– Пикничок-с?.. Понятно. Куда дергаем-то?
– Будешь мне ассистировать, – сказал я, решив продумать вариант с присутствием в моем деле особы женского пола, особы, надо заметить, довольно привлекательной. – Зарплату тебе положу, и мир посмотришь. Правда, городов на нашем пути не будет, но… пикничок-с… на берегу озера, пожалуй, должен получиться отменным. – Я мысленно усмехнулся.
Однако Милена была настроена решительно. Предоставив мне право командовать, она расслабленно вздохнула. Ее миловидное лицо стало наглым и привлекательным. В глазах появился блеск. Выгоревший рюкзак, сшитый, видимо, из той же материи, что и ее брюки, великоват и тяжел для ее плеч, но она бодрилась, старалась идти легко, даже что-то напевала себе под нос.
Минут через сорок мы уже катили в Борино. В салоне автобуса было душно, и Милена скинула теплую кофту. Я мельком глянул на фирменную маечку с глубоким вырезом: все то, что нравилось мне в женщинах, у Милены имелось с небольшим избытком.
– Ловко я водилу подколола! – сказала она, поймав мой взгляд и загородив нижнюю часть выреза ладонью. – Он меня за плечевку принял.
Прошедшая ночь утомила меня. Хотелось вздремнуть.
Милена посмотрела на меня и предложила:
– Падай, командор, – и скосила глаза на свое плечо.
Оно мне показалось очень уютным: моя голова послушно склонилась… Вспомнилась служба в армии, солдатская каптерка, холостяцкая жизнь. Сколько денег прошло сквозь мои руки, а счастья они так и не прибавили. Единственная радость, которую всегда ощущал до кипения крови в жилах, до сладкого головокружения, – это запахи деревьев и трав, цветов и кустарников без примеси перегоревшего бензина и любых других, сопровождающих вторжение человека в творение Господне. Я без всякого труда мог определить марку одеколона, которым пользовалась Милка, – «Красный мак», его зеленоватый запах всегда толкал меня в спину, как мой армейский старшина. Такая вот у него была дурацкая привычка: подкрадется к задумавшемуся солдату и толкнет. Причем сильно толкнет, до боли в позвоночнике, и скажет: «Не спи на посту». Что-то мне совсем не хотелось спать. Может, потому, что вспомнил старшину? Но от Милкиного плеча отлепляться не хотелось… Мой возраст хоть и с некоторой натяжкой, по можно назвать юным: всего на девять лет старше Милки. Мне захотелось глянуть в глаза своей спутнице.
– Выспался? – спросила она, шевеля пальцами, видимо, затекшей руки. – Скоро приедем?
– Минут через десять нам выходить.
Приехав в Борино, мы довольно быстро отыскали нужную улицу и дом.
– А она сейчас в лесу живет, – сказал проходивши мимо старик в валенках и в застиранной гимнастерке, видя, как мы стучим кулаками в ветхие доски ворот. – Леснику новый дом построили, а в старом бабка Анна, как на даче… Только она боле не ворожит.
– Как туда добраться? – спросил я, обрадовавшись: хорошо, что старуха живет особняком от людей.
– Знать, с газеты… – Старик махнул рукой: – Прямо идите. Мимо кладбища… И вправо. А там тропка выведет… Пишет, пишет, старая, жалобы. Свихнулась, – проворчал старик, потеряв к нам интерес, и пошел по своим стариковским делам.
У кладбища нас догнал на велосипеде рыжий пацан. Резко затормозил, поднимая пыль.
– К бабе Ане? – спросил, повернув к нам конопатое лицо. – Говорят, жалобу разбирать приехали. – Он, облокотившись на руль велосипеда, смотрел в вырез Милкиной маечки.
– Сопли вытри. – Девушка усмехнулась, легонько шлепнув его по затылку ладонью.
Мы сели в траву под кладбищенскими тополями, привалившись спинами друг к другу. Велосипедист, вытирая лицо полой рубахи, устроился рядом.
– Не надо вам к ней ходить, – сказал он. – Злая… Беду накличете. Помирать собралась. Сама себе могилу вырыла, гроб купила. Отец сказал, что с собой может забрать, если осерчает…
– Ох и трепло же ты! – Милка захохотала.
– Дура, – обиделся рыжий. – Она тебя в поросенка превратит или килу подвесит… Валька чокнутой родилась, до самой свадьбы, считай, куколок из глины лепила и язык всем показывала. А то еще повернется задом, юбку задерет и лыбится – такая была, пока к бабе Ане не сходила. Всего три раза и была-то. Месяц дома пряталась. А как на улице показалась, все обалдели. Красивей тебя…
– Что еще она может? – спросил я, легонько толкнув Милку локтем.
Толчок локтем девушка восприняла как сигнал заняться обедом. Она ловко разложила на траве извлеченную из рюкзака рубашку, положила на нее колбасу, сыр, сгущенку.
– Дядь, а ты отдай мне всю банку, – попросил велосипедист, глядя на меня голубыми глазами. – Сестре отдам. Она еще не пробовала сгущенки. Я-то в Москве был, на экскурсии… Ей три годика всего, маленькая.
– Ради Бога. – Я обрадовался возможности услужить интересному, видать, пареньку.
«А шеф напутал немного: если верить пацану, старуха может лечить олигофрению, по крайней мере вторую, среднюю, форму имбецильности, что гораздо сложнее, чем шизофрения», – размышлял я, глядя, как Милка наворачивает колбасу с сыром.
– Хочешь нам помогать?.. Мы пословицы собираем, песни старинные, сказки, – сказал я.
– Чего не помочь?.. Васькой меня зовут.
– Встречаться будем под этими тополями. Потребуется твоя помощь – напишем записку и положим под тот камень. – Я показал пальцем на обломок гранита, привалившийся к ограде кладбища. – Идет?.. Вот и хорошо. О нашем договоре никому… А теперь расскажи про бабу Аню.
Васька, пощупав через рубаху банку за пазухой, кашлянул в кулак и понес, по моему мнению, околесицу. Думается, он и сам вряд ли верил в то, о чем рассказывал.
– …У Ефимкиных корова перестала доиться. Баба Аня пришла, сунулась туда-сюда, пошептала что-то в коровнике и вытащила из оконной рамы иголку. Сказала, кто-то ворожил на Ефимиху. И корова стала доиться, хоть залейся. Ее потом Чикин купил. Кооператив хотел сделать, но у него дома самогон нашли… Еще баба Аня все про всех знает. Придет кто, а она и не слушает, травку даст, гвоздей, попить чего… Кому как, короче. К ней из Воронежа приезжали на черных машинах. Не знаю, что делали, но почтальонша рассказывала, сын большого начальника в куренка превратился. Квохчет по-куриному, кукарекает. А отсюда поехал нормальным… Она же, почтальонша, сама видела, как баба Аня целую сумку денег послала кому-то для милосердия… А еще Трошкин видел: у дома лесника волки кабана чуть не загрызли, а наутро у бабы Ани на щеке кровь и ухо тряпкой замотано… Она и в сову может. Сядет кому-нибудь на крышу и кычет, кычет. А назавтра покойник в доме. В сову дед Федя из ружья стрелял. Божится, что попал. И кровь на траве показывал, и перья совиные… Через две недели, может больше, получил письмо от дочери – внук в Афганистане… Осколками. Помер в госпитале.
– Ладно, – остановил я Ваську, догадываясь, что все сельские беды здесь связывают с Архелаей. – Можешь достать фотографии Валентины, полоумной?
– Попробую… Я, если что, завтра их под камень положу.
Мы еще немного поболтали о страстях, связанных с жизнью Архелаи-Анны, и, распрощавшись с Васькой, продолжили путь.
В голове у меня зрел план, в котором Милке отводилась одна из главных ролей. Что-то меня стало настораживать в этом деле, потому мы не свернули на тропу, ведущую к жилищу бабы Ани, а пошли прямо.
– К старухе не пойдем, – сказал я Милке. – Осмотримся, примеримся. Где-то здесь озеро есть. Поставим палатку, загару хватим. Надо использовать солнечную погоду, чтоб зимой не болеть.
Она сказала что-то о купальнике, но я уже прорабатывал детали возникшего плана, помня: Дятел использовал классический вариант, но потерпел поражение… В первую очередь – узнать метод, которым пользуется ворожея, определяя способности собеседника. Обычно такие старухи прикидываются глубоко верующими в Господа Бога, постоянно осеняют себя крестным знамением, говорят мало, но много слушают, искоса поглядывая на собеседника, пришедшего не за помощью. От таких взглядов, не имея навыка, трудно спрятать свою внутреннюю сущность. В голове ворожеи в этот момент включается компьютер. Даже поза сидящего или стоящего перед ней человека говорит целительнице больше, чем тысяча слов, в смысл которых она и не пытается вникнуть, продолжая регистрировать движения рук, головы, мышц лица, выражения глаз. И вот все выстраивается в цепочку, и перед ведуньей – характер человека, с его уязвимыми местами, воздействуя на которые можно много чего сделать. Старатели знают об этом и всегда пытаются выдать старухам не себя, а тщательно отработанного двойника, чьи привычки и выдают за оригинал, чтобы сбить с толку наблюдателя. Дятел был докой в таких спектаклях. Он мог, как и все опытные старатели, выдать не только двойника, но и двойника двойника – это было вершиной старательского искусства.
Правда, есть и такие знахарки, которым наплевать на уязвимые места в психологическом портрете собеседника. Главное для них – узнать цель посещения. Старатели называют их «пугаными». Их уже неоднократно предупреждали о незаконности практики, штрафовали. Но что значат для них штрафы?.. Кто бы ни пришел – напоят, накормят, с восторгом будут рассказывать о пользе плодов аниса в слабительных чаях, об успокаивающем действии пустырника. Каждую минуту будут ссылаться на своих именитых предков, лечивших помещиков и даже князей. Но стоит лишь задать вопрос, интересующий старателя, они делают круглые глаза и пожимают плечами, словно и не слышали никогда о происшедшем «чуде», – дескать, случайно получилось, нечаянно, лечила от простуды, а избавила от рака легких. Но чижики, наводчики, редко ошибаются. Прежде чем старатель отправится работать адрес, в регистратуре местной больницы будет самым тщательным образом снята копия с истории болезни, где указано, что врачи не добились положительных результатов. Больной, а это совершенно естественно, отчаявшись, обратился к знахарке и – неожиданно выздоравливает. Конечно же, он рассказывает о «чуде» своим знакомым, кто-то пишет в газету… Чижики собирают информацию подобного рода, делают необходимые проверки, отыскивают излеченных знахарками больных. И появляется адрес. «Посох» платит за него аванс чижику – студенту, занимающемуся сбором информации в летнее время, и, если старатель удачно работает адрес, чижик-наводчик получает дополнительный гонорар – подчас это годовой заработок квалифицированного рабочего. Разное, правда, случается. Например, один колдун из-под Смоленска, здоровенный мужик, отдубасил настырного чижика черенком от граблей… Устав старателей запрещает чижикам вступать в прямой контакт со знахарями.
Вскоре мы разбили палатку на берегу озера и спрятались от любопытных пацанов-рыболовов в ее брезентовой тени.
Проснулся я от урчания в животе. Темнота за порогом палатки. Милка, обняв рюкзак, сладко посапывала. Осторожно, чтобы не разбудить ее, вылез наружу и отправился в лес за сучьями.
– Привет, – сиплым со сна голосом сказала Милена, выползая из палатки. На карачках приблизилась к костру. Села, зябко повела плечами. – Ночью, наверно, холодно будет.
В общем-то обыкновенное лицо девушки в свете костра казалось таинственным и привлекательным.
– Как ты относишься к колбасе, жаренной на прутьях? – спросил я.
– Сейчас сообразим. – Милка потянулась.
Я сходил в лес за новой партией сучьев, а Милена занялась приготовлением ужина.
Наевшись, мы слушали концерт лягушек. Я давно обратил внимание: в полную луну лягушки по слаженности пения могут конкурировать с академическим хором.
– Отлучусь на часок, – сказал я, поднимаясь. – Схожу к старухиному дому. Может, в окошко загляну.
Но она вцепилась в мою руку и сказала, что «ни за какие коврижки» здесь не останется. Пусть идет, вдвоем даже веселее.
Войдя в лес, сделал несколько дыхательных упражнений, чтобы обострить обоняние.
Мы затеяли игру – Милка срывала какую-либо травку: «А эта?» – и я рассказывал о целебной ценности сорванного растения. По сути, всякая трава – лекарственное сырье. Жаль, что до «Посоха» травами занимались в основном знахарки.
– Мощный запах, верно? – Я взял из Милкиных рук веточку чабреца. – Хоть невзрачна на вид… В средние века изображение такой веточки можно было увидеть на рыцарском шарфе, А у греков эта веточка и пчела – символ трудолюбия…
– Да иди ты! – притворно удивилась она.
– А ты думала? – усмехнулся я, вспомнив курс фармакологии, законченный мною при Ленинградском университете. – Твои предки бросали чабрец в огонь, чтобы боги, унюхав благородный дым, приняли жертву… В девятнадцатом веке лекари давали истертое в порошок растение нюхать упавшим в обморок дамам, чтобы очнулись… Хотя запах живого чабреца мог спровоцировать этот самый обморок.
Милка иногда переспрашивала, запоминая название особо духовитой травы. Мне почему-то вспомнилась прабабка, впервые познакомившая меня с лесной аптекой. И все же основные знания мне дали старухи, ворожеи.
– А эта – живот закрепляет и от бессонницы… Странная девица, думал я о Милке, безрассудно пошла за мной, даже не спросив: кто я? Какие цели преследую? Вот и сейчас она по моему совету молча куснула зубами травинку и наконец отпустила рукав рубашки.
– Ты не боишься, что я заведу тебя подальше и изнасилую?
– Насиловать-то зачем? – Она осветила фонариком мои губы. – Я и не собираюсь сопротивляться… Устарели твои понятия о морали, Поляков. Напугал!.. – Она расхохоталась. Да так заразительно, что и я не сдержался и хихикнул. Мне хотелось раскатисто, по-мужски, но из глотки вырвалось отвратительное сладенькое «хи-хи-хи».
Теперь я подивился быстрому изменению собственного настроения: минуту назад я и думать не желал о близости с этой наглой женщиной, а сейчас… Может, вернуться?
– Мы не заплутаем? – Милка вновь уцепилась за меня.
– Успокойся. Старатель чувствует пространство, как птица, – сказал я. – Скоро к дому подойдем. Ни единого звука чтоб…
Домик старухи стоял на обширной поляне, залитой светом полной луны. Надворные постройки скособочились. От ограды остались лишь столбы, опоясывающие аккуратные грядки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29