Он перелетел через перила столь быстро, что матрос, упавший от испуга, потерял кошку из виду. Поднимаясь на ноги, он крутил во все стороны головой и что-то бормотал себе под нос.
Гепард, поскользнувшись на палубе, неловко упал у моих ног, но тотчас вскочил, боднул меня мокрой мордой в руку и потерся своими крохотными «борцовскими» ушами о мою ногу.
– Что ж ты делаешь! – мягко упрекнул я кошку, схватил ее за загривок и потащил за собой. – Здесь зверям нельзя! Увидят – выкинут за борт.
На корму гепард идти не хотел, упирался передними лапами, притворялся мертвым, словом, хитрил, как мог. Мне ничего не оставалось, как посадить его под лестницу, ведущую на верхнюю палубу, и накрыть куском брезента.
Катер отчалил задним ходом. Серая полоса пирса, толкая впереди себя остров, плавно удалялась, и с каждой минутой открывалось все больше перспектив. Обрыв словно уменьшился в высоте, словно склонил перед нами свою голову, поросшую джунглями, и белым пунктиром между деревьев мелькнула стена базы. Потом – показались белые, неопределенных форм постройки и развалины, на заднем плане выросла гора с седловиной посредине и проплешинами из базальтовых плит, а затем приобрела очертания и вся гигантская «голова утопленника».
Со странным чувством я покидал остров. Мне казалось, что вместе с ним в сумрачную бесконечность уходит часть моей жизни. Возможно, лучшая часть…
* * *
Солдаты спали вповалку на носу, и для того, чтобы перейти на правый борт, мне пришлось перешагивать через них. Я совершенно не ориентировался на военных катерах и никак не мог отыскать вход в кубрик и каюты экипажа.
Рассвет задерживался из-за низкой облачности. Усиливался южный ветер, нагоняя на море волны. Катер раскачивало так, что по палубе уже было сложно пройти, сохраняя равновесие. Я двигался вдоль надстроек медленно и беззвучно, не делая резких движений, чтобы не привлекать ненужного внимания вахты. Овальная дверь с нарисованной на ней буквой М открылась после упорной борьбы с рычагами задрайки. Прежде чем ступить на круто уходящую вниз лестницу, я посмотрел по сторонам и закрыл за собой дверь.
Узкий коридор, коричневый линолеум на полу, тусклые лампочки дежурного освещения и невыветриваемый запах матросского гальюна… Я находился в жилом отсеке. Проверить надо было восемь кубриков, по четыре с каждой стороны, и при этом не упустить из виду лестницу, по которой в отсек мог спуститься кто угодно.
Я начал с конца коридора, поочередно открывая двери и заглядывая внутрь. Первые два кубрика пустовали, в третьем и четвером спали матросы…
В тот момент, когда я заглянул в пятый кубрик, спереди донесся хлопок двери, и я успел увидеть, как по лестнице быстро поднялся человек в голубой рубашке и светлых брюках. Я сразу узнал в нем Гонсалеса и кинулся за ним. Человек выскочил на палубу. Хватаясь руками за полированные перила, я взлетел по лестнице вверх, ударом ноги открыл тяжелую дверь и, выбежав под дождь, посмотрел по сторонам.
Гонсалес, оглядываясь, быстро шел к лестнице, ведущей на верхнюю палубу, но, не дойдя до нее, свернул за водометное орудие, прикрытое защитным чехлом.
Я не стал бежать, чтобы не привлекать внимание, но пошел насколько мог быстро, на ходу вытаскивая из-за пояса мачете. За орудием, в узком проходе, я остановился. Мне были хорошо видны основание радиолокационной антенны, огромный прожектор на конусовидной надстройке, обрамленный овальными мостиками, и башня кормового орудия. Свободного пространства вокруг было настолько мало, что Гонсалес никуда не мог уйти из этой ловушки, не столкнувшись со мной.
Затаив дыхание, я сделал шаг вперед, заглядывая за орудийный чехол. Меня окружали только немые металлические исполины, покрытые, как мурашками простуды, заклепочными пузырьками. От напряжения у меня застучала в висках кровь. До боли сжимая рукоятку мачете, я сделал еще шаг вперед, рискуя нарваться на пулю, которая могла вылететь из любой лазейки этого лабиринта, и тут совершенно отчетливо увидел за маленькой дверью, ведущей на прожекторную лестницу, край рукава голубой рубашки.
Гонсалес стоял спиной к переборке, разделяющей нас с ним, и не знал, что я его уже вижу. Напряжение стало спадать. Я медленно выдохнул, подавляя дрожь во всех суставах, вытер со лба пот и, приподняв тесак, шагнул к дверке. Гонсалес продолжал стоять, не двигаясь. Я оперся рукой о переборку и, стиснув зубы, медленно приблизился к проему…
На вешалке, прицепленной к металлическому крюку, висела голубая рубашка.
Я успел понять, что проиграл, и за какую-то тысячную долю до роковой секунды склонил голову набок. Это спасло мне жизнь, и металлический ломик, рассекая воздух, задел кончик моего уха и обрушился на ключицу.
Удар был столь сильным, что болевой шок едва не лишил меня сознания. Я упал на пол и, предвидя второй удар, который наверняка проломил бы мне череп, изловчился и, вывернув шею, вцепился зубами в ногу Гонсалеса. Тот взвыл и промахнулся второй раз, попав мне по руке. Мачете со звоном отлетело к лестнице. Оторвав ноги Гонсалеса от пола, я повалил его навзничь. Мы покатились по палубе, при этом Гонсалес без разбору бил своим ломиком по всем металлическим предметам, и звон стоял такой, словно при пожаре.
Моя правая рука онемела и потеряла чувствительность. Она безжизненно болталась вдоль туловища, словно каким-то образом прицепившийся ко мне кусок каната. Одной левой я проигрывал Гонсалесу, которому нельзя было отказать в силе и ловкости, и надеялся только на то, что смогу схватить его за горло и подмять под себя.
– Все, щенок! – зашипел он, глядя на меня выпученными от напряжения глазами, и замахнулся ломиком, целясь в голову. – Прощайся с жизнью!
Мне показалось, что у меня хрустнули шейные позвонки, когда я дернул головой, спасая ее от удара. Ломик грохнул по железу палубы. Я повторил движение головой, направляя ее вверх, и попал темечком в нос Гонсалеса. На мгновение его хватка ослабла, и я выгнулся дугой, отрывая спину от палубы, чтобы скинуть Гонсалеса с себя, но он вдруг изловчился и, схватив ломик обеими руками, опустил его на мое горло и навалился всем телом.
Я захрипел, судорожно хватаясь за ломик рукой, стал дергать ногами и напрягать шейные мышцы, словно висельник, который уже висит, но все еще пытается сопротивляться затягивающейся петле. Гонсалес, чувствуя приближение своей победы, надавил на ломик еще сильнее. Его красное лицо с крупным носом, который вобрал в себя выразительность других черт лица, нависло надо мной и, все более теряя четкость, поплыло, стало двоиться, обволакивая все вокруг красным туманом. Я противодействовал ему на том пределе, на который был вообще способен, и все же этого было очень мало, я проигрывал слишком явно, и сил, которые еще удерживали меня на границе жизни и смерти, оставалось все меньше и меньше.
Гонсалес стал кричать от восторга, но его голос я слышал так, словно нас отгородили друг от друга стеклянной стеной, и в ушах у меня зашумело, и крик Гонсалеса, просачиваясь сквозь шум, превращался то ли в рокот вертолета, то ли в грозное рычание обитателей джунглей, и тогда я почувствовал, что мне стало легче дышать, что боль и тяжесть, навалившиеся на горло, отступают, и, испугавшись того, что это уже начались симптомы смерти, которая всегда приносит облегчение, я дернулся из последних сил и сел, не встретив никакого сопротивления. Перед глазами все еще плыли красные круги, и горло сдавливало обручем, но я полностью вернулся в жизнь и без удивления смотрел, как гепард, встав передними лапами на грудь Гонсалеса, вцепился мощными челюстями ему в горло, залитое кровью.
Мне с трудом удалось оторвать кошку от безжизненного тела Гонсалеса. Гепард, выполнив свой долг, покорно склонил передо мной голову и попятился под кожух орудия, словно в нору.
Только взвалив на себя тело Гонсалеса, я понял, насколько обессилел. Перекинув его через перила за борт, я еще несколько минут неподвижно полулежал на перилах, сплевывая в пенную воду красную слюну.
– Морская болезнь? – услышал я за спиной голос комиссара Маттоса. Он хлопнул меня ладонью по спине и добавил: – Иди вниз, нечего здесь болтаться.
Не знаю, каким было мое лицо, и я продолжал стоять не оборачиваясь, пока шаги Маттоса не затихли в конце палубы. Я подобрал с палубы мачете, сунул его за пояс и быстро пошел на корму, где оставил Нику.
Предчувствие не обмануло меня. Шезлонг был пуст. Я подавил стон, который заметался в груди. Нервы кровоточили. Все тело болело и ныло, правое плечо онемело и полыхало огнем. Весь мир объявил мне войну. Я сопротивлялся и боролся, доказывая, что я человек, с которым надо считаться. Но силы кончались, а ударам судьбы не было видно конца.
Я изрубил шезлонг в щепки и, теряя контроль над собой, быстро пошел в ту сторону, куда направился комиссар. Не дойдя до носовой палубы, я остановился и прижался спиной к переборке. Маттос, стоя вполоборота ко мне, давал какие-то указания офицеру. Меня никто не видел. Я ждал. Тяжелое мачете выскальзывало из обессилевшей руки. Боль в плече, как пламя, стремительно разрасталась, перекидываясь на грудь и шею. Я стиснул зубы, чтобы не закричать. Если жизнь отсчитывала мои последние минуты, то стоило поторопиться, чтобы успеть сделать самое главное.
Офицер козырнул Маттосу и отошел. Некоторое время комиссар смотрел вперед по курсу катера, подставляя прохладному потоку воздуха загрубевшее, покрытое сетью морщин лицо. Затем он повернулся и, задумчиво глядя под ноги, пошел в мою сторону. Я прикрыл глаза и попросил прощения то ли у бога, то ли у Анны за то, что не всесилен.
– Я же сказал – вниз! – сердито произнес Маттос, поравнявшись со мной.
Я открыл глаза и взмахнул рукой с мачете. Сталь матово блеснула у лица комиссара и коснулась его горла.
Маттос обладал завидной выдержкой. Не изменившись в лице, он выразительно посмотрел мне в глаза и произнес:
– Ты хорошо подумал, прежде чем сделать это?
– Комиссар, – прошептал я. – Ты же видишь, в каком я состоянии. Ты должен понимать, насколько я ценю свою жизнь. А стоимость твоей для меня вообще ничтожно мала. Я отрежу тебе голову, если ты не освободишь Нику.
Он дернул рукой, прижав ладонь к пустой кобуре. Я не мог поднести к его лицу «магнум», который я вытащил из кобуры мгновением раньше, – рука не сгибалась, и лишь ткнул стволом в его твердый впалый живот.
– Ты зря так сильно переживаешь, – сказал Маттос. – Я всего лишь запер ее в каюте. Для ее же безопасности. В Гуаякиле ее осмотрят врачи, и я отпущу ее на свободу… А вот у тебя, боюсь, будут неприятности.
– Почему ты ее запер? Она не имела никаких отношений с Августино! Это моя подруга!
– Некий матрос по имени Хосе, которого ты должен знать, очень убедительно доказал, что она несколько дней провела на базе, – возразил комиссар. – Кроме того, мы так и недосчитались одной «мамочки», и у меня есть все основания подозревать, что Ника вынашивает клон…
Я дернул рукой. Мачете скользнуло по горлу Маттоса. Из тонкого разреза на коже плоской красной лентой заскользила кровь.
– Комиссар, – прошептал я усталым и безразличным голосом. – Я тебя убью. Я только что убил Гонсалеса и выкинул его труп за борт. Я отомщу всем за кровь моих друзей. Это последняя и самая главная задача в моей жизни.
Комиссар смотрел на меня умными глазами. С умными людьми всегда надо говорить честно, и тогда все проблемы решаются мгновенно.
– Хорошо, – согласился он. – Я отпущу ее. Пойдем.
Он осторожно отодвинул лезвие мачете, вытер ладонью кровь и, повернувшись, быстро пошел по палубе.
– Она здесь, – сказал он, когда мы зашли в отсек жилых помещений офицеров. – В этой каюте.
– Открывай!
Я не приближался к комиссару. Он видел, что я ослаб, и выжидал, чтобы поймать меня на ошибке.
– Достаю ключи, – предупредил Маттос и, улыбаясь, полез в карман. – Теперь открываю замок.
Он повернулся ко мне спиной всего на мгновение, но мне этого хватило, чтобы переложить «магнум» в другую руку и наотмашь ударить комиссара рукояткой револьвера по темечку.
Комиссар грузно повалился на пол. Ключ остался торчать в замочной скважине. Я провернул его и толкнул дверь.
– Ника! – позвал я, заглядывая в сумрачную каюту.
Девушка сидела в глубоком кресле. От моего голоса она вздрогнула, вскочила и кинулась ко мне. Я успел зажать ей рот ладонью.
– Тихо! – шепнул я. – Очень тихо! Возьми одеяло и иди за мной.
Она перешагнула через лежащего на полу комиссара, и конец одеяла скользнул по его лицу. Маттос был тяжелым, и мне пришлось изрядно помучиться, чтобы затащить его в каюту. Я запер дверь, а ключ выкинул за борт.
Мы с Никой быстро прошли на кормовую палубу. Я взял одеяло из ее рук и закинул его в шлюпку, висящую на талях. Все понимая без слов, Ника ухватилась за ее край. Я помог ей взобраться в шлюпку, передал револьвер и мачете, а затем вскарабкался сам.
– Куда мы поплывем? – неживым голосом спросила Ника, глядя на то, как я отвязываю крепежные узлы и медленно протравливаю веревку через блоки. Шлюпка, покачиваясь над водой, стала опускаться вниз. Одной руки мне не хватало, и я сжал веревку зубами. Ника держалась обеими руками за борта и с покорной обреченностью провожала глазами борт катера.
Шлюпка коснулась днищем поверхности воды, и нас потащило за катером волоком. Его борт надвигался, как гигантский пресс. Я крикнул Нике, чтобы она взяла весло и оттолкнулась от борта. Она делала все очень медленно. Шлюпка прыгала по волнам и всякий раз кренилась, едва не зачерпывая воду. Я разрубил веревку, удерживающую корму шлюпки, и нос сразу приподнялся, пропуская под собой пенный гребень. Еще один удар мачете, и оборвалась последняя связь с катером. От резкого торможения шлюпки Ника не удержалась на скамье и упала на днище. Катер быстро удалялся от нас. Шлюпка закачалась на волнах, расходящихся от катера лучами. Ника встала на колени и начала молиться. Я смотрел на нее и чувствовал, как зубы выбивают мелкую дробь.
Через минуту все стихло. Очертания катера быстро растаяли в утреннем тумане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55