дрея 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

– Лорд Тикстед обращался к Роберту.
– Ну… Конечно, я себя чувствую там как дома, но…
– Нам очень нравится. – В голосе Женевьевы прозвучал вызов. – Там можно жить ярко. Нас окружают люди, способные говорить. Писатели и художники. Люди, которым действительно есть что сказать.
– Но это не значит, что здесь не встречается интересных людей. – Роберт несказанно смутился.
– Там правят другие этические нормы, – продолжала Женевьева. – Не то что в этом болоте скудоумия.
– Женевьева! – Роберт не поверил собственным ушам. – Сэр…
Но старик остался безучастен к выпаду дочери и спокойно продолжал потягивать вино.
– Я рад, что Женевьева в таких надежных руках, Роберт. Ее мать, упокой Господь ее душу, постоянно беспокоилась о девочке. До самой смерти. Но я вижу, за ней неплохо приглядывают.
Женевьева молниеносно вскочила, опрокинув бокал с вином.
– Никто не приглядывает за мной. Мне не надо, чтобы за мной приглядывали. Роберт позволяет мне жить так, как я желаю. А вы, вы очень хорошо знаете, что сделали со мной. Вы и мама. Я никогда не смогу простить вас! Господи, это место прогнило до самого основания!
– Простите, сэр, – пробормотал Роберт, когда за ней захлопнулась дверь. – Думаю, она очень расстроена из-за матери. Она сама не своя.
– Именно так, мой дорогой. – Лорд Тикстед отодвинул тарелку. – Именно так. У нее всегда была очень ранимая душа, у моей маленькой Женевьевы. В детстве она тяжело болела, вы знаете. В конце концов мы вынуждены были забрать ее из школы и нанять преподавателей.
– Да… – Он сжал пальцы. – А что с ней произошло?
– О, это очень сложно. Различные трудности. – Вдруг слезы потекли по щекам старика. – Мне жаль. – Он прижал ладони к глазам. – Моя жена… Я не знаю, как я буду жить без нее, Роберт. Вы ведь поживете здесь несколько недель, правда? Вы и Женевьева? Мне так одиноко одному!..
17
Тикстед, Саффолк
27 июня 1925 года
«Дорогая Лулу.
Прошло уже больше месяца с тех пор, как я здесь. Почему ты не написала мне? Я подумала, что с твоей почтой могли возникнуть трудности, потому посылаю это письмо прямо в «Койот». Пожалуйста, постарайся ответить, моя дражайшая, пусть даже открыткой. Я сгораю от любопытства, хочу узнать, что происходило за время моего отсутствия. Я желаю знать все. Боюсь, что не смогу вернуться раньше середины июля, поэтому пропущу День взятия Бастилии. Я чувствую себя тенью, скрывающейся в этих местах. Настоящая я по-прежнему в Париже, с тобой. Моя жизнь протекает где-то в другом месте, пока я сижу в этом болоте.
Я начала постепенно разбирать мамины вещи. В конце концов, это надо было сделать. Собираю маленькие сверточки с безделушками и сувенирами для друзей и родственников. Викарий не мог нарадоваться, когда вчера пришел забрать то, что я приготовила. Бедняки и малоимущие жители Тикстеда хоть какое-то время будут хорошо одеты, в этом я уверена! Конечно же я собираюсь кое-что оставить и для себя. В основном драгоценности. У нее было несколько пар прелестных туфель, но ее нога гораздо больше моей. Это печальная и нудная работа, разборки маминых вещей. Это наводит меня на размышления, так в чем же смысл жизни? Что мы оставляем после себя? Если говорить о маме, не так уж много. Одежду, украшения, огромное количество бутылок, припрятанных в глубине сервантов и гардеробов (похоже, она пила гораздо сильнее, чем я предполагала). Ты оставишь после себя прекрасное наследие, Лулу. Все эти картины, скульптуры и фотографии. Не говоря уже о твоих великолепных песнях. Тебя никогда не забудут. А я, кто знает? Я хочу считать себя поэтессой, но это, похоже, весьма сомнительно. Если увидишь Нормана Беттерсона, не напомнишь ли ты ему, что у него остался мой блокнот со стихами. Я хочу знать его мнение. Без него я, похоже, не смогу больше писать.
Здесь очень тихо. Только я, папа и слуги. Папа по-настоящему одинок. Словно кто-то взял и отрубил ему одну руку. Он ужасно похудел и часто плачет. Мне кажется, он действительно любил ее, хотя она едва ли об этом догадывалась. Какие все-таки люди странные создания.
Я не любила свою мать. Как я могла, после того, что произошло? Иногда мне казалось, что я ненавижу ее. И все-таки мне жаль ее. Когда-то она была молода и прекрасна, но все это оказалось бесцельно растрачено впустую. Вероятно, она тосковала по чему-то большему, чем то, что ей выпало в жизни.
Я тоже тоскую. По чему-то за пределами этого дома, даже за пределами скованной и полной ограничений замужней жизни. Я так одинока. На прошлой неделе приезжал Роберт.
Должна заметить, что он был очень мил. И все равно, даже рядом с ним я чувствовала себя очень одинокой.
Я горюю, да, это так. Но не по маме. Ты ведь понимаешь, почему я горюю. Ты единственный человек, которому я доверила свою тайну. Единственный человек, которому я могу доверять. Я так по тебе скучаю, Лулу.
Поскорее напиши.
С любовью
Женевьева ».
18
Модели, величавой поступью расхаживающие по увешанному зеркалами первому этажу салона мадам Элен, занимающемуся пошивом одежды высшего качества, были наряжены в купальные костюмы. Полосатые купальники из джерси, ставшие популярными благодаря Коко Шанель и продемонстрированные в балете «Голубой поезд». Именно их станут носить в этом сезоне на Ривьере. Девушки вальяжной походкой прогуливались по ковру, огибали замысловатый стеклянный фонтан в дальнем конце комнаты и возвращались обратно.
Женевьева два дня назад вернулась в Париж. Это был ее первый выход в свет вместе с Лулу, их прогулка должна была стать идеальным противоядием от унылой обстановки Тикстеда. День высокой моды давал прекрасный шанс покрасоваться в новинках ее обширного гардероба. Платье от Мадлен Вионне представляло собой каскад тончайших шифоновых лепестков. К платью она подобрала эффектные туфельки от Феррагамо на высоких каблуках в точно такой же неяркой цветовой гамме (что-то среднее между кремовым и розовым оттенками). Но Лулу показалось, что Женевьева выглядела чересчур бледной в этом платье и чувствовала себя как-то неуверенно. Она страстно желала вернуться в Париж, но, как ни странно, в ее глазах плыла отчужденность.
Стоял жаркий июльский день, в комнате было полно народу. Лулу нашла применение цветастому китайскому вееру, который принесла с собой, обмахивала и себя и Женевьеву.
– Все, что тебе необходимо, – шептала она подруге, – это устроить праздник. Почему бы не купить один из этих купальников? Мы могли бы поехать на побережье на несколько недель. Поплавать в море, понежиться на пляже.
– Но я ведь только что вернулась, – вздохнула Женевьева. – Я хочу быть именно здесь.
– Правда? – Лулу искоса взглянула на нее.
– Конечно. Я все еще не могу поверить, что пропустила День взятия Бастилии.
Лулу улыбнулась, видимо, что-то вспомнила.
– Ах, милая моя, это было невероятно. Праздники продолжались целых три дня. Я с трудом прекратила петь. «Койот», клуб «Жокей», «Динго», «У Бриктопа»… Заработала кучу денег, но потом все потратила. И знаешь, здесь столько американцев! – Она повысила голос. Люди, сидевшие рядом, оборачивались, взглядами выражали неодобрение. – Париж уже не тот, что раньше. Слишком много развелось экскурсоводов, распускающих слухи о лучших местах в городе. Квартал заполонили презренные туристы. Если так и дальше пойдет, придется перебраться куда-нибудь в другое место.
Женевьева изумилась:
– Ты ведь не уедешь, правда?
– Конечно нет, шери. На самом деле, нет. Что случилось? Что-то не так?
Женщина со вставными зубами и серой чешуйчатой кожей повернулась и зашикала на них. Лулу скорчила рожу.
– Ты получила мои письма? – шепотом спросила Женевьева.
– Да, да.
– Тогда почему ты мне не ответила?
– О, я не слишком обращаю внимание на почту. – Лулу беспечно махнула рукой. – В конвертах никогда не приходят хорошие новости.
– Лулу! Ты что, даже не читала?
– Ах, милая моя. – Она пожала плечами. – Я не слишком люблю читать написанные слова.
Услышав это, Женевьева пришла в ярость.
– Если бы ты удосужилась прочитать письма, узнала бы, как отчаянно я хотела вернуться. Ты поняла бы, как отвратительно сидеть в доме, переполненном ужасными воспоминаниями, пытаться найти нужные слова для огромного количества визитеров, которые бесконечно повторяли, что за чудесная женщина была моя мать. А на самом деле она вовсе ею не была.
– Виви, – Лулу коснулась ее руки, – мне так жаль. Наши судьбы такие разные. Семья… долг… Я никогда не знала, что это такое. Мне трудно понять, что все это значит. Но я все-таки попробую, я обещаю. Давай уйдем отсюда и отправимся туда, где мы могли бы спокойно поговорить?
– Я не могу избавиться от воспоминаний! – Женевьева сплела пальцы в замок. – Когда я вернулась туда, все снова предстало в ярком свете… Есть еще кое-что…
– Что? Что это, Виви?
– Будьте так добры, поговорите где-нибудь в другом месте, – снова раздался голос женщины со вставными зубами. – Шоу в самом разгаре, или вы не заметили?
– Шоу? – Лулу вскинула безупречно очерченные брови и наклонилась вперед. – Ты хочешь увидеть шоу, старая ящерица? Ты хочешь увидеть шоу?
Уродливое лицо женщины скривилось, она отвернулась. Женевьева расхохоталась. Похоже, то, что ее беспокоило, снова отступило на задний план.
– Итак, – сказала Лулу. – Так о чем мы говорили, прежде чем нас так грубо прервали?
После шоу на нижнем этаже выставили вино и прохладительные напитки. Клиенты бродили вокруг, разглядывали разодетых манекенщиц, продавщиц, которые давали советы по поводу уместности нарядов и отдавали распоряжения, если кто-то из клиенток желал приобрести понравившуюся вещь. Лулу вынашивала планы выпить как можно больше вина и съесть как можно больше канапе, а Женевьева пыталась воспользоваться подвернувшейся возможностью. Вскоре у нее появилась собственная продавщица, крошечная женщина с жидкими волосами и розовым, словно воспаленным черепом, она носилась туда-сюда, отвечала на множество вопросов о платьях. Нет, у них нельзя приобрести платье для тенниса из китайского шелка. Они не делают серебряные сандалии на ремешках. Но, возможно, ее интересуют купальные костюмы? Как насчет пляжных накидок?..
– Женевьева, дорогая! – Появилась графиня де Фремон в абсолютно не идущем ей сиреневом наряде, за ней по пятам следовала личная продавщица, – тащила несколько доверху набитых одеждой пакетов. Бедняжка едва переводила дух. – Как приятно встретить тебя здесь!
– Вайолет! Как я рада. – Женевьева посылала взглядами сигналы SOS Лулу, но ее закадычная подруга медленной беспечной походкой удалялась от них. Лулу слыла большой мастерицей «исчезать постепенно».
– Я слышала о том, что произошло с леди Тикстед. Мне очень жаль. Ты, должно быть, очень переживаешь. – В голосе графини прозвучала непереносимая, чрезмерно преувеличенная жалость.
– Благодарю… – Желая сменить тему, Женевьева опустила глаза и взглянула на ноги графини. Четырехдюймовые каблучки, тончайшая сетка блестящих черных ремешков, оплетающих ступню, прекрасная, искусно сплетенная клетка.
– Мои новые туфли от Закари. Что скажешь?
Женевьева вздрогнула, словно в глаза резко ударил яркий свет. С тех пор как два месяца назад она покинула его магазин, унося с собой красные бархатные туфли и свою тайну, она больше не слышала его имени. В Англии попыталась сделать все возможное, чтобы изгнать из мыслей образ Закари, внушив себе, что это была еще одна ошибка, вторая нелепая интрижка в ее жизни. Как и в первый раз, она никому не обмолвилась ни словом о том, что произошло. И так же, как в первый раз, внушила себе, что это не должно повториться. Это не должно повториться.
Но Закари не походил на Монтерея. Это было нечто совершенно другое. Снова и снова она вспоминала, как его губы прижимаются к ее спине. Снова и снова она ласкала его грудь, ощущала вкус его кожи, задыхалась от наслаждения, прижимаясь к его шее. Это были самые яркие и чувственные воспоминания ее жизни. Снова и снова она просыпалась от них в своей постели или, что еще хуже, рядом с Робертом. Ее преследовало чувство вины.
– Как ты думаешь, это правда, что Закари готовит специальные туфли для ручного леопарда Жозефины Бейкер? – послышался нахальный голос Вайолет.
– Откуда мне знать? – Женевьева прижала руку к голове. – Я ведь была в отъезде. Хотя, как бы ни обстояли дела, мы с ним едва знакомы.
– Ну, конечно, моя дорогая. – Вайолет пристально смотрела через плечо Женевьевы. – Подумайте, кого я вижу! Я сама могу пойти и спросить его об этом.
– Так он здесь?
Но Вайолет уже исчезла, она энергично пробиралась через толпы людей, преследуемая по пятам своей продавщицей.
Закари стоял к ней спиной, но она никогда не спутала бы его ни с кем другим. Он расположился в дверях и беседовал с мадам Элен. На нем были светло-серые брюки и белоснежная рубашка, казавшаяся полупрозрачной, что еще больше подчеркивало широту его плеч и сильную стройную спину. Он жестикулировал, что-то объяснял своей собеседнице.
Женевьева поднесла бокал к губам, попыталась скрыть дрожь в лице.
– Это Паоло Закари. – Продавщица Женевьевы вцепилась в ее руку.
– Да. Что он здесь делает?
– Думаю, у него какие-то дела с мадам Элен, – ответила та. – Он не присутствовал на шоу. – Затем с ноткой зависти в голосе добавила: – Вы знакомы с ним?
– Немного. Он сделал для меня туфли. – Стоило Женевьеве произнести эти слова, как Закари обернулся и посмотрел прямо на нее. Темные, непостижимые глаза… У нее перехватило дыхание. Женевьева быстро отвела взгляд.
– Я бы все отдала за пару его туфель. Позвольте мне принести вам еще вина, мадам. – Женщина выхватила пустой бокал из рук Женевьевы и исчезла, прежде чем та успела вымолвить слово.
«Я не должна больше смотреть на него, – приказала она себе. – Необходимо уйти отсюда как можно быстрее». Но куда запропастилась Лулу? Прежде чем она успела остановить себя, снова взглянула на него. Черт побери, теперь рядом с ним оказалась Вайолет! Она разговаривала с ним, касалась его руки, а он пристально смотрел ей в глаза. Даже отсюда Женевьева смогла различить подчеркнуто интимный тон, ужасный легкомысленный смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41


А-П

П-Я