Или эт
о сказала ему она? Было тихо, очень тихо, и чуть слышный плеск волн и шелест
листьев на ивах только усиливали эту тишину, это молчание.
Я стоял и видел, как они шли по траве, с удивлением вслушиваясь в этот прек
расный и молчаливый мир. Это было впервые, далеко от всех людей. И он береж
но обнял ее за плечо, а она прижалась к его груди. Они молчали.
Я мог как хотел приближать эту картину к себе. Мог видеть их фигуры, лица и
глаза. И если они даже не смотрели друг на друга, они все равно взглядом тя
нулись друг к другу.
Молчание.
Они ничего не говорили. Это было молчание, которое красноречивее слов. Он
и все, все, все сейчас говорили друг другу этим молчанием. В эти минуты для
них ничего в мире не существовало, кроме них самих. И его руки ласково, но н
еумело, еще по-мальчишески, обнимающие ее за плечи. Они впервые были одни
и знали, что это ненадолго, возможно, единственный, последний раз. Только т
ам, на планете Сиреневой звезды, они снова смогут взять друг друга за руки
. Память о шумной, на людях, жизни, мысли о предстоящем одиночестве прижима
ли их друг к другу все теснее.
Картина удерживалась легко, без всякого напряжения. Значит, в ней не было
лжи, значит, такими и были эти их минуты, пусть не в деталях, но в главном. Зд
есь начиналась моя работа. Я мог остановить эту неосязаемую еще картину
в любой миг, потом добавить детали, увеличить размеры. Я мог сделать скуль
птуру величиной с Эйфелеву башню, если ее захотят поставить на огромной
площади. А потом бы я сделал постамент и написал на его необычных формах: «
Мысль» и «Нежность». И так бы они и остались на века, осязаемые, в камне или
металле, знакомые миллионам людей, чуточку непонятные, потому что ведь д
ля всех они были героями, а я хотел сделать их людьми обыкновенными, прост
ыми, как все другие, как ты да я.
Меня могли и не понять. Но это была правда. Эти минуты, это удивительное мо
лчание составляли все существо их жизни. Я сделаю модель, покажу ее специ
алистам, пусть спорят, доказывают, у меня перед ними преимущество. Я понял
их души, и никто, кроме меня, не сможет удержать картину своею мыслью, если
только она не совпадет с моей. Никому не удастся сделать их только героям
и, потому что главным в них была любовь. Любовь друг к другу, а через нее ко в
сем людям, ко всей Земле. И пусть они уходили одни, своею любовью они уноси
ли с собой всю Землю.
Молчание…
Они спустились к реке.
Он сел на корявое, выброшенное на берег волной замшелое бревно. А она опус
тилась рядом с ним, положила голову на его колени и протянула вверх руки к
его лицу. А он нагнулся над ней.
Это был тот миг! Я понял. Я уже ничего больше не хотел изменять. Пусть все бу
дет так!
Так, так, все так! Сейчас в этом молчании, в этих поднятых кверху ее руках, в
его склонившемся над ней лице начинала рождаться их слава.
Я остановил картину…
Я учился. Я создавал скульптуры и раньше. Теперь я мог превратить эту карт
ину в нечто осязаемое, в скульптуру. Я так и сделал.
Они замерли.
Я устал. Все-таки у мыследелов ужасно тяжелая работа. Я больше не глядел н
а них. Да. Я сделал свой шедевр. Я понимал это. Ни раньше, ни позже я не делал и
уже не сделаю такого. Словно тяжесть какая-то свалилась у меня с души. Ста
ло легко, но не совсем, не полностью.
Тут дело было уже не в ошибке. Тут было что-то другое. Я ласково потрогал ск
ульптуру. Счастье и мука были в ее глазах. Счастье, горечь и растерянность
в его.
Нет, я правильно схватил миг. На них будут смотреть и плакать. Люди увидят
гораздо более важное, чем геройство и подвиг. Они увидят боль, в которой ещ
е только рождается их будущее, их слава и смерть… И молчание. Это тоже прав
ильно. Ведь, по сути, они говорили с собой только в эти минуты молчания.
Они молчали тогда, молчат и сейчас. Они будут молчать всегда. Тысячи покол
ений людей будут рождаться, проходить возле них и умирать, а они все будут
молчать, как тогда. Молчать…
Я сел на бревно возле них. Я мог сейчас разрушить эту скульптуру, а дома в с
воей мастерской воспроизвести вновь. Так я делал всегда. А сейчас не мог п
очему-то. Я знал, что все сделано правильно, но не мог показать ее людям. Сли
шком живыми сейчас были они для меня. И потом, эти тысячи лет молчания. Их м
олчание тогда было прекрасным, потому что оно было неожиданным, потому ч
то длилось недолго, потому что впереди все-таки что-то было. А теперь? Тыся
чи лет молчания!
Нет. Скульптуру нужно было разрушить. Но я не мог.
Ее нужно было показать людям. Но и этого я не мог сделать.
А третьего пути не дано. Вернее, был, но он запрещался. После этого я уже не б
ыл бы мыследелом. Я не имел права этого делать. Нужно было посоветоваться
хотя бы с Островым. Но это все равно означало отказ.
Я сидел возле них, которые улетели когда-то на «Мысли» и «Нежности» и не в
ернулись, и курил, пока не кончились сигареты. И солнце уже начало цеплять
ся за верхушки деревьев. А я все еще ничего не мог решить. И вдруг солнце по
д каким-то странным углом осветило ее, и в глазах девушки я увидел слезы. С
этими слезами скульптура была еще прекраснее, еще невозможнее. Я онемел,
внутренне сжался, надеясь, что солнце сейчас уберет свой световой эффект
. А слеза вдруг покатилась вниз… Я коснулся лица девушки рукой, слеза была
настоящая, солнце здесь было ни при чем.
И тогда я встал, оглядел их еще раз и сказал: «Ну что ж, живите…» Ц и пошел к
своей авиетке, но не сел в нее, а лишь вызвал по каналу связи Острового.
Ц Ну что у тебя? Ц спросил он. Ц Что-нибудь получилось?
Ц Получилось, Ц сказал я. Ц Вот что… Я больше не скульптор, я больше не м
ыследел. Я разрешил им… жить.
Ц Ты с ума сошел! Ты нарушил клятву! Что теперь будет?
Ц Со мной будет то же, что и с другими скульпторами-мыследелами, которые
преступили закон.
Я закрыл колпак авиетки. Она была мне больше не нужна. Я пошел напрямик, вн
ушая себе, что оглядываться нельзя. Но не вытерпел и оглянулся. Они стояли
у самой кромки воды обнявшись. Отсюда я уже не мог слышать, говорят ли они
или молчат, да это мне и не нужно было знать.
Сумерки упали на лес, а я все шел, и идти было легко и хотелось идти.
И молчание было вокруг меня.
На другой день я был у Острового.
Ц Ну что у тебя? Ц спросил он. Ц Что-нибудь получилось?
Ц Получилось, Ц сказал я. Ц Вот что… Я больше не скульптор, я больше не м
ыследел. Я разрешил им… жить.
Ц Ты с ума сошел! Ты нарушил клятву! Что теперь с тобой будет?
Ц То же, что и с другими скульпторами-мыследелами, которые нарушили клят
ву, Ц сказал я. Ц Прощайте…


1 2