Я молюсь, чтобы мы в тебе не ошиблись. Но пройдут годы, прежде чем мы сможем сказать это с уверенностью. Эта ночь положит начало раскрытию этой тайны.
Форсквилис указала на земляные укрепления.
— Тебе, как и большинству крестьян, известно, что это замок заблудших, — сказала она. — Ты слышала, что его построили первые галлы. И избегают по одной причине: чтобы не накликать беду, призраков, русалок, которые прячутся в этих глубинах, хотя я не сомневаюсь, что ты, Дахут, хорошо изучила их во время уединенных прогулок. Ты когда-нибудь чувствовала здесь чье-то присутствие?
— Я… не уверена, — прошептала девочка.
— Слушай, что сокрыто в тайных анналах, и храни это в своей груди. Здесь был Каргалвен, воздвигнутый для Таргорикса — первого в наших землях короля. Порабощенные им древние крестьяне восстали против него из-за женщины. Здесь, на мысе Ванис, он их встретил, его неутомимый меч разил их направо и налево, с обрыва в море стекали реки крови. Их трупы лежали здесь ровно год и один день, отравляя воздух и обогащая почву. Когда плоть истлела, Таргорикс разложил скелеты на этом кусочке земли и сказал, что они послужат основанием для его крепости. Не человеческими руками она была построена. Жрец Виндомарикс вызвал из подземного мира гномов и заставил их возвести ее.
Много лет стоял могущественный Каргалвен и столько же царствовал его правитель. Но преследовало его проклятие древних крестьян. Один за другим умерли его сыновья. Последний, самый многообещающий, умер, услышав под обрывом песню. Он посмотрел туда, узрел красивую женщину на скале среди волн, стал спускаться, чтобы с ней познакомиться, оступился и, упав с обрыва, разбился на смерть. Над крепостью раздался ее смех, и она исчезла в пучине вод. Рискуя свернуть шею, его тело подняли. Обезумевший от горя Таргорикс поклялся сам похоронить отрока в сердце Каргалвена. Копая могилу, он натолкнулся на скелет. Между его ребер притаилась гадюка. Спустя несколько часов, ночью, когда поднялась буря, он скончался в страшных мучениях, и людям показалось, что они услышали, как кричит, отлетая, его душа.
Озисмии выбрали новых правителей, которые обосновались внутри страны. Когда пришли карфагенцы, крепость покинули. Но земля, камни, вода все помнят.
Идем.
Форсквилис взяла Дахут за руку и повела ее через ров, сквозь бреши, по развалинам к дальнему кругу.
— Это будет долгая ночь, — сказала она. — Не торопи свою душу. Мы будем бродить вне времени.
Они сели на чахлую траву и скрестили ноги. Форсквилис подняла лицо к небу.
— Смотри ввысь, — сказала она. — Видишь, вон шаги Ориона. А вот и Дракон рядом с полярной звездой. Колесо небес крутится, крутится, крутится. Взбирайся на Большую Медведицу, Дахут, входи, преодолевай века.
Глаза и душа устремились в бесконечные глубины небес.
Луна взобралась выше. Колдунья тихо запела. Где-то вдали гремели и клокотали волны.
— Единство. Все в одном и одно во всем. Видишь во сне тех, кто спит мертвым сном.
Земля тихо вздрагивает от мороза. Медленно катятся камни; наступает ночь, над ними будут сиять звезды. В ожидании весны дремлют семена. На севере мерцает полярная звезда — воспоминание о давних пожарах. Как колеса колесницы грохочут волны. Ветер вздыхает, ищет губы для поцелуя.
— Что тебе сказала ночь? Нет, мне не говори, скажи себе. Эйа, эйа, баалех ивони.
Начался отлив. Высоко в небе светила маленькая луна.
Форсквилис поднялась.
— Пусть сила войдет в нас, — сказала она. Дахут тоже встала, непоколебимая и изумленная.
— Подпевай в припеве, — приказала Форсквилис. — Я тебя учила.
— Я помню, — сказала Дахут. — О, я помню больше, чем знала прежде.
— Будь осторожна. Не останавливайся лишь на том, что приходит Оттуда. Но этой ночью ты должна была почувствовать власть. Теперь мы вместе вызовем ветер.
Над безмолвным миром полилась песня. Только внизу раздавался шум отступающего моря.
Преобразились звезды, поднялась луна. Бриз, который только что шелестел, начал усиливаться, пока тихо посвистывая, словно кто-то играл на тростниковой дудочке. На западе у горизонта расплылся туман.
Форсквилис танцевала под луной. Сначала движения рук и тела напоминали низкие волны. Мелодия зазвучала громче и выше, стала похожа на крики чайки. Ее плащ развевался на ветру. Дахут стояла в стороне у куста шиповника, на фоне древних стен и неба выделялось ее белое платье. В конце каждой строфы она подхватывала:
«Боги вездесущие, богини, жизнь дающие, ваши кровные дети разбудят вас».
На западе поднялись тучи. Луна посеребрила их плечи. Мелодия зазвучала так, словно кто-то играл на дудке, сделанной из кости мертвеца.
Форсквилис танцевала неистово. Надвигались тучи, проглатывая созвездие за созвездием. В лунном свете белели вспенившиеся волны. Они с рычанием, шипением и свистом обрушивались на скалы. На ветру колыхались звезды.
Форсквилис остановилась.
— Довольно, — сказал она усталым голосом. — Боги мстят тем, кто обманывает сам себя. Мы узнали, что ты рождена для власти. Идем домой.
— Нет, — раздраженно сказала Дахут, — позволь мне остаться здесь и посмотреть!
Форсквилис посмотрела на нее долгим взглядом. На ветру развевались и хлопали плащи.
— Как хочешь, — сказала Форсквилис. — Вернее, поступай так, как должна.
Она направилась в Ис. Дахут прижалась к земле. Буря усиливалась.
Небо переполнилось, захлестал дождь, море с ревом обрушилось на скалы, а Дахут стояла обнаженная, широко раскинув руки, подставив ветру лицо, и громко смеялась.
Рассвет, пойдя на поводу у бури, запоздал, последний рассвет черных месяцев, в день рождения Митры. На востоке горы укутал ледяной туман. Кое-где еще не угасли облака, преследуемые горбатым месяцем. Море походило на вылитый из котла расплавленный металл, уже застывший. Дахут стояла на самой высокой скале мыса Ванис и пела:
Зеленые волны и серый туман.
Прилив все сильнее и ветер пьян.
Зеленый прилив и серый отлив и рваные облака.
А море само по себе всегда.
Померкшие воды, серебряный воздух кругом.
Пучина сквозь тучи мерцает ночным серебром.
Буря сметает серых камней облака.
А море само по себе всегда.
Море все рушит, стремительный воздух везде.
Стихия бушует на небе и на воде,
И ветер срывает брызги, швыряет их в облака.
А море само по себе всегда.
И ветер во мне, и небо во мне,
Темнеющие от звезд, светлеющие при луне.
Я разрываю волны, я ворошу облака.
А море во мне навсегда.

Глава семнадцатая
I
Весной Томмалтах Мак-Доннгали возвратился в Ис. Он снова приехал по торговым делам и снова не в поисках наживы, а чтобы опять побывать в этом городе. Когда он снова получил приглашение во дворец, сбылась его самая необузданная мечта: там, в первый же свободный день, принцесса Дахут предложила ему показать город. Сердце его колотилось. Эту ночь он провел без сна.
Она провела его по таким местам, куда он никогда не чаял попасть. Весталке в первом поколении везде был доступ. Полдень застал их на Водяной башне, где бывали только астрономы и философы.
Он с почтением изучил установленные там инструменты и принялся осматриваться. Ниже парапета, за цветущей долиной, изгибалась городская стена. К ней примыкал украшенный колоннами так называемый Дом Звезд с красной черепичной крышей. Неподалеку возвышались зеленые сады Илвена — потир для еще более прекрасного храма Белисамы. Эту часть города украшали храмы и особняки. К Форуму вела оживленная и величавая дорога Лера. В безоблачное небо устремились башни. За морскими воротами поднималась бело-голубая вода, на горизонте виднелся святой Сен. Над ним кружили бесчисленные птицы.
Его взгляд снова вернулся к Дахут. Она стояла рядом с ним и тоже смотрела вдаль. Пахло солью и цветами, на прохладном ветру ее тонкое платье облепило стройную фигуру. Он заметил, что за год ее бедра и грудь еще больше округлились. Ветер трепал ее янтарные волосы, и казалось, что они вобрали в себя солнечный свет.
Он вздохнул.
— Удивительно, удивительно. Если бы только я мог здесь остаться…
Она одарила его улыбкой.
— Но ведь ты можешь вернуться, — сказала она. — И не раз.
Он покачал головой. За месяцы, проведенные дома, из-за недостатка практики, он стал хуже говорить по-исански.
— Только боги знают, когда я сюда вернусь. Я сделал все, что мог, лишь бы приехать сюда.
Как легко дотронулась она пальчиками до его руки, лежащей на краю стены.
— Раньше ты этого не говорил.
— Нет, потому что не хотел портить радость. Но… мой отец, туаты… я им нужен.
Ее синие глаза расширились.
— Расскажи.
— Римляне двинулись в Британию. Мы не можем с уверенностью сказать об их намерениях. В самом крайнем случае пираты, для которых больше нет в тех местах поживы, найдут себе другие моря. Мы должны охранять наши берега. К тому же король Конуалл, которому присягал мой отец, собирается расширить свое владение. Вероятно, он объявит войну. Я не могу пойти на попятную и поступиться честью.
— О, бедный Томмалтах, — вздохнула она. Он попытался рассмеяться.
— Почему? Меня ждет слава, богатство, а потом обо мне сложат легенды. Хочешь услышать, как меня будут расхваливать?
— Конечно. Я буду ждать с нетерпением.
— Я тоже. Дахут, — выпалил он, — мои родственники хотят меня женить. Но я сторонюсь подобных уз… Я надеюсь…
Ее ресницы дрогнули.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он густо покраснел и быстро проговорил:
— Я найду способ, как мне остаться в Исе. В качестве воина, или торговца, или… все равно кого. Руфиний обещал мне помочь. Дахут, если ты свободна…
Она снова улыбнулась и прижала палец к его губам.
— Не спеши. У меня впереди еще пять лет.
— Но потом… Ис может выбрать королеву среди уроженок Эриу или…
Она снова его остановила.
— Умоляю тебя, не говори о том, что будет, — грустно сказала она.
— Почему?
— Завтра — это как те моря, по которым плывет корабль, а его капитан не знает путь. Он должен пройти, но не может предугадать, где его поджидают рифы. — Дахут отвернулась и быстро направилась к лестнице. — Пойдем.
На сумрачной винтовой лестнице внутри башни раздавалось гулкое эхо. Выйдя на свет, юноша и девушка прищурились, словно удивившись солнцу. Перед ними возвышался Дом Звезд. К лестнице, по которой они спустились, направлялся высокий мужчина в простом платье.
Дахут напрягалась и шагнула к нему.
— Что тебе здесь надо, ворон? — крикнула она. Корентин остановился.
— Это ты, принцесса, — сказал он мягко, насколько позволял его грубый голос. — Какой приятный сюрприз. А ты… моряк из Ибернии. Я слышал о тебе. Приветствую тебя, друг.
Дахут встала перед ним.
— Никогда не называй нас своими друзьями! Это священное место. Как ты посмел сюда прийти?
— Разве ты не знала? Здесь будет собрание Симпозиума. Твой отец наконец уговорил меня его посетить.
— Зачем он это сделал? — Корентин пожал плечами.
— За эти десять лет я стал чем-то вроде непременного атрибута. Моя паства выросла. Исанская знать должна с нами считаться. Философы мудро решили обменяться со мной идеями, чтобы прийти к взаимопониманию, как и полагается цивилизованным людям. Я, кажется, пришел слишком рано. Подождите, скоро появится король. Он будет рад вас видеть.
Глаза Дахут застилали слезы, губы дрожали.
— Я не хочу… его видеть, — задыхаясь, проговорила она. — Идем, Томмалтах.
Она увела скотта. Корентин печально посмотрел им вслед.
II
Олус Мателл Карса был удивлен.
Не только потому, что отец, после многих споров, согласился оставить его в Исе до осени, когда они вернутся в Бурдигалу: как раз в середине лета начинался вихрь празднеств. Правда, капитан оставил сына под опеку хорепископа, который должен быть направить отрока к умеренности и благочестию, заняв его надлежащими науками и посвятив только в те стороны городской жизни, которые ему пригодятся для дальнейшего развития торговых отношений. Однако Корентин знал, что такое молодость. К тому же одной доброжелательностью не переубедить упрямца, если он отказывается от приглашения жителей Иса, желающих познакомиться с римлянином, хотя некоторые поступали из самого дворца.
А во-вторых, Дахут попросила его стать ее рулевым!
Это произошло во время празднества, которое последовало после ритуалов на солнцестояние. Веселье продолжалось несколько дней. Когда закончилось совещание Совета, король Грациллоний пригласил во дворец своего почетного гостя, Апулея Верона.
Увеселений было предостаточно. Во время первого визита в Ис трибун Аквилона признался ему, что бесконечно изумлен происходящими тут чудесами. Некоторые напоминали римские: пиршества, игры и скачки, соревнования атлетов в амфитеатре, музыкальные представления, танцы и драмы в одеоне. Но, воскликнул он, все было лучше, чем где-либо, без непристойностей и жестокости, со своеобразным привкусом, свежим, как морской ветер. Другие были ему в диковинку. Он восхищался художественностью, если не сверхъестественностью, языческих храмов и процессий; сокрушался, что мужчины и женщины танцуют вместе, сетовал, что женщины ведут себя слишком дерзко, скорбел, что народ зачастую настроен против Христа. Но многие наполнило его душу ликованием: библиотека, обсерватория, вновь пробудившиеся свободно вздохнувшие древние каноны, Симпозиум, долгие беседы с учениками ученой королевы Бодилис, чувство гордости и надежды, даже среди низших слоев, ощущение того, что горизонт — это уже не граница.
Когда он сказал об этом Грациллонию, король ответил:
— Спасибо. Но ты не видишь оборотную сторону. Впрочем, неважно. Считай, что так и есть. Потом я расскажу тебе о своих бедах, и, возможно, мы поможем друг другу. А теперь давай веселиться. Мы это заслужили.
— Ты что-то задумал? — спросил Апулей. Грациллоний кивнул.
— Я решил возродить старый обычай. Он много лет был предан забвению из-за пиратов и тому подобного, но некогда это было большим событием, и нет причин его не вернуть. Я имею в виду гонки на яхтах.
Традиционно яхты отплывали от морской пристани в Гаромагус и возвращались обратно в Ис, в гонках участвовали лодки одиночного класса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47