Придется, несмотря на эту одуряющую духоту, шевелить мозгами, иначе Леша не уймется.
— Мы даже имени толком не знаем. Вдруг Ася — это какое-нибудь сокращение?
— Успокойся, Леша. Я придумала, как ее найти.
Леша мгновенно заткнулся. У меня прямо от сердца отлегло. Провал попытки отвлечь его атласом вызвал во мне нехорошее опасение, что Леша зациклился навсегда. Я покосилась в зеркало. Слава богу, обошлось! Взгляд его показался мне осмысленным.
— Мы зайдем к Саше, скажем ему, что навестили Тамару и по совету доктора хотим направить к ней кого-нибудь из подруг, чтобы она могла выговориться. Она ведь жаловалась нам, что уже замучила соседок по палате, значит, ей нужны новые лица. Саша и его мама не годятся, они уже в курсе дела, и потом, близким не всегда можно все высказать. Пусть они порекомендуют нам, к кому из Тамариных приятельниц можно обратиться. Тут наверняка и всплывет Ася — других-то Тамара не называла. А не всплывет — тоже неплохо. Поговорим с подружками, о которых она умолчала.
— А если… — Все, Леша! Хватит меня мучить! — рассердилась я. — Лучше посмотри карту и скажи, как дальше ехать.
Дома у Тамары никого не оказалось, и я предложила подождать во дворе. Мы с трудом отыскали свободную скамейку и сели, предвкушая несколько блаженных минут покоя, но Леша и тут не дал нам расслабиться.
— Смотрите, вон Настя, дочка Тамары!
Мы с Генрихом завертели головами.
— Где?
— Да вон, у качелей! Рыжая, с двумя косичками.
Мы повернулись в указанном направлении и действительно заметили девочку, словно сошедшую со страниц Астрид Линдгрен, — рыжую, веснушчатую, большеротую, с короткими, торчащими в разные стороны косичками. Она увлеченно раскачивала качели, на которых сидела другая девочка.
Я посмотрела на Генриха. В число его многочисленных талантов входит умение мгновенно завоевывать детские сердца. Пообщавшись с ним пять минут, дети уже ни о чем другом не мечтают и начинают рыдать в голос, когда приходится с ним расставаться. Очень удачно, что он оказался с нами, потому что ни я, ни Леша на роль друга детей не годимся совершенно.
Генрих поймал мой взгляд, прочел в нем безмолвную просьбу и начал с кряхтением подниматься. Для человека с такими длинными ногами встать со стандартной скамейки — большая проблема. Попробуйте сами принять вертикальное положение из позиции «сидя, с коленями, подтянутыми к подбородку».
— Подождите, я сейчас, — сказал он и зашагал к качелям.
Ждать пришлось порядочно. Сначала Генрих долго сидел на корточках перед нашей Пеппи Длинныйчулок, потом вторая девочка слезла с качелей и присоединилась к компании, потом какая-то женщина, видимо, мамаша второй девочки, забеспокоившись, встала со скамейки, подошла поближе и тоже вступила в разговор. Другие мамаши повытягивали шеи, явно предвкушая скандал.
— Еще немного, и его поглотит любопытствующая толпа. Не дай бог, примут Генриха за педофила и потащат в милицию.
— В милицию — это еще ничего, — утешил меня Леша. — Могут и просто накостылять.
Ужаснувшись перспективе, я вскочила:
— Пошли на выручку!
Но в эту минуту Генрих по очереди подал руку обеим девочкам, потом то ли кивнул, то ли поклонился мамаше и быстро зашагал к нам.
— Ты чего так долго? — спросил Леша. — Мы уже хотели тебя спасать.
— От чего? — удивился Генрих.
— От ярости толпы, — ответила я. — Эта мамаша не заподозрила у тебя порочных наклонностей?
— Ася? Почему она должна была заподозрить меня в порочных наклонностях? Я же приехал от Тамары, специально чтобы передать привет Насте.
— Так это и была искомая Ася? Ну и ну! И что она тебе сказала?
— Пойдем в машину, по дороге расскажу.
— Она говорит о Тамаре исключительно в превосходной степени, — начал Генрих, когда мы выехали со двора. — Тамара такая умница, такая добрая, такая бескорыстная, такая замечательная! И там поможет, и тут подсобит, и все, чего ни попросишь, сделает. Словом, у меня создалось ощущение, что эта Ася крепко села Тамаре на шею. Ничего принципиально нового она не сказала. Правда, назвала место Тамариной работы — туристическая фирма «Каменный гость».
— Еще бы «Пиром во время чумы» назвали! — фыркнула я. — А о финансовых проблемах Седых ты ее спрашивал?
— Спрашивал — дескать, не нужно ли помочь? Не нужно. Александр хорошо зарабатывает, его мама получает валютные гонорары за учебники по истории ковроткачества, да и у Тамары недурная почасовая оплата в долларах за каждую экскурсию, включая иногородние. По сравнению с нами Седых вполне можно назвать состоятельными людьми. Они записали Настю в дорогой лицей и собираются покупать квартиру попросторнее в этом же районе.
— Вот черт! — огорчилась я. — И еще говорят, что народ у нас обнищал! А на поверку в кого ни ткни, попадешь в буржуя. Один — владелец театра, другой оздоровительного комплекса, третий может себе позволить на зарплату купить квартиру. Настоящее общество всеобщего благоденствия! Вероникины миллионы никому и даром не нужны. Так, глядишь, выяснится, что ее похитили фанаты-поклонники красивых глазок, а Людмилу с Романом устранили… Роман удачливый соперник, а Людмилу за что?
* * *
Марк уже ждал нас дома, а Прошки еще не было. Явился он только через час, с трудом волоча заметно округлившееся брюшко. Зря Марк переживал, что Прошка не поехал вместо него к хлебосольным армянам. Этот троглодит сумеет плотно покушать у кого угодно. В данном случае он дал волю своему чревоугодию у бывшей девушки Сурена.
Причем, как выяснилось, особыми новостями он похвастать не мог. И секретарша курсов, с которой он беседовал вначале, и экс-возлюбленная гениального режиссера, которую Прошка разыскал с помощью секретарши, рассказывая о Сурене, дали на удивление мало информации. Секретарша назвала его «знойным мужчиной», но, как потом стало ясно, вовсе не вкладывала в это определение общепринятый смысл. Иными словами, она не хотела таким образом подчеркнуть любвеобильность Сурена или его горячий нрав, просто ей показалось, что это удачный эвфемизм для выражения «лицо кавказской национальности».
— Как будто я без ее намеков не догадывался, какой он национальности! брюзжал Прошка. — Я потратил на эту глупую курицу битый час и не узнал ровным счетом ничего!
— Но адрес Суреновой девушки она для тебя все-таки нашла, — восстановил справедливость Леша.
— Ну и что мне это дало? Девица уже год как уволилась с курсов и больше знаться с Суреном не желает. Сыта, говорит, по горло. Разве можно связываться с мужчиной, у которого в голове одни пьесы да роли?
— Но хоть что-то ты у нее выяснил? — завелся Марк. — Или за все время, проведенное у нее, ты успел только набить брюхо?
— Ну, не только. — Прошка скромно потупил глазки. — Еще мы поговорили о жизни… о прекрасном, добром и вечном… — О вечном — это хорошо, — зловеще одобрил Марк, надвигаясь на него с неумолимостью грозовой тучи. — Очень кстати. Надеюсь, эти разговоры подготовили тебя к встрече с вечностью?
— Э-э! Погоди, я вспомнил! — закричал Прошка. — Еще я выяснил, что Сурен ни капельки не разбирается в электронике, вот! По словам его бывшей пассии, он слабо представляет себе, какой стороной вилка втыкается в розетку. Однажды она попросила его взглянуть на магнитофон, который стал зажевывать пленку, и Сурен очень удивился, узнав, что магнитофонные кассеты не монолитны. Не думаю, что он притворялся, поскольку дело было два года назад.
— А ты это, часом, не выдумал? — подозрительно спросил Леша.
— Я?! Да ты что! Да вот те крест!
— Крест творят, начиная со лба, — наставительно сказала я. — И вообще, хватит дурью маяться. Мы тебя целый час ждали, чтобы обменяться впечатлениями. Не повторять же все снова ради тебя, олуха!
Прошка попробовал было обидеться на «олуха», но, оглядев наши физиономии, смекнул, что рассчитывать на понимание не приходится, вздохнул и умолк. После этого мы приступили к обмену информацией. Сначала отчитались мы с Генрихом и Лешей, потом Марк.
Без базара, конечно, не обошлось.
— Ага! Кто был прав?! — злорадно воскликнул Прошка, услышав, что Вероника меня обманула, многократно преуменьшив сумму, отданную Сурену на театр. — Я-то сразу понял, что маска наивной дурочки — лучшее прикрытие для хитрой бестии. Только такая тютя, как ты, Варвара, могла купиться на невинную мордашку. А еще хвастала: «Я — художник! В людях разбираюсь с полпинка! Меня на мякине не проведешь!» Посмотрим, как с тебя спесь-то слетит, когда окажется, что твоя безгрешная кузина — кровавая маньячка!
Вообще-то мне, конечно, следовало признать, что я немного погорячилась, безоговорочно поверив в неспособность Вероники врать. Но будь я проклята, если стану каяться!
— Не окажется! Подумаешь, солгала разок — тоже мне преступление! Кто она — юная пионерка, чтобы всегда правду говорить? Если бы между способностью лгать и тягой к убийству существовала прямая связь, то тебя следовало бы изолировать от общества в первую очередь. Наверняка ни один маньяк не нагородил за свою жизнь столько лжи, сколько ты способен выдать в один присест.
— Я?! Да я правдив, как энциклопедия!
— Большая Советская, сороковых годов, — быстро уточнил Генрих.
— Ишь, спелись! Нечего валить с больной головы на здоровую. Таких вралей, как вы с Варварой, днем с огнем поискать. По вас не просто изоляция, по вас строгая изоляция плачет!
— Ничего, это дело поправимое, — бросил Марк небрежно. — Пока вы будете выяснять отношения, Петровский десять раз успеет выхлопотать у прокурора ордер на Варькин арест.
Это замечание немного остудило нас, и я вернулась к отчету о нашем разговоре с Тамарой. Потом Марк начал рассказывать о своем визите в дом Оганесянов. Новая вспышка произошла, когда он добрался до психологических портретов, которые Сурен дал компании подозреваемых.
— Сначала я отнесся к его самоуверенному заявлению скептически. Мало ли на свете самозваных психологов, утверждающих, что способны оценить человека с первого взгляда. Но когда он описал Веронику и Варьку, пришлось пересмотреть свою точку зрения. Ладно, Вероника — ее он знает довольно близко, но с Варварой-то они действительно виделись один раз в жизни… — Ну и что? — возмутилась я. — По-твоему, его описание имеет хоть какое-то сходство с оригиналом? Стало быть, ты считаешь, что я груба, самоуверенна и мужеподобна?!
— Обратите внимание, против определений «умна, самостоятельна и решительна» она почему-то не протестует, — как бы между прочим вставил Прошка.
— Ну, здесь он не погрешил против истины, — признала я неохотно. — Но для того чтобы заметить это, психологом быть не нужно. Это просто бьет в глаза.
— Бьет в глаза твоя наглость! — грубо осадил меня Марк. — И Сурен проявил излишнюю деликатность, назвав ее самоуверенностью. А что касается ума, то редкие его проблески, которые у тебя иногда случаются, практически незаметны на фоне тупого упрямства, глупого сумасбродства и полного отсутствия самокритики.
— Ах вот как! Ладно, я готова признать твое обвинение, если ты найдешь в этой комнате хоть одного человека, которого можно назвать уступчивым, здравомыслящим и самокритичным.
— Проще простого! — воскликнул Прошка. — Это же я, правда, Марк?
Марк отмахнулся от него, как от мухи, потом нахмурился и задумался. Я прекрасно понимала его трудности. Назвать себя он не мог, потому что это противоречило бы определению «самокритичен», а публично признать достоинства кого-либо из нас было выше его сил. Марк отличается тем, что никогда никого не хвалит. Вернее, хвалит и даже ставит нам в пример, но все каких-то мифических личностей, с которыми у нас нет ни малейшего шанса встретиться в этой жизни. Сейчас в нем явно шла мучительная борьба. Что делать: поступиться принципами и дать кому-то возможность всю жизнь размахивать его одобрением, как знаменем, или отклонить мой вызов?
Видя его страдания, равно как и мою обиду, добросердечный Генрих сделал вид, что предыдущих двух реплик как бы не было.
— Варька, ты должна признать, что, если Сурен в чем-то и неточен, то в мелочах, — сказал он. — В основном его характеристики верны. Вспомни, описывая нам Романа, ты использовала практически те же слова.
— Да, но в оценке Романа могла ошибиться только такая дурочка, как Вероника, — буркнула я.
— А описание Евгения? Ты же не будешь утверждать, что он так же прозрачен, верно? Между тем, характеристика, которую дал ему Сурен, вполне согласуется с рассказом Тамары о заботливости Евгения по отношению к сестре.
— Ерунда! Никакой он не защитник, а самый настоящий агрессор. Я ему ничего плохого не сделала, слова худого не сказала, а он без всякого повода изощренно издевался.
— Тебе же объяснили, что дамочки твоего типа всегда вызывают у нормальных мужиков здоровую агрессию, — вклинился Прошка.
— Никакого «моего типа» не существует! Я — единственная и неповторимая, что бы там ни плел ваш придурковатый Сурен.
— Ну, в этом, пожалуй, с тобой можно согласиться. Второй такой склочной, неуправляемой, асоциальной особы земля бы не вынесла!
— Опять пошло-поехало! — проворчал Леша. — Вы собираетесь сегодня заниматься делом или нет? Я предлагаю систематизировать сведения, которые мы собрали. Завести карточку на каждого подозреваемого и внести туда известные нам факты в колонки «за», «против» и «нейтральное».
— За что и против чего? — спросил Генрих.
— За и против версии, что рассматриваемый кандидат — убийца.
Предложение звучало разумно, и мы решили попробовать. Вот, что у нас получилось:
РОМАН (с неизвестным сообщником)
ЗА
ПРОТИВ
НЕЙТРАЛЬНОЕ
1. По единодушному мнению, альфонс, увивался вокруг Вероники ради денег. Они же могли стать мотивом убийства Людмилы и покушения на Варвару: убрав всех, кто имел влияние на Веронику, он получил бы доступ к ее деньгам.
2. Алиби на момент убийства не имеет. По его словам, некоторое время смотрел в холле телевизор, но никто его там не видел.
3. Когда обнаружили тело Людмилы, оставался вне поля зрения. Мог вывести Веронику, передать ее сообщнику и незаметно вернуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35