Остановившись на расстоянии одной трети от левого края сцены почти у самой рампы, Иван неожиданно для зала сдернул с себя шляпу и резко швырнул ее высоко под потолок в направлении зрительного зала. Головы курсантов мгновенно взметнулись вверх. Раздалось негромкое ржание в зрительном зале. Начало курсантов заинтересовало и они уже настроены были на столь же интересное и оригинальное продолжение. И Иван их не разочаровал.
Закинув в зал шляпу, он натренированным движением расстегнул молнию на сумке и выхватил из нее автомат «Агран-2000». В зале кто-то ахнул, кто-то засмеялся, но все эти звуки Иван перебил грохотом автоматной очереди, прямо по тому ряду у самой двери, где сидел Олейников. Он стрелял не целясь, от бедра, руки сами взяли точный прицел – на уровне голов.
Иван видел, как перевернулось кресло, на котором сидел Олейников и мгновенно исчезло из зала в раскрытой двери. Но он не сомневался, что убил Оленя. Он видел, как пуля вошла тому в голову. Сбоку над ухом, потому, что Олейников в этот момент повернулся к залу. Он не следил за шляпой, он следил за залом, откуда ждал нападения. О том, что Иван может появиться на сцене, Олень не предполагал.
У Ивана теперь было не больше двух секунд, чтобы исчезнуть со сцены, открытой для стрельбы. В два скачка он оказался у люка, рванул его на себя и буквально провалился под сцену. уже падая вниз с поднятыми кверху руками, он почувствовал как его правую ладонь пробила пуля.
Только после этого до него донеслись звуки выстрелов, словно кто-то включил звук. Грохот над сценой стоял как в хорошем кассовом голливудском боевике.
«Идиоты! – подумал Иван. – Что они стреляют? Ведь меня же там нет!»
Однако отдыхать время еще не пришло. Так же как и зализывать раны. Ладонь болела, но Ивану на это было наплевать, как и вообще на физическую боль. Чечня отобрала у него человеческую способность бояться боли. Иван рванул по подвальному проходу под сценой, ведущему в фойе театра. Ему нужно было выбраться. Он убил Олейникова и сдержал свое слово, данное самому себе. Но если его сейчас убьют, он у мрет в разочаровании. Ведь, если генерал Никитин останется жив и, значит, Иван не выполнит другое свое же обещание – убить Никитина.
Открыв ногой дверь из подвального коридора в фойе, он длинной очередью снят троих охранников, стоявших за ней и тут же принялся стрелять по огромным стеклам фойе, выходящим на улицу. На мечущихся по фойе курсантов обрушился водопад стекла. Они бросились врассыпную.
А Иван, еще не дав долететь до пола всем осколкам оконного стекла с разбегу прыгнул в окно. он выкатился на улицу и еже лежа на асфальте в зеленом костюме, сбил фонарь у входа в театр одним выстрелом. Стало значительно темнее. Выбив у кого-то из рук наставленный на него автомат, Иван серой в семерках тенью мелькнул на Таганскую и скрылся во втором от угла дворе.
Он пробежал через двор, перемахнул через ограду небольшого сквера, нырнул в дыру в заборе, которую сам накануне и проделал, и через минуту уже спокойным шагом вышел в Фанельный переулок, где стояла его «девятка». Сев за руль, он закурил, подождал еще пару минут, давая никитинским людям шанс его разыскать и сесть ему на хвост и, так их и не дождавшись, включил мотор.
«Это становится скучным, в конце концов, – подумал Иван. – Что я маньяк какой-нибудь, что ли, – убивать всех этих людей? Нет, Никитин, теперь я буду разговаривать только с тобой!»
Иван тронул машину, выехал на Андроньевскую, потом на Таганскую и поехал к театру. Он знал, что это нелогично с точки зрения его преследователей, именно потому так и поступал.
В районе Товарищеского переулка дорогу ему преградили гаишники.
– Проезд закрыт! – лениво сообщил Ивану толстяк-автоинспектор. – Поворачивай обратно...
– А в чем дело? – возмутился Иван.
– Вали отсюда! – поменял тон гаишник. – Тебе не все равно? Говорят – поворачивай!
Иван не стал спорить, тем более, что он-то хорошо знал, почему закрыт проезд. Гораздо лучше гаишника, которому задавал этот вопрос.
Развернувшись. он по Абельмановской и Крутицкому валу спустился к Москве-реке, переехал на замоскворецкую сторону и не спеша покатил к станции Москва-Товарная, где у него была тихая квартирка в трехэтажном доме старой постройки. Там можно было отдохнуть, расслабиться и подумать, как быть с генералом Никитиным.
А сам Никитин в это время сидел в кабине осветителя, где он провел весь концерт до «выступления» Ивана и мрачно смотрел на пустую сцену. Герасимов нарезал круги по кварталам вокруг театра в поисках Ивана и боялся попадаться генералу на глаза.
Никитин тяжело поднялся, наконец, и пошел к выходу. В фойе, засыпанном осколками стекла, он увидел бегущего ему навстречу Герасимова.
– Ну? – спросил Никитин.
– Ушел! – ответил тот, понимая, что спрашивает Никитин про Ивана.
– Мы оцепили весь район через три минуты после того, как он выскочил из театра, – зачастил Герасимов в свое оправдание, но Никитин резко перебил его:
– Знаете, Герасимов, чем отличается профессионал от таких как вы? – сказал ему Никитин. – Профессионалу всегда требуется на одну минуту меньше, чтобы уйти, чем вам, чтобы его взять.
– Но товарищ генерал... – залепетал Герасимов.
– Пошел вон! – процедил Никитин сквозь зубы. – Сопляк!
Он отвернулся от Герасимова и не говоря больше ничего вышел из театра. Генка видел, как генерал направился к своей машине.
«Напрасно ты так со мной, Никитин! – билась в голове Герасимова злая мысль. – Очень даже напрасно...»

Глава восьмая

После неудачного спектакля в театре на Таганке Герасимов попал в опалу.
Никитин не замечал его, общаясь все больше с другим своим заместителем, командиром «Белой стрелы» Сергеем Коробовым.
Генке же пришлось разбираться с дирекцией театра и заместителем министра культуры, с которыми он вместе подсчитывал нанесенный театру ущерб. Расплатиться он должен был сам, поскольку Никитин передал ему через секретаршу, что все, что театр выставит в счет ФСБ, должен оплатить Герасимов из своего кармана. Своих денег у Генки было немного, а из тех сумм, которые стекались в ФСБ подпольными путями, он получал всегда немного, Никитин говорил, что все почти уходит наверх и многозначительно показывал пальцем на потолок, а у Генки не было возможности проверить, соответствуют ли слова генерала действительности.
Сумма, которую насчитали ему в театре была не столь уж и большая, как можно было подумать – в основном за стекла в фойе, остальное – по мелочам. Но для Генки и это были деньги.
Никитин последнее время сильно прижимал его с деньгами не давая «жировать», как он выражался. «На сытый желудок работа на ум не идет» – говорил генерал. Он и сам, кстати, жил так, что нельзя было утверждать, что он врет о том, что от подпольных денег ему самому перепадает очень мало. Разве что – складывал их дома в чулок. Хотя, опять же – откуда у Никитина дома возьмется чулок, если у него и жены-то никогда не было...
Но как бы там ни было, Герасимов нашел-таки способ выкрутиться.
Позвонив своему другу-сокурснику по академии права, который работал не последним человеком в налоговой полиции, он объяснил ему ситуацию и попросил помощи. Друг ответил, что такой суммой не располагает, хотя врал, наверняка, но это дело, конечно, его личное.
Зато друг предложил другой выход. Он пригласил Герасимова с собой в рейд по фирмам, на которые уже была получена информация от оперативного отдела полиции. Герасимов поездил с ним по Москве часа три-четыре и к концу рабочего дня на руках у него было даже больше, чем нужно... Он даже слегка позавидовал своему сокурснику, нашедшему в Москве такое хлебное место.
С театром он расплатился. Но на Никитина обиделся смертельно. И даже не столько за то, что тот наказал его материально, сколько за тесное общение с Коробовым, которого совершенно справедливо считал гораздо тупее себя и вообще к которому испытывал постоянное раздражение, а последние дни – даже откровенную ненависть.
Генерал не хотел его замечать и тем самым формировал у Генки Герасимова все более стойкое убеждение, что настала пора действовать более активно, иначе так не долго и совсем из управления вылететь. Прощайте тогда мечты о большой и громкой карьере!
Никитин же вовсе не собирался совсем избавляться от своего заместителя-аналитика. он даже и не винил его в провале последней операции. Никитин сам разрешил ее проведение, сам завизировал план, представленный Герасимовым и даже сам наблюдал за ее проведением... Сам и виноват! А Генка... Ну. что ж? Сыроват, конечно! Надо бы еще его понатаскать. Но это не уйдет.
Пусть пока понервничает! Никитин наказывал Герасимова исключительно в педагогических целях...
А сам постоянно обдумывал ситуацию, сложившуюся с Иваном Марьевым. Конечно, того нужно было обезвредить, и чем быстрее, тем лучше. Иван слишком много уже натворил в Москве и больше ему позволять свободно по ней гулять – нельзя. Это было ясно, неясным оставалось – как это сделать реально, не впадая в оторванное от жизни прожектерство, чем часто страдал Герасимов.
Генерал понимал, что больше всего сейчас Ивана Марьева интересует он, никитин. Он помнил разговор с Иваном в машине, когда они поклялись, что убьют друг друга, как только Крестный будет убит. Крестного Иван убрал уже давно. Иван не такой человек, чтобы забывать свои клятвы. Да и сам Никитин зря слов на ветер не бросал. Его останавливала лишь надежда на то, что Ивана удастся уговорить перейти на службу в ФСБ. Никитин просто мечтал о таком преемнике и серьезно вынашивал эту мысль, хотя однажды от подобного предложения Иван уже отказался.
«Иван должен связаться со мной! – думал Никитин. – Ведь до меня так же трудно добраться, как – арестовать или убить его! Он будет искать путь ко мне. Мне нудно появить выдержку и не пороть горячку. Единственное, что нужно сделать обязательно – побеседовать с ребятами из „Белой стрелы“, объяснить им – кто такой этот Иван Марьев, почему его стоит опасаться, какими стилями единоборств владеет в совершенстве, с какой легендарной точностью стреляет, причем – из любого типа.»
«Ребята из „Стрелы“ должны меня помнить, – думал Никитин. – Ведь не зря же я столько лет сам руководил этим отрядом и весьма удачно руководил. Именно при мне „Белая стрела“ стала реальной силой, а не фикцией, существующей лишь на бумаге.
И Никитин беседовал и беседовал с Коробовым, в надежде, что тот хоть немножко сдвинется в сторону большей самостоятельности и изобретательности в действиях.
Герасимов решил идти ва-банк.
«Нечего ждать милостей от природы, взять их – наша задача!» – вспомнил он полузабытую фразу из своего школьного детства. Правда, чьи это слова и по какому поводу сказаны, ему припомнить не удалось, но содержащийся в них призыв к активным действиям ему чрезвычайно понравился. он мерил шагами свой кабинетик от окна к двери и обратно и повторял про себя:
«Взять их – вот наша задача! Вот именно! взять и не ждать, когда они свалятся на твою голову сами. Это правильно! Под лежачий камень вода не течет – только собаки мочатся... Хватит сидеть у Никитина за спиной. Он еще лет двадцать протянуть может... А я? Я буду ждать эти двадцать лет, когда он освободит для меня свое место? Да за это время молодые подрастут, шустрые и наглые. Ототрут меня, и я в итоге окажусь ни с чем. Нет! Нельзя ждать милостей от природы! Взять из самим – вот наша задача! Очень верно сказано! Пора!..»
План, который Герасимов вынашивал в отношении генерала Никитина и обдумывал его долгими ночами в своем служебном кабинете на Лубянке, был, собственно, давно готов. Доверять его бумаге Герасимов, конечно, не стал, да и не было в этом никакой необходимости. План был изящен и лаконичен. Он представлял собой всего лишь маленькое дополнение в плану по захвату Ивана Марьева, разработанного отделом, которым руководил Герасимов. Маленький штрих мастера, легкое прикосновение кистью, от которого вся картина приобретала совершенно другое содержание.
Однако Никитин упорно не хотел его принимать. Герасимов звонил генералу, то не брал трубку. Генка пытался проникнуть в его кабинет без приглашения, как-нибудь обманув секретаршу Верочку, но та прижимала свой пухлый зад к двери кабинета и не отходила от нее, пока Герасимов был рядом, видно, получила специальное указание Никитина насчет Герасимова – не пускать!
«Какого же черта тогда он меня не выгоняет? – нервничал Герасимов и со дня на день ждал приказа о своем переводе куда-нибудь на Курилы. В соответствии с поговоркой: „Из сердца вон – с глаз долой!“
Но дождался он лишь того, что Никитин пригласил его на совещание, на которое собрал всех начальников служб управления. Герасимов вошел с замирающим сердцем ожидая всего, что только могло выдать его богатое воображение – вплоть до расстрела...
«Фу, черт, какая ерунда в голову лезет! – подумал он переступая порог генеральского кабинета.
Никитин, казалось, не обращал на него особого внимания. Когда Генка вошел, Никитин скользнул по нему взглядом и вновь углубился в какие-то документы, разложенные перед ним на столе.
За тридцать секунд до назначенного генералом времени все приглашенные собрались и уставились на своего начальника.
Все знали о том, что настроение Никитина последние дни оставляет желать лучшего и готовы были к любой манере ведения совещания. Даже к мордобитию. Бывало с Никитиным и такое. Врезал однажды начальнику «матросской тишины», когда узнал, что тот завел самостоятельные отношения с авторитетами и потихоньку от Никитина берет с них неплохие деньги, сам изредка устраивая их побеги... Хорошо, между прочим врезал, челюсть тому сломал и себе – средний палец на правой руке. С гипсом потом и черной подвязкой для руки недели две ходил...
Никитин никогда не начинал совещаний раньше назначенного времени, даже если все уже были на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23