразнит Хосе. А то Юри, по-моему, на четверть тона фальшивит.
– Такэси, имей в виду, публичное оскорбление жены отражается на сумме отступного при разводе! – торжественно изрекла Юри.
– А если у мужа не было намерения оскорбить? – спросил Йокота. – Хотелось бы знать на всякий случай.
– Неведение во все времена квалифицировалось как один из тяжких грехов, – сказал Фрэнк.
– А если у меня при этом нет намерения разводиться? – спросил Такэси.
– Если у тебя даже и нет такого намерения, то оскорбление может послужить поводом для развода.
– Это у вас в Америке, Фрэнк. Но если мы будем разводиться – я это к примеру говорю, – наше дело будет слушаться не в американском суде, а в японском. А у нас в Японии законы, как правило, защищают интересы мужчин.
– Ну и здесь то же самое, никакой разницы, – сказала Саша.
– Но для нас здешние законы вполне терпимы, – произнесла госпожа Йокота со скромным кокетством.
У священника Баранова похотливо заблестели глаза. Саша окинула госпожу Йокота презрительным взглядом с головы до ног. Кожа у Саши была жирная, пористая, неровная, как кожура грейпфрута.
– А вы разводились через суд? – спросила Мацуура у Фрэнка.
– Что вы! В ту пору у меня было слишком мало денег, чтобы нанять адвоката.
– Но все же достаточно, чтобы выплатить жене определенную сумму при разводе? – с нескрываемым интересом спросил господин Йокота.
– Нет! К сожалению, я принадлежу к тем мужчинам, которых бросают женщины. Моя жена сама сбежала в чужую постель.
– Почему же к сожалению? По-моему, у вас все сложилось исключительно удачно! – с учтивым поклоном произнес господин Йокота.
– Ты прольешь мартини!
Госпожа Йокота с притворной застенчивостью глянула на мужа и рассмеялась тихим, воркующим смехом. От крыльев ее носа протянулись легкие, едва заметные морщинки.
…Сейчас она очень даже мила, яркий, цвета подсолнуха наряд оригинально сочетается с голубиной кротостью, и это воркование и эти тонюсенькие морщинки работают на нее, подумала Юри.
1 2 3 4 5