Она усмехнулась:
— Не был он джентльменом.
— Неужели?
— Да, он вовсе не был таким, каким вы его себе представляете.
— Что вы хотите этим сказать, Мильдред?
— Мы прожили вместе четырнадцать лет, прежде чем он захотел отделаться от меня. Приличный срок, чтобы узнать, кто он такой.
— Разумеется. Так почему же мы неверно судим о нем?
— Я этого не говорила.
— Знаю. Скажите мне.
— Не скажу. Ни сейчас, никогда.
— Но ведь не было никаких других женщин, Мильдред, не так ли?
— Нет, было множество женщин, несчетное множество!
— Таких, как Мария Винстон?
— Она самая худшая!
— А как насчет ее сына?
— Этого маленького...
Тут она остановила себя.
— Этого маленького дегенерата? Так вы, кажется, всегда называли его?
Она кивнула, поджав толстые губы.
— Джо жил в захолустном отеле, — заметил я. — Человек с его-то деньгами. Почему?
— Близко от работы.
— Относительно. Мне кажется, тут дело в том, с кем именно он там жил. А жил он с молодым человеком.
— Многие мужчины живут вместе.
— Но ведь не было никаких других женщин, не было же, Мильдред? На протяжении многих лет ваш муж лишь прикрывался вами, прятался за вашей спиной.
Теперь она расплакалась. Эта обычно невозмутимая женщина сидела и рыдала.
— Я любила его. Я его любила.
— Не сомневаюсь. Однако мне не известно, когда вы это обнаружили. Может быть, так до конца и не знали. Может быть, что-то только подозревали, но никак не могли заставить себя в это поверить. Затем, когда он от вас ушел, оставил дом, вы наконец решили выяснить до конца, наняв меня за те драгоценные сто баксов, которые вы собирали и копили, надеясь, что я могу раскопать такое, чего вам не хотелось бы ворошить. Надеясь, что я мог бы подтвердить подозрения, которые многие годы сводили вас с ума.
— Прекратите... пожалуйста, прекратите...
— Вашему рафинированному мужу нравилось жить вблизи университетского общежития. Вы знали о его связях. И они действительно были. Но не с женщинами.
Она встала с места, скомкав в руке мой носовой платок.
— Я не намерена выслушивать все это!
— Но придется, если вы желаете остаться свободной женщиной. Неписаный закон, похоже, не применим к женщинам в той же степени, как и к мужчинам. Но если вы расскажете всю правду о вашем муже — о том, с кем он встречался за вашей спиной, — гарантирую, ни один суд присяжных не осудит вас.
Губы ее дрожали.
Я поднялся:
— Вам предстоит самой принять решение, Мильдред.
— Вы расскажете об этом Баскусу?
— Нет. Мой клиент — вы. И я уважаю ваши пожелания.
— Я хочу, чтобы вы ушли. Просто ушли, мистер Геллер.
Я ушел.
Я ничего не сказал Баскусу, кроме того, что посоветовал ему представить свидетельство психиатра. Он этого не сделал. Его подопечная никогда не согласилась бы на проведение психиатрической экспертизы.
Газеты продолжали уделять большое внимание делу Мраморной Мильдред. Ей довелось познакомиться с репортерами, завести друзей среди писательниц сентиментальных романов, она запретила репортерам фотографировать ее в профиль, обещая разбить их фотоаппараты, обменивалась приветствиями и шуточками с сидевшими в зале. Она смеялась и много болтала; быть центром судебного процесса по обвинению в убийстве доставляло ей удовольствие.
Разумеется, когда процесс пошел своим чередом, веселости поубавилось, временами она падала духом; давая показания, она довольно ясно поведала о случившемся, но ни словом не обмолвилась об извращенных наклонностях супруга. Обвинение, как я и предрекал, поставило под сомнение ее заявление, что она купила револьвер для того, чтобы покончить с собой. Прокурор превозносил «материнство и супружество», однако выразил «в высшей степени презрительное отношение к Мильдред Болтон». Ее называли «грязной», «мерзостной», «злобной» и другими эпитетами. Суд приговорил ее к казни на электрическом стуле.
Мильдред отказалась от апелляции и повторного процесса.
— Я вполне удовлетворена настоящим положением вещей, — заявила она пораженному судье.
Но страна домохозяек подняла шум против казни женщины на электрическом стуле; за полчаса до приведения приговора в исполнение, когда вокруг уха Мильдред уже обрили волосы и облачили ее в специальные, предназначенные только для казни женщин шорты, губернатор Хорнер отменил экзекуцию.
Мильдред, которой посчастливилось избежать казни на электрическом стуле, отнюдь не обрадовалась, узнав о новом приговоре, назначившем ей 199 лет тюремного заключения. Тем не менее, она оставалась образцовой заключенной вплоть до двадцать девятого августа сорок третьего года, когда в камере нашли ее тело с перерезанными венами. Каким-то образом Мильдред умудрилась украсть ножницы. Сидя в темноте и дожидаясь своего конца, она умирала несколько часов.
Она оставила записку, прикрепив ее к стене:
— "Тому, кого это может касаться. О моей смерти никому не сообщайте, не пытайтесь связаться с родными или друзьями. Я хочу умереть так, как и прожила, в полном одиночестве".
Она написала подлинную правду. Меня интересовало, неужели я был единственным, кто знал, что это была настоящая правда.
Слезинка клубничного цвета
Во время утреннего обхода участка на свалке бытовых отбросов, что на Девятой Восточной улице Кливленда, 17 августа 1938 года полицейским было обнаружено тело женщины.
Я оказался на месте происшествия прежде, чем там все успели перевернуть, и вовсе не потому, что когда-то работал сыщиком в другом штате. Просто так уж получилось. Я сидел в кабинете директора Кливлендского департамента общественной безопасности и пил кофе, когда зазвонил телефон. Директор курировал полицейский и пожарный департаменты. Вы, конечно, можете спросить, с какой, дескать, стати нужно тревожить столь высокого чиновника по поводу заурядного убийства.
И были бы не правы.
Потому что речь шла о далеко не заурядном, а зверском убийстве — тринадцатом убийстве, если быть до конца точным. И вовсе не потому, что тринадцатой жертве не повезло больше, чем двенадцати предыдущим. Насколько мне известно, преступник, так называемый сумасшедший. Мясник из Кингсбери Рана, время от времени демонстрировал свое чудовищное искусство в Кливленде с осени тридцать пятого года.
Вернее, убитая женщина была не местной до того момента, пока не превратилась в множество кусков расчлененной плоти, разбросанной по каменистой площадке свалки, заваленной отбросами. Обнаженный торс обрублен, и кровь, растекшаяся и разбрызганная вокруг, превратилась в темную, почти черную массу, хотя лучи солнца выхватывали кое-где алые блики, которые резко бросались в глаза. Голова жертвы исчезла. Возможно, отыщется позже, хотя до сих пор не удалось обнаружить ни одной — все двенадцать жертв были также найдены обезглавленными. Вероятно, у кого-нибудь в Кливленде на чердаке хранилась коллекция, и запах, исходивший от нее в такую погоду, был, я думаю, не из приятных.
Мало интересного в зрелище, от которого даже медэксперта выворачивает наружу, а с полдюжины полицейских и фотограф, согнувшись, обыскивают участки с зеленой травой около ручья. Лишь моему другу, директору департамента общественной безопасности, казалось, не угрожала опасность расстаться со своим завтраком. Розовощекий, шести футов ростом, в костюме, рубашке с галстуком и плаще, несмотря на жару, с зачесанными назад и напомаженными волосами, он все еще — спустя много лет после нашего знакомства — выглядел по-юношески молодцевато. Было ему лет тридцать пять, всего на несколько лет старше меня.
Мы познакомились с ним в Чикаго, лет семь или восемь назад, когда я был еще не президентом детективного агентства А-1, а всего лишь простым полицейским. Он же работал одним из агентов по соблюдению закона о запрете распространения спиртных напитков, причем не рядовым, а выдающимся агентом. Меня он считал одним из честных чикагских полицейских. Как вам хорошо известно, вряд ли можно сказать, что честность изобилует в Чикаго.
Элиот Несс произнес:
— Несмотря на рубленые раны, в характере их нанесения проглядывается определенное мастерство.
— Да, верно, — вставил я. — Дело рук солиста основного состава балетной труппы.
— Нет, серьезно, — произнес он, склоняясь над обезглавленным трупом и указывая пальцем. Казалось, он показывает на слетевшихся мух, но нет.
— В том, как совершено расчленение, угадывается несомненная точность, может быть даже хирургическая подготовка.
— Возможно, — сказал я. — Но, по-моему, доктор лишился своего пациента.
Он выпрямился, взглянул на меня и чуть заметно улыбнулся; он отлично понимал мое состояние: видел, что мои остроты — не что иное, как уловка, при помощи которой я пытался удержать свои завтрак в желудке.
— Тебе следовало бы приезжать в Кливленд почаще, — заметил он.
— Да, умеешь ты устроить приятелю приятное времяпрепровождение, надо отдать тебе должное, Элиот.
Он прошел несколько шагов вперед и склонился над отрубленной по локоть рукой, которая как будто пыталась дотянуться до пустой коробки из-под мыла, пальцы, казалось, вот-вот дотронутся до обертки «Золотой пыльцы близнецов». Чтобы получше разглядеть руку, он опустился на корточки.
Я приехал сюда отнюдь не на отдых. Кливленд меня никогда не прельщал как место отдыха. Я приехал сюда по делу: искал пропавшую дочь одного клиента из Иванстона, владельца дюжины небольших закусочных, разбросанных вокруг Чикаго. Он был из тех парней, которые сами встали на ноги. Начав пятнадцать лет назад с мойщика посуды в засаленной кухне, теперь он имел кирпичный дом в Иванстоне и кучу денег по нынешним временам. Его жена умерла четыре или пять лет назад от туберкулеза легких, а дочь, которую он считал хорошей девочкой, хотя, по мнению других, она была вздорной девицей, — несколько месяцев назад ушла из дома с танцором по имени Тони из Вест-Сайда, который подрабатывал в дансинге платным партнером.
Тони я отыскал в «Толедо». Там он выступал с темноволосой девушкой по имени Фифи; отпустил усы ниточкой и исполнял ритуальные танцы апачей. Теперь он именовал себя Антуаном. Тони-Антуан сообщил, что Джинджер (так прозвали дочь владельца сети закусочных из Иванстона) ушла от него к парню по имени Рэй, который владел (прошу обратить внимание) ресторанчиком в Кливленде.
В Кливленд я приехал вчера и поговорил с Рэем, не намекая, что ищу ее; просто поинтересовался, где симпатичная официантка, которую зовут, кажется, Джинджер. Рэй, худощавый, лысеющий тип лет тридцати, с металлическими передними зубами, хитро ухмыльнулся, давая понять, что Джинджер не только официантка, но и сама неплохое блюдо. Дальше он выложил, что сегодня у нее выходной, и она с подругами отправилась в кино, и что завтра часам к пяти будет на месте.
Я не стал расспрашивать его подробнее, намереваясь встретиться с Джинджер на следующий день, решив потерять день в Кливленде и потревожить моего давнего приятеля Элиота. И вот теперь вместе с ним торчал на городской свалке, наблюдая, как он изучает отсеченную руку женщины.
— Ну-ка, взгляни, — позвал Элиот, указывая на вытянутые пальцы руки.
Я неторопливо приблизился к нему.
— В чем дело, Элиот? Будешь испытывать мои дедуктивные способности или хочешь, чтобы меня вывернуло?
— Просто удача, — не обращая внимания на мои слова, продолжал он. — Большинство жертв так и остались неопознанными. Их рассекли на слишком мелкие части. Но в данном случае нам, похоже, повезло. Взгляни, теперь у нас, пожалуй, есть две приметы.
Он указал на мизинец лежавшей руки, на котором поблескивало изящное золотое колечко с зеленым камнем.
— Отличная вещица, редкое украшение, по нему можно отыскать след владельца, — произнес он, скупо улыбаясь. — А это вот еще получше... — И он показал на родимое пятно клубничного цвета в форме слезинки, видневшееся чуть ниже запястья.
Я взглянул, затем, выпрямившись и прижав руки к животу, отошел в сторону и исторг из себя весь завтрак.
Спустя некоторое время почувствовал, как рука Элиота дружески похлопала меня по спине.
— Нат! В чем дело? Тебе же и раньше приходилось видеть трупы... держись, приятель...
Он помог мне подняться.
Во рту горело и было противно.
— Ну что ты, в чем дело?
— Кажется, я только что нашел дочь моего клиента, — с трудом выдавил я из себя.
* * *
Именно родимое пятно клубничного оттенка и филигранное кольцо с зеленым камнем составляли основные «особые приметы» девушки. С имевшихся фотографий на меня смотрела симпатичная, но ничем не выделяющаяся юная женщина, стройная брюнетка, похожая на каждую третью девушку на улице. Поэтому я очень надеялся на эти две приметы. Однако никак не ожидал, что встреча произойдет подобным образом.
Я сидел в кабинете Элиота в Кливлендском сити-холле; рядом по коридору располагался кабинет мэра. Мы пили кофе с ромом. Элиот прятал бутылку рома в нижнем ящике рабочего стола. Я пообещал не сдавать его Капоне, так как Элиот в свое время ревностно стоял за соблюдение сухого закона.
— Полагаю, следует позвонить отцу, — заметил Элиот. — Пригласить его приехать для опознания.
Я уже думал об этом.
— Может быть, подождем, пока... О Господи Иисусе, пока не отыщется голова?..
Элиот пожал плечами:
— Кольцо и родимое пятно дают нам все основания уведомить отца.
— Могу позвонить.
— Нет, ты поговоришь с ним после меня, — это то, что должен сделать я. — И он позвонил. Разговаривая очень тактично, через несколько минут передал трубку мне. Если на месте преступления я счел его холодным и бесчувственным человеком, то теперь, увидев, как увлажнились его глаза, я изменил свое мнение о нем.
— Это моя девочка?! — еле слышно спросил низкий голос на другом конце провода.
— Думаю, да, мистер Дженсен. Боюсь, что это именно она.
Я расслышал, как он всхлипывал.
Затем проговорил:
— Мистер Несс сказал, ее тело... расчленили. Почему вы утверждаете, что это она? Откуда... вы знаете, что это она?
Я сказал ему о кольце и родимом пятне в форме слезинки клубничного оттенка.
— Я должен приехать, — сказал он.
— Может быть, не нужно, — я прикрыл трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26