Но если его сейчас схватят, все рухнет.Он стал думать о вскрытии, которым займется ночью и на рассвете. Представил себе все вплоть до малейших деталей, обдумал надрезы, инструменты, какими будет пользоваться. Это его успокоило.Ночью через чердачное окно Латур проник в комнату мадам Арно. Он пришел к «дому для благородных», представлявшему собой мрачный притон, незаметно проскользнул через прихожую и через открытую дверь балкона выбрался на крышу. Несколько часов он неподвижно пролежал на крыше, разговаривая сам с собой, фантазируя. Когда он наконец открыл чердачное окно и проник в комнату швеи, ему показалось, будто он вознесся на небеса. Босиком он прошел по холодному полу. Нашел, где спала слепая девушка, и несколько минут смотрел на нее, потом подошел к матери и убил ее, из старого горла не успело вылететь ни звука. * Рамон сидел в своем кабинете, он был раздражен, он теперь часто бывал раздражен, когда оставался один. В Париже все говорили только о том, что полиция напала на след убийцы, которого люди уже окрестили Анатомом. Но эти слухи были сильно преувеличены. Такие сплетни и выдумки бесили Рамона. Как раз в то утро он узнал новости с так называемого дна. Если верить шпионам, этот убийца связан со двором, он один из королевских вассалов, которых полиция предпочитала не трогать. Рамон вскочил со стула и подошел к окну. Спокойно! — одернул он себя и постарался расслабить мышцы шеи. По улице шел рыжий парень, ведя на веревке петуха. Рамон заставил себя улыбнуться.Через несколько часов ему сообщили об убийстве швеи на Фобур-Сент-Антуан. Он в смятении покинул свой кабинет.Рамон соскочил с лошади с таким чувством, что все это уже было. И Преступление, и Жертва, и неотвратимое Наказание укладывались в его теорию о вожделенном мире, в котором царит порядок. О каждом из этих понятий у Рамона были свои серьезные суждения. Что же тут справедливого, если он закует в цепи нищего попрошайку или арестует какого-нибудь бедняка, укравшего овощи из пасторского огорода? Преступление. Жертва. Наказание. Существует ли единая справедливость для всех? Или справедливость — понятие частное? В задачи полицейского не входит определение трудных понятий, полицейский должен следовать инструкции. Не мое дело рассуждать об этом, убеждал он себя.Допросив слепую дочь швеи, слуг и постояльцев этого грязного пансиона и не услыхав ничего мало-мальски вразумительного, Рамон решил объехать все швейные мастерские на этом берегу Сены хотя бы для того, чтобы развеять мучившее его чувство неуверенности. Одновременно он приказал трем полицейским тщательно осмотреть комнату мадам Арно.— Осмотрите все, начиная от кухонной плиты и кончая ее вонючими корсетами, — крикнул он им.И когда Рамон к вечеру вернулся в участок, они показали ему расписку о погашении долга, найденную среди бумаг швеи. Уже у себя в кабинете Рамон обнаружил, что эта расписка идентична документу, найденному им среди вещей монаха-бенедиктинца. Поскольку это был единственный обнаруженный полицией след, Рамон счел, что к нему следует отнестись серьезно.Утром он решил отправиться в Онфлёр, чтобы допросить ростовщицу, написавшую эти расписки, некую Бу-Бу Кирос.
Стояла весна, и склон холма был весь белый от цветущих яблонь. Рамон выпил в трактире стакан местного кальвадоса, а потом по крутым улочкам пошел к красивой церкви Святой Екатерины. Молодой священник сухо сообщил, что эта женщина умерла задолго до того, как он сам приехал в Онфлёр. Рамон вернулся в трактир. Один старый лодочный мастер назвал адвоката Гупиля, который, верно, единственный знал эту женщину, а когда Рамон угостил мастера кальвадосом, то получил в придачу и адрес адвоката.Адвокатская контора Гупиля говорила о патологической скаредности своего хозяина. Платье адвоката было из самой дорогой ткани, но его кабинет производил впечатление нищей дыры. Рамон подождал несколько минут на жесткой деревянной скамье у стены, пока сморщенный адвокат в высоком парике не оторвался от своих бухгалтерских книг и милостиво поднял на него глаза. Гупиль объяснил Рамону, что Бу-Бу умерла естественной смертью. О делах, которые она вела в Париже, он ничего не знает. О своих деловых связях он говорил с самодовольной миной, что было типично для людей, разбогатевших на трудностях бедняков. Все это было уже известно. И тем не менее Рамону показалось, что адвокат что-то скрывает.— У нее была семья?— Нет.Короткое молчание.— Только один сын.— Сын?— Латур.— Может, ему что-то известно о парижских делах матери?— Сомневаюсь. К тому же он ненадежный человек. — Гупиль почему-то сконфузился и встал из-за стола. Он поправил парик и начал набивать табаком пенковую трубку. Смотрел на свои пальцы и на табак. Движения у него были замедленные.Рамон кашлянул.— Где ее сын теперь?Гупиль раскурил трубку, в груди у него что-то булькнуло, и он с трудом сдержал кашель.— О, едва ли он еще жив, — прохрипел адвокат. — Латур уехал из Онфлёра в Париж с одной из девиц легкого поведения. Я бы удивился, узнав, что он пережил такое путешествие.Гупиль махнул рукой, показывая, что хотел бы вернуться к своей работе. Но Рамон не двинулся с места.— Этот парень, Латур, он помогал матери в ее делах?— Нет, она не подпускала его к своим счетам. Он был вороватый.— У него были здесь какие-нибудь знакомые?Гупиль нетерпеливо кашлянул.— Инспектор... Не понимаю, к чему все эти ваши вопросы.Под пристальным взглядом следователя Гупиль вдруг обмяк. Он сел. Рамон упрямо не спускал глаз с лица старого адвоката, по которому как будто пробежала тень воспоминаний, и, когда тот снова заговорил, в его голосе звучали теплые и одновременно удивленные нотки.— Понимаете, месье, он был обузой для своей матери. Она много раз говорила мне, что хотела бы избавиться от него.— От собственного сына?— Латур был одинок. Он был как пустая комната. Кроме Бу-Бу, у него никого не было. Он слишком любил ее. В его любви было что-то преувеличенное, месье.Гупиль улыбнулся своим мыслям. Потом повернулся к Рамону, словно пораженный догадкой:— Он был очень безобразен, но почему-то я не могу вспомнить, как он выглядел. Я бы не мог описать его вам. Когда он смотрел на мать, мне приходило в голову, что любовь сына убьет ее. Наверное, поэтому она и боялась его. Да, думаю, поэтому.— Кто-нибудь может знать, куда подевался Латур?— Он общался только с матерью и еще с одним стариком чучельником, который живет в домишке далеко в лесу. А больше ни с кем. * Рамон стоял у городского пруда в Онфлёре и щурился от соленого ветра. Он простоял так несколько минут, словно для того, чтобы ветер обмыл его лицо, потом повернулся и пошел к своей карете. Раз уж он проделал столь долгий путь, надо не жалеть времени и основательно поработать. Он сел в карету и велел кучеру отвезти его к дому чучельника, месье Леопольда.Карета доехала только до дома управляющего Реньё. Дальше к домишку месье Леопольда Рамону пришлось прокладывать себе путь сквозь густой кустарник.Рамон никогда не видел таких старых лиц, как у этого чучельника. Оно словно окаменело, замерзло в какой-то удивленной гримасе. Всклокоченный, седой, точно присыпанный пудрой. Сидя на табурете напротив этого древнего старика, Рамон исполнился почтения. Застывшее лицо чучельника было высоко поднято. Взгляд, обращенный на Рамона, пронзителен и зорок. Голос глух, резок. Слова он произносил с трудом.— Я хорошо помню этого мальчика.Старик закрыл глаза. Рамону показалось, что больше из него ничего не вытянуть. Однако тот кашлянул и продолжал:— Он помогал мне несколько лет. Странный парень. Очень смышленый, замечательно ловкие руки. Думаю, он считал себя уродом, но на самом деле у него просто была морщинистая кожа. Он помогал мне несколько лет. Очень услужливый. Только что не подхалимничал. Чем иногда раздражал меня. Но руки у него были удивительно ловкие, у этого мальчика.Месье Леопольд шмыгнул носом и замолчал. Рамон не хотел торопить старика. Выждав какое-то время, он спросил:— И что же случилось потом?— Думаю, я был слишком строг к нему. Иногда он очень раздражал меня. Когда я бранил его, он улыбался. Вначале я считал его чересчур дерзким. Одергивал. Но руки у него были золотые.Старик поднял глаза к потолку, посмотрел на звериные головы, Рамон проследил за его взглядом, остановившимся на голове тигра. Глаза тигра светились.— Однажды он исчез. Только спустя какое-то время я обнаружил, что он сделал.— Что же он сделал, месье?— Зашел в мою библиотеку. И украл книги. Везалия, Вьессана, учебники по анатомии. Подарок королевского лейб-медика.Чучельник печально посмотрел на Рамона, словно его до сих пор мучило разочарование. * Вернувшись в Париж, Рамон вспомнил о медицинском трактате, который прочитал несколько недель назад. Он побывал в больнице Отель-Дьё и на медицинском факультете на улице де ла Бушри и поговорил со студентами. Однако никто из них никогда не слыхал о Латуре-Мартене Киросе, и Рамон забыл бы обо всем, если бы не увидел однажды недалеко от медицинского факультета дом анатома Рушфуко.Слуга неохотно проводил Рамона в библиотеку. Рушфуко заставил его полчаса ждать, а выйдя к гостю, даже не подумал извиниться.— Что вам угодно? — буркнул он.Рамон попытался не выдать своего раздражения, когда объяснял анатому цель своего визита. Но тот вдруг встрепенулся:— Молодой человек! Где он? Сейчас же скажите, где он?Рамон удивленно пожал плечами:— Я и сам хотел бы это знать, месье.Рушфуко недовольно хмыкнул:— Тогда объясните, что вам здесь нужно, чего вы хотите и почему отрываете меня от работы!Рамон терпеливо, как мог, объяснил, что речь идет о полицейском расследовании и что он хотел бы поговорить с этим человеком в связи с некоторыми серьезными преступлениями.Рушфуко не придал никакого значения подозрениям Рамона и стал превозносить своего помощника. Рамону сделалось неприятно, он даже усомнился в похвалах, расточаемых по адресу профессора. Может, он и гениальный ученый, но в людях, по-видимому, разбирается плохо.— Месье, — прервал его Рамон, — опишите мне, пожалуйста, как выглядел ваш помощник?И Рушфуко описал. Глаза у ассистента были навыкате. Череп имел странную форму, которая говорила о таких его качествах, как хорошая память, гордость, любовь к авторитетам, осторожность, способность к подражанию, целеустремленность и нравственность. Он обладал блестящими способностями к анатомии, был сообразителен, ловок, скрупулезно точен и необыкновенно работоспособен. Сверх этого профессор ничего добавить не мог. Ассистент работал дни и ночи, он почти не выходил из дома. Насколько профессору известно, семьи у него не было, как не было ни друзей, ни знакомых, и он никогда не говорил на личные темы, нет, это был необыкновенно скрытный молодой человек. Профессор вдруг замолчал. Его губы почти исчезли с лица.— Вот только одно, — сказал он. — Одна странность.В глазах Рушфуко появилось что-то детское. Впервые за весь разговор он с удивлением взглянул на Рамона:— Он не спал.— Как, вообще?— Я часто просыпался по ночам и вставал, чтобы записать ту или иную мысль. Надевал сорочку и выходил в кухню, чтобы поесть немного супа или выпить бокал вина. И каждый раз у него в комнате горел свет. Он сидел на подоконнике. И не шевелился.Район вопросительно смотрел на профессора.— Однажды ночью я услыхал, как на заднем дворе что-то стукнуло. Я вышел и нашел его на земле. Он выпал из окна и, скорчившись, лежал на камнях. Он сильно расшибся, и из раны на лбу текла кровь. До сих пор помню, как, наклонившись над ним, я спросил, может ли он двигаться. Он улыбнулся. Это была улыбка одинокого человека, я прежде не видел, чтобы кто-нибудь так улыбался. Он сказал, что ничего не чувствует. Мне показалось, он несчастен оттого, что ничего не повредил себе.Рамон ушел от Рушфуко в подавленном настроении. * Латур лежал на кровати в трактире. В этой комнате ему было неспокойно. После вскрытия последнего черепа здесь еще пахло спиртом, и этот запах напоминал ему о неудачном сеансе. Он всегда считал, что центр боли находится где-то рядом с мозжечком. Рушфуко помещал его между центрами жажды разрушения и агрессивности. Но вскрытие не удалось. Мадам Арно измучила его. Пока он препарировал ее мозг в маленькой полутемной комнатушке трактира, руки у него дрожали так, что в конце концов лежавший перед ним мозг превратился в кашу. Латур чувствовал, что кто-то наблюдает за ним. Пристальный взгляд следил за каждым его движением. Ему делалось дурно от этого взгляда.Он больше был не в силах оставаться в своей комнатушке. И понимал, что есть только одно место, куда он может пойти.
Ранним весенним утром он подошел к дому маркизы де Сад. Сил у него не осталось. Он с трудом постучал в дверь.Его встретили две грустные женщины. Мадам Рене горевала из-за маркиза. Готон горевала потому, что горевала мадам. Дом был заложен. Мадам Рене пришлось уволить всех слуг, она продавала картины и мебель. Беспросветное уныние лежало на некогда роскошных покоях. Маркиза обняла его:— Латур! А мы слышали, будто вы умерли от тифа.Латур отступил назад. Он не любил, когда его обнимали.— Мне нечего предложить вам, — сказала мадам Рене, когда они вошли в гостиную. Она не поднимала глаз, кутая шалью морщинистую шею.Латур сказал, что хотел бы служить ей, даже если она не может платить ему.— Я ваш, — пробормотал он.Мадам Рене поблагодарила его, она так сильно сжала ему руки, что он с трудом выдернул их. Пока они шли пыльным коридором к его прежней комнате, она поведала ему о вражде между ней и матерью, о королевском lettre de cachet [ Указ о бессрочном заточении в тюрьму.

], на основании которого маркиза могли оставить в заточении на всю жизнь. Мадам Рене ни разу не разрешили навестить мужа после его ареста. Остановившись перед дверью, она прочитала Латуру письмо маркиза. Она хваталась за это письмо как за соломинку и произносила каждое слово так, словно оно содержало тайный смысл.
«Я заточен в башне, за девятнадцатью железными дверьми, свет проникает ко мне через два окна, забранные частыми решетками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26