Эх, женщину бы сюда, право слово! Три недели воздержания! Кое-кто на его месте и до извращения бы дошел — но только не он. Он за неимением женщин предпочитал напиваться до бесчувствия каждую ночь. Но и за это приходилось расплачиваться. Голова с утра была словно чугунная, и ему стоило большого труда держаться в седле достойным образом.
К тому же теперь они спускались по особенно крутой и предательской тропе. Мейбор терпеть не мог спусков. Лучше, когда опасности не видно, а тут он вынужден не отрывать глаз от извивов этой головоломной дороги.
Они находились на самом опасном отрезке и ехали гуськом, когда Мейбор почувствовал, что его конь забеспокоился. Мейбор натянул поводья, чтобы унять его, — конь дрожал, шатался, мотал головой и норовил скинуть всадника. Мейбор натянул поводья что было сил — конь обезумел и пустился вскачь. Мейбор слышал под собой бешеный стук конского сердца. Жеребец несся вниз — два предыдущих всадника шарахнулись от него в сторону. Мейбор, охваченный страхом, старался удержаться в седле.
Еще миг — и конь рухнул. Сила разбега выбросила Мейбора из седла, он пролетел по воздуху и покатился со склона, ударяясь о камни. Боль прошла в ногу и спину. Внизу его ждал крутой обрыв.
Мейбор понял, что это означает, и забормотал молитву, летя к своему концу. Но валун, о который он ударился, отшвырнул его в сторону, и Мейбор вместо обрыва попал в гущу колючих кустов.
Голова у него шла кругом, а ногу терзала боль. Колючки впились в тело в опасной близости от детородных органов. Солдаты засуетились вокруг него.
— Лорд Мейбор, как вы себя чувствуете? — спрашивал какой-то тощий юнец.
— Как я, по-твоему, могу себя чувствовать, скатившись с этой горы, болван? Осторожнее, недоумки, — рявкнул он двум другим, пытавшимся его поднять, — я вам не куриная дужка, чтобы раздирать меня надвое!
— У вас что-нибудь сломано, наша милость? — спросил капитан.
— Откуда мне знать? Давайте сюда лекаря.
Капитан замялся:
— Лекарь ждет, когда мы доставим вашу милость в более надежное место.
— А сам он боится спуститься сюда? — Мейбор стукнул человека, пытавшегося освободить его ногу из куста. — Так скажите ему, что, если он сей же миг не появится, я произведу над ним единственную операцию, которой владею сам, а именно охолощу его. — Мейбор позаботился о том, чтобы его последние слова прокатились по всей горе.
Его извлекли из кустов и уложили на носилки. Двое солдат понесли его обратно вверх. Отряд остановился там и уже разбивал шатры. Первой поставили лекарскую палатку, куда и внесли Мейбора.
— Ну, говори, лекарь, — есть переломы или нет? — Мейбор испытывал сильную боль, но никому этого не показывал.
— В этом не так-то просто разобраться, ваша милость...
— Все вы, проклятые, одинаковы. Все бы вам темнить — никакого толку от вас не добьешься! А-а! — Последний крик сопутствовал извлечению большого шипа из вельможного зада. Мейбор обернулся как раз вовремя, чтобы поймать ухмылку на лице лекаря. — Ну что, теперь все вынул?
— Да, ваша милость.
— Ты уверен, что не хотел бы созвать консилиум? Твой ответ подозрительно прям.
Лекарь остался нечувствителен к его ехидству.
— Не попытаться ли вам встать, ваша милость? — Мейбор с его помощью поднялся на ноги и, к изумлению своему, обнаружил, что может ходить. — Так я и думал — переломов нет, — сказал лекарь. Мейбор хотел было заметить ему, что никаких таких мыслей тот не высказывал, но лекарь уже совал ему чашу с дурно пахнущей жидкостью. — Выпейте это, прошу вас.
Мейбор залпом выпил лекарство. Точно сбитень, который готовила его первая жена: отдает рыбой и нет никаких пряностей. Лорд зевнул.
— Что это за зелье?
— Снотворное. Сейчас вы почувствуете его действие.
Веки Мейбора отяжелели. Он доковылял до носилок и лег.
— Неужто я так плох, что меня надо усыплять, точно старика на смертном одре? — Глаза Мейбора закрывались помимо его воли, и уже на грани теплого, темного забытья ему почудился ответ:
— О нет, вы будете жить. Это мне нужен покой.
II
Брен, город-крепость, скала Севера, воздвигнутый между горами и Большим озером, был отлично защищен. С запада и юга его окружали горы, с севера — озеро. Лишь с восточной равнины можно было подойти к городу, но свет еще не видывал сооружения, подобного бренской восточной стене. Она и строилась так, чтобы вселять страх в каждого, кто к ней приближался. Ее гранитные башни уходили главами в облака, бросая молчаливый вызов Богу в небесах, а горы позади словно поддерживали этот вызов.
Снаружи стена была гладкой, словно клинок, — отдельные камни почти не различались в ней. Стена просто излучала высокомерие, словно говоря всем подходящим: «Взберись на меня, если сможешь». В ее искусно выложенных нишах лежала утренняя тень. Острый глаз мог их разглядеть, но даже самый острый ум мог лишь догадываться об их назначении.
Из них, наверно, льют кипящее масло и смолу, решил Хват, а может, там сидят лучники. Он даже присвистнул от восхищения: в Рорне он таких чудес не видал.
Хват шел в череде путников, входящих в город. Свой плащ он вывернул алой подкладкой внутрь. Ему требовалось поправить денежные дела, а при этом лучше не бросаться в глаза.
Он наскоро оглядел людей, ожидающих допуска в город, — у них поживиться было явно нечем — крестьяне и нищие, если не хуже. Ни единого дородного благополучного торговца. Ему, как всегда, не везет — он, видно, выбрал не те ворота.
— Эй ты, орясина, — окликнул он долговязого стража на своей стороне ворот.
— Как ты смеешь обращаться так к герцогскому стражнику?
— Прости, друг, я не хотел тебя обидеть. В наших краях «орясина» — самое лестное слово. — Хват, широко улыбаясь часовому, стал ждать неизбежного вопроса.
— Это в каких же таких краях?
— В Рорне, красивейшем городе востока. Там такие вот длинные и худощавые мужчины пользуются самым большим успехом у женщин.
Лицо часового отразило интерес и недоверие в равной мере. Он тяжко вздохнул.
— Ну и чего тебе надо?
— Я хотел бы узнать кое-что, любезный друг.
— Ты не шпион ли, часом?
— Еще какой! Меня послал сам архиепископ Рорнский.
— Ладно, хватит вздор нести, не то я не пущу тебя в город.
Хват улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.
— А в каком месте входят в город купцы?
— Тебе-то что за дело?
— Я потерял своего патрона, — мигом нашелся Хват. — Он меховщик. Вот я и смекаю, где мне его искать.
— Купцы входят через северо-восточные ворота. Через два двора к югу за ними находится рынок — там его и ищи.
— Я твой должник, друг. Но не уделишь ли ты мне еще толику своих обширных познаний о городе?
— Спрашивай, — молвил польщенный страж.
— Занимая столь важный пост, ты, должно быть, видишь множество людей, входящих в город?
— Ясное дело.
— Так вот — не видал ли ты моего знакомого, который, сдается мне, прошел как раз в эти ворота?
Лицо стража окаменело.
— Я таких сведений чужеземцам не даю. Кто прошел в эти ворота, касается только Брена, но никак не тебя.
— Ну а если этот человек обчистил моего патрона? Ты не хуже меня знаешь, что нет купцов богаче и щедрее, чем меховщики. — Хват на время умолк, предоставив стражу сделать собственные выводы, и тот не замедлил их сделать.
— Что, награда будет?
— Ш-ш, мой друг, ты же не хочешь, чтоб нас услышало полгорода.
— А велика ли награда-то?
— Я не хочу называть никаких цифр — ты ведь понимаешь. — Хват дождался кивка часового и продолжил: — Скажу одно: тебе будет с чем уйти на покой. Ты даже в Рорн мог бы отправиться. Зачем такому красавцу пропадать здесь понапрасну?
— Откуда мне знать, правду ты говоришь или нет?
— Я что, по-твоему, такой умный, что способен тебя одурачить?
Часовому ничего не оставалось, как ответить:
— Нет.
— То-то и оно. Человек, которого я ищу, повыше тебя, но не так строен. Он широк в плечах и мускулист. У него светлые волосы, голубые глаза — многие считают его красивым. А плащ на нем такой же, как на мне.
— Почему такой же? — подозрительно спросил часовой.
— Да потому что он украл плащ у моего хозяина. Натроп всегда одевает меня, как себя самого, — говорит, что это полезно для дела. — Хват мысленно вознес благодарность вымышленному меховщику, оказавшемуся столь полезным.
Часовой отступил на шаг, поскреб подбородок, взглянул на Хвата, посмотрел себе под ноги, устремил взор к востоку и наконец изрек:
— Был тут один человек, похожий на этого. Он въехал в город верхом дней пять назад. Высокий, белокурый и вида самого негодяйского. Теперь я вспоминаю, что и плащ на нем был точно как твой — с ярко-красной подкладкой.
Хват должен был призвать на помощь все свое недюжинное самообладание, чтобы воздержаться от глубокого вздоха облегчения. В ушах его прозвучал голос Скорого: «Держись как ни в чем не бывало, мальчик, и ни к чему не проявляй интереса. Пусть тебя лучше считают дураком, чем пройдохой». Хват пожал плечами:
— Может, это и наш. Ты не видел, случайно, в какую часть города он направился?
Стража слегка разочаровало безразличие Хвата.
— Откуда же мне знать? В таком большом городе, как Брен, человек может скрываться хоть всю жизнь.
— Пять дней назад, говоришь? Куда бы все-таки мог податься в городе человек сильный и искусно владеющий оружием?
— По моему опыту, такой, как он, может оказаться только в двух местах: либо в борделе, либо в бойцовой яме.
— И где же можно найти эти заведения?
— На любом углу в западной части города.
Хват ощутил зуд в пятках.
— Теперь назови мне свое имя, мой друг, чтобы я мог рекомендовать тебя своему патрону.
— Длинножаб.
— О-о! Я вижу, имя у тебя не менее красивое, чем ты сам. Будь уверен, Длинножаб, я уж замолвлю за тебя словечко.
Хват наспех откланялся и хотел удрать, но страж больно ухватил его за плечо:
— Не так скоро, дьяволенок. Скажи мне, как звать твоего меховщика, да и тебя тоже.
— Осторожнее с плащом, Длинножаб, он стоит целое состояние. Моего хозяина зовут Боброхвост, а меня — Лохматка. Спроси любого меховщика: Боброхвост славится своим товаром во всех Обитаемых Землях.
— Боброхвост, — повторил страж, отпустив мальчугана. — Сроду не слыхивал такого имени. Попомни мои слова, парень: если окажется, что ты обвел меня вокруг пальца, я тебя из-под земли достану. А теперь катись.
Хват махнул часовому рукой и юркнул в толпу. Пройдя в восточные ворота, он вступил в город Брен и первым делом понюхал воздух. Ничего. Где же запах этого города? В Рорне пахло отбросами и морем — а в Брене чем же? Хват снова втянул в себя воздух с видом знатока. Нет, ничем не пахнет. Тоже, город называется! Хват бывал в Тулее, Нессе, Дождевом — и все они имели свой особый запах. Запах — это отметина города: он дает понятие о месте и о людях, которые тут живут.
Навстречу Хвату шел человек, бормоча себе под нос проклятия. Человек был высок и темен, а его камзол туго обтягивал мускулистую грудь. Хват не устоял. Его рука скользнула под камзол незнакомца и появилась оттуда с кошельком. Хват нырнул в толпу. Назад он не оглядывался. Скорый не раз внушал ему, как опасно оглядываться. Хват даже шагу не прибавил, руководствуясь советом Скорого: «Будь мастером своего дела во всем. Бросившись бежать, ты все равно что признаешь себя виновным».
Хват прошел с толпой сколько счел нужным, а потом свернул в подвернувшийся переулок. Пусть у Брена нет запаха, зато тут имеются темные и зловещие закоулки. Хвату сразу полегчало, когда он углубился в один из них: здесь все казалось ему знакомым.
Он ступал по следам куда более отчаянных, чем он сам, парней и укрывался в тени, дававшей укрытие тем, кто был не чета какому-то карманному воришке из Рорна. Хват почувствовал себя дома. Встречным он кивал, если у них был дружелюбный вид, и отводил взгляд, если они казались опасными.
Найдя укромную нишу, он присел и достал из котомки украденный кошелек. Нет лучше этого первого мига, когда еще не знаешь, что окажется внутри. Опытной рукой Хват развязал тесемки — и встретил холодный блеск серебра. Это разочаровало его — он предпочел бы теплое свечение золота. Ну что ж, деньги — это деньги. Он ошибся целью — а ведь, судя по виду, тот человек должен был иметь при себе золото. Он, наверно, привязывает его к ляжке, поближе к сокровенным местам — немногие карманники отваживаются лезть туда.
Хват с сожалением вздохнул и стал рыться в кошельке. Можно многое сказать о человеке, посмотрев, что он носит при себе. Этот, например, собирался пообедать куском холодного — и, как убедился Хват, невкусного — пирога с дичиной. Однако в нем чувствовалась и привычка к хорошим вещам, ибо его кошель был подбит шелком. Ограбленный также надеялся на благосклонность некой дамы, ибо под пирогом лежал овечий пузырь, промасленный и готовый к употреблению. Владелец кошелька либо крайне не желал стать отцом, либо опасался дурной болезни.
Хват задумчиво помял пузырь, решая, можно ли извлечь из него пользу. Перепродать его вряд ли удалось бы — но Хват терпеть не мог что-то выбрасывать и потому сунул пузырь себе в котомку. Можно будет отдать эту штуку Таулу, когда тот найдется. За таким красавцем женщины всегда хвостом бегают. К несчастью, самые охочие из них и есть самые опасные — с такими чехол будет в самый раз.
Хват уже хотел выкинуть кошелек, когда там на дне блеснуло что-то голубое. Хват углядел засунутую в самый угол миниатюру, поднес ее к свету и восхищенно свистнул. Это был портрет прекрасной девушки — золотоволосой, голубоглазой и с губами нежными, точно свежеподвешенный рубец. У того чернявого крепыша хороший вкус — если не в еде, то в любви. На обратной стороне портрета имелась какая-то надпись. Хват, не будучи грамотным, не мог ее прочесть, но не хуже кого другого понимал, что крестики на конце обозначают поцелуи. Пожав плечами, он сунул портрет в карман и занялся пирогом.
Прикончив его, Хват стал думать, что делать дальше. Ему нужно было еще денег, ибо его неприкосновенный запас прискорбно сократился после пребывания в Дождевом. Пагубная страсть к игре в кости, а также привычка заказывать изысканные блюда в еще более изысканных гостиницах оставили Хвата без гроша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11