Ему надоело, что на его землях разбивают лагеря и ведут бои. Как только война кончится, он потребует себе местность к востоку от реки Нестор: там хорошо выращивать яблоки на сидр.
Помимо личных, имеются и другие мотивы для быстрой и решительной победы. Брен замышляет недоброе. Герцог уже начал прибирать к рукам земли на юго-востоке, и пройдет немного времени, прежде чем его взгляд устремится на запад. Высокий Град и Аннис сильны и хорошо вооружены. Королевства же столь заняты войной с Халькусом, что сами напрашиваются на вторжение. Не важно, что они далеко от Брена, — предкам герцога некогда принадлежали земли к западу от Нестора, а прежние права, какими бы сомнительными они ни были, испокон веку служили захватчикам поводом для показного негодования. Мейбор осушил кубок. Становилось поздно, и он простился с сотрапезниками, нетвердо держась на ногах после выпитого эля. Когда он вернулся к себе, ему хотелось одного: пропустить стаканчик лобанфернского красного для улучшения пищеварения и завалиться спать.
— Келс, бездельник, — крикнул он входя, — постели-ка постель да подбрось дров в огонь! Холод стоит собачий. — Мейбор удивился, не услышав торопливого шарканья ног: обычно Келс сразу откликался на зов. Должно быть, слуга уже в спальне и греет простыни горячими кирпичами.
В покоях было холодно — огонь погас.
— Черт! — выругался Мейбор. — Келс, куда ты подевался, во имя Борка? — Мейбор подошел к столу, где стоял кувшин с его любимым вином, щедрой рукой наполнил чашу и двинулся в спальню.
Поднеся чашу к губам, он увидел тело на полу у кровати. Это был его слуга Келс. В недоумении Мейбор отставил чашу и хлопнул лежащего по щеке.
— Эй ты, пьяница проклятый, проснись сей же час, не то, клянусь, я выпущу тебе кишки! — Келс не отвечал и не шевелился, и Мейбор встревожился. — Что за чертовщина? — Рядом с Келсом валялся перевернутый кубок. Мейбор понюхал его: лобанфернское красное. Безжизненное тело слуги уже остыло. Яд!
У Мейбора поднялись дыбом волосы. Сомнений не было: яд предназначался для него. Злосчастный Келс украл стакан хозяйского вина и поплатился за это жизнью. Мейбор мрачно улыбнулся. Келс, сам того не зная, оказал ему величайшую услугу: спас его жизнь ценой своей. Мейбор содрогнулся при мысли, что было бы, если бы отравленное вино выпил он. Это он лежал бы сейчас на холодных плитах мертвым. Он знал, чьих рук это дело.
— Баралис, — чуть слышно прошептал он. Он почти ожидал того, подметив много месяцев назад ненависть во взгляде Баралиса. У них обоих были счеты друг к другу, и, похоже, королевский советник решил первым уладить свой.
Яд — как раз тот трусливый способ, который подобает Баралису. Мейбор, прославленный боец, ветеран многих войн, погнушался бы действовать вот так, исподтишка. Уж если он решился убить — а после этой ночи решиться, как видно, придется, нельзя же спускать просто так покушение на твою жизнь, — он прибегнет к более привычным средствам. Нож в глотку пристойнее и надежнее, чем кувшин отравленного вина.
— В эту ночь удача изменила тебе, — тихо промолвил Мейбор. — Спи спокойно в своей постели, Баралис, лорд и советник, — не так уж много ночей тебе, возможно, осталось.
* * *
Джек встал, как всегда, в четыре утра. Ему уже не надо было всю ночь топить печь — на эту работу поставили парнишку помоложе. Теперь он выпекал первую порцию хлеба, и, когда мальчик-истопник уходил, кухня на какой-то час оставалась в его полном распоряжении до прихода Фраллита и прочих пекарей.
Джек быстро оделся — холод в комнате способствовал этому. Он с удовлетворением отметил, что штаны, сшитые четыре месяца назад, сидят на нем точно так же, как в первый день, — наконец-то он перестал расти. Да и пора бы. Не слишком приятно вымахать длиннее всех на кухне. Из-за этого ему каждый раз поручают обметать паутину и гонять мушек из сохнущих под потолком трав.
Натянув легкий камзол, Джек почувствовал, что от него попахивает потом. Он надеялся попозже зацепить где-нибудь подавальщицу Финдру, а девушки, как он не так давно заметил, не любят, когда от парня несет. Грифт, правда, уверял, что отсутствие запаха хуже всякой вони. «Бабы выбирают мужика носом, поэтому твой запах должен говорить о твоих намерениях», — любил повторять стражник. Решив потом обсыпаться мукой, чтобы обрести нужное для ухажерства равновесие, Джек отправился на кухню.
Первым делом он добавил в печь пахучих дров. Фраллит утверждал, что есть только два вида дерева: одно для топки, другое для стряпни. Всю ночь печь топилась дубом или ясенем, но, когда начиналась выпечка хлеба, в печь подкладывались боярышник, орешник и каштан. «Они придают тесту аромат, который потом преобразуется во вкус», — говаривал мастер.
Добавив дров, Джек достал тесто с полки над печью. Там, в тепле, оно за ночь хорошо подходило. Он снял с подноса влажное полотно и привычно, не думая, обмял и замесил каждую порцию. Уложив хлебы ровными рядами на каменные противни, он открыл огромную чугунную заслонку печи, и в лицо ему дохнул знакомый жар — в прошлом Джек не раз опаливал себе волосы. Он поставил противни в печь и закрыл ее. Потом плеснул в печь воды: пар сделает корочку хрустящей. Покончив с этим, Джек принялся замешивать «дневные хлебы» — для третьей и четвертой выпечки. Население замка Харвелл было столь велико, что хлебы приходилось закладывать в печь в течение всего дня. Первый, утренний хлеб выпекался из смеси ржаной и пшеничной муки — его потребляли и знатные господа, и слуги. Следующая закладка зачастую зависела от тех, кто гостил в замке. Если присутствовали чужестранные вельможи или послы, мастер пек для них хлеб и булки, принятые в тех краях. Позже, когда крендели и плюшки еще остывали, Фраллит пользовался, как он это называл, своей пекарской привилегий.
Харвелл, как и большинство городков, имел несколько общественных пекарен, куда женщины носили свое тесто для выпечки. Плату брали по медяку за буханку. Для этой цели Фраллит приспособился использовать и замковую печь. С ловкостью умелого дельца мастер предлагал женщинам одну бесплатную буханку за дюжину и получал неплохой побочный приработок. Ключник и главный повар негласно получали свою долю. Джеку за молчание не полагалось ничего, кроме угрозы выпороть, ежели проболтается.
Замесив дневные хлебы и поставив закваску, Джек освободился и получил возможность перекусить. Когда подходили дрожжи, он обычно отправлялся в людскую за меркой эля и миской чего-нибудь, что осталось со вчерашнего дня. Но в эту ночь Баралис задержал его допоздна, и Джеку хотелось одного: немного посидеть и отдохнуть.
Он устроился на пекарской скамье, опустив голову на спинку. Глаза у него слипались. Ночью он урвал для сна всего три часа и устал до предела. Сам того не заметив, он уплыл в легкий, без видений, сон.
Когда он снова открыл глаза, из печи валил зловещий черный дым.
— Батюшки-светы! — вскричал он, тут же поняв, что уснул, пока хлеб пекся. Он бросился к печи, но его нос еще прежде глаз сказал ему о непоправимом: хлебы сгорели. Все сто шестьдесят штук. Джек похолодел. За это Фраллит уж точно его убьет.
Половина утренней выпечки превратилась в уголья. И как его только угораздило уснуть?
Джек в панике взирал на почерневшие хлебы. Мастер Фрадлит уже спустил однажды шкуру с мальчишки, который сжег хлеб, — с тех пор того на кухне не видели. Не далее как на этой неделе мастер указывал Джеку, что он работает спустя рукава, и грозил выгнать из замка, если он не исправится. Одно дело — мечтать об уходе, а другое — быть выгнанным вон.
Что же делать! Мастер Фраллит вот-вот появится. Если бы можно было что-то изменить, опять превратить эти хлебы в тесто! Лицо Джека сморщилось в отчаянной гримасе, и острая боль пронзила голову. Слабость вдруг охватила его, все вокруг закружилось, и он в беспамятстве свалился на пол.
* * *
Баралис не спал всю ночь, думая о том, что подслушал у покоев Мейбора. Стало быть, королева пустилась в интриги и желает упрочить свою позицию, женив сына на дочери Мейбора. Но дура она, если думает, что союз с Мейбором защитит короля. Первое, что сделает Мейбор, — это сместит короля и посадит на трон Кайлока, полагая, что сможет управлять зеленым, неопытным юношей.
Да только этой свадьбе не бывать: со смертью Мейбора королева перестанет считать прелестную Меллиандру столь уж выгодной для принца невестой. Баралис улыбнулся, блеснув зубами при свете очага. У него для Кайлока на примете есть более блестящая партия. Не то что дочь какого-то лорда. Пора уже Королевствам занять более достойное место в цивилизованном мире.
Баралис ворочался на постели в бледном утреннем свете, с восторгом представляя, что принесет ему грядущий день. Наконец-то эта злокозненная гадина, Мейбор, уберется с его пути! Однако надо будет как следует натаскать Кропа, чтобы затвердил: вчера, мол, они вместе с хозяином ходили собирать лекарственные травы. Отчасти это и правда: Баралис отрядил Кропа в лес нарвать цветов. Мейбору на могилку.
И вдруг Баралис безошибочно ощутил, что в замке кто-то ворожит — ворожит грубо и неумело. Недоброе предчувствие овладело им. Чародей был силен, но, как ни странно, совсем неучен. Баралис, заострясь точно бритва, напрягся — следовало отыскать источник ворожбы.
* * *
— Джек, Джек, проснись! С чего это тебе вздумалось спать, когда хлеб стоит в печи? — увещевала Тилли. — Чудо еще, что он не сгорел, не то досталось бы тебе от Фраллита!
Джек вздрогнул и сел.
— Но ведь хлеб правда сгорел, Тилли. Я...
— Тихо ты, дурачок. Тебе это приснилось, должно быть. Хлеб только подрумянился — сам гляди.
Джек заглянул в предназначенную для наблюдения отдушину и с испугом убедился, что Тилли права — хлебы не сгорели. Кто-то, наверное, заменил горелые буханки сырыми, пока он лежал без памяти. Джек встал, и его затошнило.
Он сосчитал противни с тестом. Их было столько же, сколько и прежде, — если бы кто-то посадил в печь новую порцию, они были бы пусты. Джек принюхался. Да, гарью хотя и слабо, но пахло — случившееся не приснилось ему. Он бросился к огромным мусорным чанам, но и там не нашел горелого хлеба.
Тилли смотрела на него как на безумного. Но он был уверен, что это не сон: хлеб на самом деле сгорел. Как же все это сделалось? Джек помнил только, что ему перед потерей сознания стадо дурно и что-то давило голову изнутри.
В его судьбе произошел поворот. Здесь случилось нечто противное законам естества, нечто ужасное — и совершил это он. Он дрожал, и ноги под ним подгибались. Нужно было лечь, уснуть, забыться.
— Тилли, мне нехорошо. Я должен отдохнуть.
Тилли, видя, что парень и правда не в себе, смягчилась.
— Ладно уж, прикрою тебя перед Фраллитом. Иди.
* * *
Баралис, уловив, что выплеск пришел снизу, оборотился в гончую, идущую по следу. Он быстро оделся и кликнул Кропа. Простофиля-великан явился, и они вдвоем сошли в нижние пределы замка.
Впервые за многие годы Баралис испытал страх. Он не выносил неизвестности, всегда тщательно, вплоть до мелочей, продумывая свои планы. Ничто не вызывало в нем такую тревогу, как неожиданность. Чародеев на свете мало, и живут они далеко друг от друга, особенно здесь, на севере, — потому-то Баралис тут и поселился. Он хотел быть при дворе Четырех Королевств единственным, владеющим дьявольской наукой. Ибо эти профаны и считают ворожбу даром дьявола. Пусть думают что хотят. Баралис давно убедился, что всеобщее невежество служит ему самой надежной опорой. В замке его боялись. Шептали за спиной, что он демон, колдун, безумец. Его вполне устраивали и эти пересуды, и страх, который он внушал.
Мысль о том, что кто-то еще в замке черпает из того же источника, придавала поспешности его шагам.
Он подходил все ближе к месту выплеска, а Кроп тащился за ним по пятам. Кухня! Выплеск определенно произошел на кухне. Баралис не обращал внимания на слуг и стражников, которые поспешно расступались, давая ему дорогу.
Оказавшись на громадной замковой кухне, он ощутил, как отзвуки покалывают кожу. Не сказав ни слова всполошившейся челяди, он прошел из поварни в пекарню. Это здесь — каждый волосок на его теле убеждал его в этом. Он приблизился к огромной печи, и отзвуки ворожбы заплескались вокруг, как волны. Это произошло здесь. Он дико озирался, не замечая ни мастеров, ни Тилли. Рядом с печью на большом деревянном столе остывали хлебы. Вот что было предметом ворожбы: хлебы!
Безумие какое-то! Кто бы стал тратить чародейскую силу на сто шестьдесят буханок хлеба? Баралис в раздумье потер подбородок. Потом взглянул на пекаря и Тилли: ни один из этих перепуганных людишек этого, уж конечно, не делал. Подскочив к Тилли, Баралис заломил ей руку за спину.
— Что, девонька, — спросил он сладким голосом, противоречащим действию, — ты, никак, боишься моего Кропа? — Он заломил руку еще сильнее. — Правильно боишься — Кроп у меня человек опасный, правда, Кроп? — Кроп старательно закивал. — А ну-ка отвечай: что тут случилось нынче утром?
— Ничего, ваша милость, — со слезами на глазах прошептала растерянная Тилли.
— Кто был на кухне в это утро? — Баралис вздернул руку еще выше.
— Да никого не было, ваша милость, — только я, мастер Фраллит да Джек.
— Больше никого? Ты уверена?
— Да я и сама-то только что пришла. Спросите лучше Джека — он пришел раньше.
— А где же теперь Джек? — Голос Баралиса был мягок, как шелк.
— Прилечь пошел. Сказал, что ему неможется.
Баралис отпустил Тилли, начиная что-то понимать.
— Что с ним стряслось?
— Да он, ваша милость, какой-то нынче чудной. Когда я пришла, он крепко спал на полу, а потом брякнул, что хлеб, мол, сгорел — а хлеб-то целехонек... Ну а после уж сказал, что ему неможется.
— Где его комната?
— На южной стороне крыла для слуг, на самом верху.
Баралис помолчал, глядя на печь.
— Все эти хлебы следует уничтожить.
— Да ведь тут половина утренней выпечки...
— Делайте, как я сказал! — Баралис вперил взгляд в мастера уверившись, что тот выполнит приказ, повернулся и пошел прочь, сопровождаемый Кропом.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11