Облокотившись о прилавок и продолжая прижимать к себе Лауру, Боб сказал:
– Почему я не могу сказать им, как вы вмешались в ограбление, застрелили этого типа и, не желая огласки, скрылись?
Незнакомец нетерпеливо повысил голос:
– Вооруженный парень случайно оказался поблизости от ограбления и решил стать героем? Полицейские не поверят в эту дурацкую историю.
– Но ведь так все и произошло.
– Но они не купятся на это! Послушай, они могут начать думать, что это ты пристрелил грабителя. Так как ты не имеешь оружия, во всяком случае официально, они начнут подозревать тебя в нелегальном ношении оружия, но, во всяком случае, никак не поверят в рассказ об Одиноком Рейнджере, который спас твою задницу.
– Я уважаемый бизнесмен с хорошей репутацией.
Глаза незнакомца стали печальными.
– Боб, ты прекрасный человек… Но временами ты становишься немного наивным.
– Что вы…
Незнакомец поднял руку, заставляя его замолчать.
– В такого рода делах репутация человека никогда не значит так много, как это должно быть. Большинство людей имеют доброе сердце, и они хотят приносить пользу другим, но ядовитое меньшинство желает видеть остальных раздавленными и униженными.
Его голос снизился до шепота, и хотя он продолжал смотреть на Боба, казалось, он смотрел в другие места, на других людей.
– Зависть, Боб. Зависть сжирает их живьем. Если у тебя есть деньги, они завидуют тебе. Но если у тебя их нет, они завидуют тому, что у тебя есть хорошенькая, симпатичная, любящая дочка. Они завидуют тому, что ты счастливый человек. Они завидуют тому, что ты не завидуешь им. Одна из самых больших ошибок человеческого существования в том, что некоторые люди не находят счастья в самой жизни, а находят его в несчастьях других людей.
Некоторой своей наивности Боб не мог отрицать, он знал, что незнакомец говорил правду. Он вздрогнул.
После некоторого молчания незнакомец заговорил тем же настойчивым голосом:
– И когда полицейские решат, что ты лжешь об Одиноком Рейнджере, который спас вас, они начнут сомневаться в существовании самого факта попытки ограбления. Они могут решить, что ты знал грабителя, не поделил с ним что-то и решил свести счеты, запланировав убийство и представив все, как ограбление. Так думают полицейские, Боб. Если даже им не удастся повесить на тебя это преступление, они надолго испортят твою жизнь. Разве ты хочешь усложнить жизнь Лауры?
– Нет.
– Значит, сделай по-моему. Боб кивнул.
– Я сделаю так. Но кто ты, черт возьми?
– Это не имеет значения. К тому же у нас мало времени.– Он зашел за прилавок и нагнулся к Лауре.– Ты поняла, что я говорил твоему отцу? Если полиция спросит тебя, что случилось… – Вы были с этим человеком, – сказала она, показывая в сторону трупа.
– Так будет правильно.
– Вы были его другом, – сказала она, – но потом вы начали спорить обо мне, хотя я не уверена, почему, ведь я ничего не делала.
– Это не имеет значения почему, дорогая, – сказал незнакомец.
Лаура кивнула.
– Потом вы застрелили его и убежали со всеми деньгами, а я была очень напугана.
Незнакомец посмотрел на Боба.
– И ей всего восемь лет?
– Она очень смышленая девочка.
– Но все-таки будет лучше, если полицейские не будут много допрашивать ее.
– Я им не позволю.
– Если они будут это делать, – сказала Лаура, – я заплачу и буду плакать, пока они не прекратят.
Незнакомец улыбнулся. Он смотрел на Лауру с такой любовью, что Бобу стало не по себе. Он вовсе не был похож на того подонка, который хотел затащить ее в кладовую; выражение его лица было ласковым и любящим. Он дотронулся до ее щеки. К удивлению, в его глазах заблестели слезы. Он заморгал и выпрямился.
– Боб, убери эти деньги. Помни, я убежал вместе с ними.
Боб понял, что по-прежнему держал в руке пачку банкнот. Он сунул их в карман брюк, и его свисающий передник закрыл выпуклость.
Незнакомец открыл дверь и поднял штору.
– Заботься о ней, Боб. Она очень необычная.
Потом он бросился под дождь, оставив дверь распахнутой, и нырнул в «бьюик». Колеса завизжали, и машина сорвалась с места.
Радио было включено все это время, но Боб услышал его теперь впервые после «Конца света», прежде чем грабитель был убит. Теперь Шелли Фабарес пела «Ангел Джонни».
Неожиданно он снова услышал дождь. Не просто отдаленный шум, а настоящий ливень, зло швыряющий потоки воды в стекла окон и грохочущий по крыше. Несмотря на врывающийся в двери ветер, запах крови и мочи стал гораздо сильнее, чем раньше. Выйдя из транса, вызванного ужасом, и вернувшись ко всем своим чувствам, он только сейчас осознал, как близка была Лаура к смерти. Он подхватил ее на руки, прижал к себе и, повторяя ее имя, гладил ее по голове. Он прижался лицом к ее шее, почувствовав свежесть ее кожи и пульсирующую артерию на горле, он благодарил Бога за то, что она была жива.
– Я люблю тебя, Лаура.
– Я тоже люблю тебя, папа. Я люблю тебя за сэра Томми Тода и за все остальное. Но нам нужно позвонить в полицию.
– Да, конечно, – сказал он, с неохотой опуская ее на пол.
На его глазах появились слезы. Его нервы были так взвинчены, что он не мог вспомнить, где был телефон.
Лаура уже сняла трубку и протянула ее отцу:
– Я могу сама позвонить им, папа. Номер написан здесь, на телефоне. Ты хочешь, чтобы я позвонила?
– Нет, я сам позвоню, дочка.
Моргая от слез, он взял из ее рук трубку и сел на старый деревянный стул, стоявший за кассовым аппаратом. Она положила руку ему на плечо, как будто знала, что он нуждается в этом.
Джэнет была эмоционально сильной женщиной. Но сила воли Лауры и ее самообладание были необычны для ее лет. Боб Шан не знал, откуда в ней это. Может быть, отсутствие матери сделало ее такой самостоятельной.
– Папа, – сказала Лаура, постучав пальцем по телефону, – нужно звонить в полицию, ты помнишь?
– Ах, да, – сказал он. Стараясь не обращать внимания на запах смерти, царивший в лавке, он набрал номер полицейского участка.

Кокошка сидел в машине напротив бакалейной лавки Боба Шана и задумчиво трогал свой шрам на щеке.
Дождь прекратился. Полиция уехала. Неоновые вывески магазинов и свет уличных фонарей освещали ночь, но шоссе оставалось темным, как будто его поверхность поглощала свет, вместо того чтобы отражать.
Кокошка приехал сюда одновременно со Стефаном, светловолосым и голубоглазым предателем. Он слышал выстрел, видел, как Стефан уехал на чужой машине, а потом смешался с толпой любопытных, когда приехала полиция. Он также в деталях знал, что случилось в лавке.
Он, конечно, знал и об истории Боба Шана, в которой Стефан выступал в качестве второго грабителя. Стефан не был их противником, а, напротив, являлся их спасителем. Лавочник без сомнения лгал, чтобы скрыть его истинное участие.
Лаура снова была спасена.
Но зачем?
Кокошка пытался представить себе, какую роль девочка могла играть в планах предателя, но ему это не удавалось. Он знал, что ничего не добьется и от самой девочки, потому что она была слишком мала, чтобы сказать что-нибудь полезное. Причина ее спасения была так же таинственна для нее, как и для Кокошки.
Он был уверен, что ее отец тоже ничего не знал. Стефана, очевидно, интересовала сама девочка, а не ее отец, потому Боб Шан не был посвящен в планы и цели Стефана.
Наконец Кокошка проехал несколько кварталов до ресторана, пообедал и вернулся к бакалейной лавке уже поздно ночью. Он припарковал машину в стороне от здания, в тени пальмы. В лавке было темно, но на втором этаже горел свет.
Из глубокого кармана своего плаща он достал револьвер. Это был кольт «Агент» 38-го калибра с укороченным стволом, но очень мощный. Кокошка любил хорошее оружие, и ему особенно нравилось держать его в руке; это была сама смерть, заключенная в сталь.
Кокошка мог, перерезав телефонные провода, тихо взломать дверь, убить девочку и ее отца и ускользнуть прежде, чем полиция слетится на выстрелы. Он чувствовал талант и влечение к подобного рода работе.
Но если он убьет их, не узнав, зачем убивает их, не поняв их роли в замыслах Стефана, то может позже обнаружить, что их уничтожение было его ошибкой. Он должен был узнать цель Стефана, прежде чем действовать.
С неохотой он сунул револьвер обратно в карман.


ГЛАВА 3

В безветренной ночи дождь прямо падал на город, как будто каждая капля имела чудовищный вес. Он шумно стучал по крыше и ветровому стеклу маленького черного автомобиля.
В час ночи, во вторник, поздним мартом, залитые дождевыми потоками улицы были пустынны, не считая военного патруля. Стефан выбрал непрямой путь до института для того, чтобы избежать полицейских постов, но он боялся и импровизированных постов на дорогах. Его документы были в порядке и разрешали свободное передвижение во время комендантского часа. Тем не менее, он предпочитал избегать проверок военной полиции. Он не мог допустить обыска машины из-за дипломата, лежащего на заднем сиденье, в котором были медные провода, детонаторы и пластиковая взрывчатка.
Из-за того что его дыхание затуманило ветровое стекло, из-за того что этой ночью на город обрушился дождь, из-за того что омывательные щетки износились, а фары освещали лишь ограниченный участок дороги, он почти пропустил узкую, вымощенную булыжником улочку, которая вела к задворкам института. Он выругался и резко крутанул руль. «Седан» повернул, заскрипев тормозами.
Он припарковал машину возле заднего входа, вышел из машины и взял дипломат с заднего сиденья. Институт помещался в сером четырехэтажном зДанни с тяжелыми решетками на окнах. Над этим зданием нависала угроза, хотя оно не было похоже на пристанище, где нашли место секреты, которые изменят мир. На черных металлических дверях не было петель. Он нажал кнопку, услышал звонок внутри и стал нетерпеливо ждать ответа.
На нем были резиновые сапоги и дождевой плащ с поднятым воротником, но у него не было ни шляпы, ни капюшона. Холодный дождь падал на его голову и стекал по шее. Вздрогнув, он посмотрел на узкое окошечко, вделанное в стену рядом с дверью. Оно было шесть дюймов шириной, фут высотой, со стеклом, которое было зеркальным снаружи и прозрачным внутри.
Он терпеливо слушал дождь, стучащий по машине и брызгающий в стороны. Капли дождя шуршали по листьям платанов, окружавших здание.
За дверью загорелся свет. Это была яркая желтая полоска, падающая прямо на него.
Стефан улыбнулся в зеркальное смотровое окошко охраннику, которого он не мог видеть.
Свет погас, загремел засов, и дверь распахнулась внутрь. Он знал охранника: это был Виктор, крепкий пожилой мужчина пятидесяти лет с поседевшими серыми волосами и в очках со стальной оправой. Несмотря на впечатляющую фигуру, он был добрый, как курица-несушка. Он заботился о здоровье своих друзей и знакомых.
– Сэр, что вы делаете здесь в такой час и в такой дождь?
– Не спится.
– Ужасная погода. Входите! Вы можете простудиться.
– Меня беспокоит незавершенная работа, поэтому я решил приехать и доделать ее.
– Эта работа загонит вас в гроб, сэр. Это точно. Когда Стефан шагнул в дверь, и наблюдая, как охранник закрывает ее, он порылся в своей памяти, выуживая информацию о личной жизни Виктора.
– Глядя на тебя, я полагаю, что твоя жена все еще делает те невероятно вкусные блюда, о которых ты говорил мне.
Отвернувшись от двери, Виктор тихо рассмеялся, похлопав себя по животу.
– Клянусь, что ее нанял сам дьявол, чтобы ввести меня в грех ненасытной прожорливости. А этот дипломат, сэр? Вы возьмете его с собой?
Смахнув с лица капли дождя, Стефан сказал:
– Здесь данные исследования. Я брал их домой две недели назад, чтобы поработать по вечерам.
– У вас что, совсем нет личной жизни?
– На это у меня есть двадцать минут каждый второй понедельник месяца.
Виктор неодобрительно прищелкнул языком. Он подошел к столу, который занимал треть маленькой комнаты, снял трубку и позвонил другому ночному охраннику, который располагался в передней комнате главного входа института. Когда в институте появлялся кто-то после рабочего времени, один охранник всегда предупреждал другого, чтобы избежать ложных тревог и случайной стрельбы в невиновного посетителя.
Роняя капли на потертый ковер и нащупывая ключи в кармане дождевого плаща, Стефан подошел ко внутренней двери. Как и наружная, она была сделана из стали и без видимых петель. Кроме того, ее можно было открыть только двумя ключами сразу – один из них находился у ответственного работника, другой – у дежурного охранника. Работа, проводимая в институте, была такой необычной и секретной, что даже ночным охранникам не позволялось входить в лабораторию и рабочие комнаты.
Виктор положил трубку.
– Сколько вы будете работать, сэр?
– Пару часов. Кто-нибудь еще работает сейчас?
– Нет. Вы единственный мученик. И никто, честно говоря, не отдает должного мученикам, сэр. Клянусь, эта работа вгонит вас в гроб, и ради чего? Кого это беспокоит?
– Элиот писал: «Святые и мученики восстанут из могилы».
– Элиот? Он поэт или кто?
– Да, поэт.
– Святые и мученики восстанут из могилы? Я ничего не знаю об этом парне. Но это звучит не очень разумно, а скорее гибельно.– Виктор тепло рассмеялся, очевидно, удивленный смешным известием, что его трудолюбивый приятель мог быть предателем.
Вместе они открыли внутреннюю дверь. Стефан поставил дипломат со взрывчаткой в коридоре, где включил свет.
– Если ночная работа войдет в вашу привычку, – сказал Виктор, – я буду приносить вам пироги своей жены, чтобы придать вам силы.
– Спасибо, Виктор, но я надеюсь, что это все-таки не станет привычкой.
Охранник закрыл металлическую дверь. Замок сработал автоматически. Оставшись один в коридоре, Стефан подумал, не в первый раз, что ему повезло с внешностью; блондин с волевым лицом и голубыми глазами. Его внешность частично объясняла, почему он мог беспрепятственно пронести в институт взрывчатку, не боясь быть обысканным. В нем ничего не было темного, тайного или подозрительного, он был идеальным и ангельским, когда улыбался, и его преданность стране никогда не ставилась под сомнение такими людьми, как Виктор, людьми, чье слепое послушание начальству и сентиментальный патриотизм мешали им открыто думать о многих вещах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49