Брат-привратник смерил ее взглядом с головы до пят, точно все, что он слышал, могло быть подвергнуто сомнению. Фани подумала, что он, вероятно, видит в ней Шарлотту Корде, потому что в его глазах она прочитала неприязнь и подозрение. Потом он захлопнул окошечко у нее перед носом и заставил ее ждать еще несколько минут, как кающегося Генриха IV перед папским замком в Каноссе. Дверь он открыл чуть приветливей и пригласил ее в приемную, обставленную по-спартански, куда вскоре вошла некая увядшая особа в рясе. Незнакомец был средних лет и представился как отец Оливарес.Продолжительные молитвы и глубокое изучение схоластики иссушили его лицо. И только крошечная частица живого чудом сохранилась в грустной улыбке глаз. Фани сразу почувствовала, что этот человек не опасен. В его взгляде не было и следа магнетической силы отца Эредиа. Постоянные размышления о Платоне, казалось, совершенно оторвали его от времени и пространства. Перед ней стояло существо, чей дух парил как облако по вершинам догматики Фомы Аквинского, и только разжиревшее брюшко свидетельствовало о вине и обильной пище, которые он принимал всякий раз, спускаясь на землю.Отец Оливарес смущенно осведомился у Фани о причине ее прихода, и, когда она объяснила, что ей хотелось бы быть представленной отцу Сандовалу, лицо монаха выразило озабоченность, как будто такая просьба могла быть выполнена только после долгих размышлений. Тогда Фани добавила, что отец Сандовал, вероятно, вспомнит ее имя в связи с показаниями отца Эредиа по делу Джека Уинки.– О, неужели вы сеньора Хорн!.. – воскликнул иезуит, но его изумление тотчас растворилось в прежней отрешенности.Однако он почтительно пригласил ее пройти с ним дальше, в другую приемную, более просторную, с толстыми коврами и роскошными старинными креслами, где Фани впервые в жизни увидела, как выглядел Игнатий Лойола четыреста лет тому назад. Там, помещенная в подобие алтаря, стояла раскрашенная деревянная статуя святого почти в естественную величину – одно из тех ужасных произведений испанской полихромии, от которых бросает в дрожь, ибо они создают полную иллюзию живого существа. Фани невольно ощутила, что перед ней призрак, который испепеляет ее своим взглядом и вот-вот шевельнется и двинется к ней, чтобы спросить, что ей здесь нужно.– Это святой Игнатий Лойола, – объяснил отец Оливарес, – наш духовный отец. Эта статуя считается одним из самых удачных произведений испанской полихромии.– Чудесно!.. – произнесла Фани растерянно.И, разглядывая в ужасе статую святого, она вдруг увидела, пораженная, что в юношеской красоте Эредиа, в его глазах и губах есть что-то от демонического облика этой статуи. Фани опустилась в кресло, подавленная этим новым тревожным ощущением, а Оливарес пошел предупредить супериора. Он вернулся быстро и сказал, что отец скоро придет. Наступило молчание.Фани стала наблюдать за Оливаресом. Тот в течение десяти секунд старался придумать тему для разговора, достаточно благочестивую для стен этого дома и в то же время занимательную, чтобы не утомить светскую даму. И так как для его отвлеченного ума эта земная задача была чересчур трудна, его блуждающий в эмпиреях взгляд стал особенно беспомощным. Фани немедленно этим воспользовалась.– Вы, наверное, знаете лично отца Эредиа? – спросила она осторожно.– Он был моим учеником по философии в Гранаде, – не без гордости заявил Оливарес.– Но ведь он… мне кажется, врач!– Каждый из нас, помимо специального образования, проходит курс теологии.– Но это поразительно!.. Какая эрудиция!– Мы только скромные слуги бога.– А также и людей, – вставила Фани. – Я всюду слышу о социальной деятельности вашего ордена.– Служение богу достигается через нашу деятельность среди людей и милосердие к ним.– Это я видела и на примере отца Эредиа. Он живет здесь?– Нет, сеньора!.. Сейчас он в Мадриде.– Вероятно… лечит в кварталах бедняков?– О да, и это тоже! Но сейчас он главным образом работает над новой вакциной против сыпного тифа. Эта болезнь – социальный бич в нашей стране. Кроме того, он преподает гимнастику и гигиену в Колехио-де-Аревалес.– Колехио-де-Ареналес?…– Это гимназия и политехническое училище, они содержатся на средства нашего ордена.– Мне кажется, я видела этот колледж.– Вполне возможно!.. На улице Альберто Агилера, между Сан-Бернардо и Аргулес.– Ах да… припоминаю!Только это Фани и было нужно! Она ощутила безумную радость, но в тот же миг онемела от испуга. Не предупредив о себе ни звуком, точно он прошел сквозь стены комнаты и слышал весь разговор, по ковру скользил новый призрак, ужаснее деревянного – тот хотя бы стоял неподвижно, – существо, точно восставшее из могилы, хилое, высохшее, с желтым, как пергамент, лицом, с фосфоресцирующими глазами. Костлявые руки сжимали роскошный переплет молитвенника. Призрак сделал легкий поклон и протянул безжизненную руку. Фани невольно вздрогнула, когда к ней прикоснулась. И услышала его голос:– Отец Сандовал!..– Наверное, я прервала ваши занятия, отец! – извинилась она почтительно.– Мы уже прочитали свои молитвы. А прием посетителей входит в нашу обязанность служить людям. Мне очень приятно видеть вас, сеньора Хорн!.. – добавил он в то время, как его фосфоресцирующие глаза с холодной проницательностью изучали Фани. – Мы не забудем в наших молитвах, что вы поддержали на суде правду.– Правду следует поддерживать во всех случаях, – сказала Фани все тем же смиренно-торжественным тоном. – Я совершала маленькую экскурсию, отец, и, проезжая через Толедо, вспомнила про ваше письмо… как видите, осмелилась вас посетить.– Мы польщены высокой честью, какой вы удостоили нас, сеньора!– Вы меня смущаете, отец! – сказала Фани, делая вид, будто не может справиться с волнением, и тут же, рассудив, что испанские комплименты не следует принимать слишком всерьез, решила прекратить этот обмен учтивостями. – Нынче утром я осматривала собор и почувствовала… не знаю, поймете ли вы меня… почувствовала потребность ближе познакомиться с католицизмом. Я и раньше уже испытывала такую потребность, поверьте!..Желто-зеленые глаза отца Сандовала остались ледяными при этом страстном заверении, но он быстро моргнул несколько раз, и Фани показалось, будто он взволнован. «Задела его за живое», – подумала она довольно.– С нашей святой католической церковью можно познакомиться, только вступив в ее лоно, – сказал отец Сандовал.– Конечно, отец!.. Эта мысль мне не чужда! – заявила Фани с жаром.– Это довольно сложный вопрос, сеньора. Человек меняет веру либо по необходимости, либо по убеждению.– Мною движет только убеждение, – сказала Фани и невольно подумала о святой инквизиции.– Да напутствует вас провидение, сеньора! Если вы ищете бога, вы обретете его только в нашей святой католической церкви… Но прежде всего вы должны иметь представление о ней.– Как раз за этим я и пришла к вам, отец!Отец Сандовал задумался. На одно мгновенье Фани показалось, что она овладела им полностью, сыграв на страсти иезуитов обращать в свою веру, разыскивать людей, склоняющихся к католичеству. На мгновенье она вообразила, что все идет чудесно, и представила себе фарс своего крещения в Мадриде или Севилье, репортеров, снимки, сенсационные сообщения в испанских газетах, всегда откликающихся на такого рода события.– Я думаю об отце Эредиа… – внезапно сказал отец Сандовал. – Мне кажется, отец Эредиа, которого вы знаете, мог бы познакомить вас с догматами нашей святой церкви.Волнение Фани стало неописуемым. Она торжествовала и поздравляла себя с удавшейся хитростью. Игра была выиграна. И в этот миг источающие фосфорный свет глаза отца Сандовала вонзились ей в лицо с ужасной, ледяной неподвижностью. Фани почувствовала, как ее охватывает прежний страх перед ним, страх перед существом, которое смотрит ей в душу, читает ее мысли. Ей почудилось, что ни один оттенок безумного волнения, испытанного ею, когда он назвал Эредиа, не ускользнул от его взгляда. Он забросил удочку, и она не задумываясь схватила приманку.– Сейчас, однако, отец Эредиа занят, – продолжал Сандовал, кинув мрачный взгляд на несчастного Оливареса который стоял совсем убитый, кляня свой грешный язык. – Он работает над вакциной против сыпного тифа и не может быть вам полезен.– Тогда, – сказала Фани героически, следуя британскому правилу отступать в полном порядке, – тогда не могли бы меня подготовить вы? Простите, отец, может быть, я слишком дерзка?– В ваших словах нет дерзости, сеньора, – утешил ее Сандовал, – а лишь смиренное желание познать бога. Но, к сожалению, и я очень занят. На мне лежит управление орденом во всей Толедской провинции. Я посоветовал бы вам посещать проповеди в какой-нибудь приходской церкви, читать избранные книги, сосредоточиться в себе… И когда вы почувствуете истину Христа в своем сердце, вы могли бы опять прийти к нам.– Поверьте, я так и сделаю.Они еще поговорили о католицизме, о божественном духе и соборах. Отец Сандовал написал на листочке список книг, которые Фани должна была прочитать. Среди них на первом месте стояли «Подражания Христу» Кемписа и «Жизнь Лойолы» отца Риваденейры. Затем Сандовал проводил ее к выходу. Когда они прощались, Фани еще раз поймала его взгляд и опять вздрогнула от блеска этих ледяных фосфоресцирующих глаз, в которых горел мрачный фанатизм средневековья.Он напутствовал ее словами:– Да хранит господь вашу душу, сеньора!
Пока Робинзон вел машину в Мадрид, Фани старалась выработать новый план действий. И ничего не могла придумать. Тогда она опять начала мечтать об Эредиа, опять отдалась безудержной и сладкой фантазии, побуждаемая неотступной мыслью о нем. Она желала его страстно, с тем напряжением чувств, когда человек знает, что он мог бы взять любимое существо, как срывают не тронутый ничьей рукой спелый плод! Она испытывала такое чувство, будто на свете существует только отец Эредиа и что все ее действия имеют смысл лишь постольку, поскольку они связаны с ним, что она отдала бы все за ночь, за один час, за одну минуту… И в то же время она замечала, как прежнее капризное и животное влечение к нему незаметно переходит в чистейшую нежность, в чистейший восторг. Из сладострастного желания, с каким она начала преследовать Эредиа, рождалось постепенно более сложное, более опасное и чреватое новыми муками чувство… Она начинала его любить! Она уже его любила! Это была сама любовь, не платоническая, не возвышенная до самопожертвования, готовая отказаться от него, чтобы не замутить чистоты его жизни, а именно такая любовь, какая могла возникнуть у молодой женщины, пока наслаждения еще не умертвили ее чувства, пока ее свежесть не поблекла в суете банальных светских интрижек! Как странен был этот возврат чувств давно забытой юности! Теперь Фани понимала, что она желает одинаково и тело его и душу, что она готова мучиться и страдать за него, что она способна любить, как всякая другая женщина. Но почему ощущение этой любви было таким томительным, таким острым, таким насыщенным, помимо светлой радости, и дрожью пронизывающей скорби, как погребальный звон колоколов в Севилье по какому-нибудь тореро? Когда автомобиль въехал в Мадрид, пересек площадь Колумба и покатил по роскошной Кастеляна между двумя рядами маленьких дворцов с пальмами и олеандрами в садах, Фани с тревожным чувством, естественным для женщины, вдруг подумала, а нет ли у Эредиа любовницы? К виллам Эскуриала и Сьерра-де-Гвадаррамы мчались автомобили, в них сидели смуглые женщины, красивые, как экзотические цветы. Может быть, какая-нибудь из этих женщин, из этих испанок уже была его любовницей, и Фани пришла поздно, слишком поздно! Эта мысль внезапно расстроила ее. Она стала убеждать себя, что это невозможно, что ни одна из этих набожных красавиц, которые каждое утро отправляются в своих лимузинах на литургию, не осмелилась бы любить отца Эредиа, преследовать его, предстать ради него перед Сандовалом.Приехав домой, Фани чуть успокоилась. Ванна, кофе и несколько сигарет дали ей возможность рассуждать хладнокровно, решить после конфуза у Сандовала, что ей надо делать и от чего воздержаться. К вечеру кто-то позвонил ей по телефону. Она с досадой взяла трубку.– Где ты пропадаешь целый день? Что делаешь? – спрашивал Лесли.– Я была в Толедо.– Что ты там делала?– Осматривала древности.– Среди них по крайней мере попадались монахи?– В изобилии, за исключением одного.– Не отчаивайся!.. Ты его еще найдешь. Могу я чем-нибудь тебе помочь?– Пока нет.Фани положила трубку.Она провела бессонную ночь, теплую, весеннюю испанскую ночь с черно-лиловым небом, бриллиантовыми звездами, которые мерцали, будто шепча что-то о насилии и революциях, о любви и смерти, о боге, о душе, о загробной жизни – обо всем, что всегда волновало эту страну… Фани думала об отце Эредиа, и ей казалось, что он рядом с ней, что его глаза и губы жгут ее тело.
На следующий день Фани не пошла в Колехио-де-Ареналес. Посещение резиденции научило ее осторожности. С удивительным терпением она собрала через Лесли и Робинзона мелкие, но очень важные сведения. Так, например, она узнала, что Эредиа преподает в колледже гимнастику и гигиену три раза в неделю, в понедельник, среду и пятницу, утром с десяти до двенадцати часов, а в остальное время работает в Институте экспериментальной медицины на улице Альфонса XII. Она узнала также, что директор колледжа отец Миранда – человек большой учености, владеющий двадцатью языками, включая древнееврейский и японский. Не менее полезным было и сведение о том, что отец Эредиа по-прежнему часто выезжает на муле в глухие горные селения, собирая особо вирулентные штаммы сыпного тифа. Но сильней всего ее взволновало то обстоятельство, что Институт экспериментальной медицины и Христово воинство собираются во время летних каникул на равных денежных началах открыть в самом очаге эпидемии, возле Пенья-Ронды, больницу с персоналом, состоящим из монахов, для изучения действия новой вакцины Эредиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38