https://wodolei.ru/catalog/mebel/mojdodyr/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


— Тоже думаю. Мне кажется, тебе сейчас нельзя оставаться одному. Не будешь возражать, если я приду к тебе?
— Не буду, приходи. Если уж не спится, то хоть поговорим.
— Тогда разблокируй нуль-Т, я заблокировала ее, когда уходила. Просто нажми на двери желтую кнопку.
— Хорошо, — говорю я и исполняю ее просьбу.
Через минуту на двери нуль-Т загорается красный сигнал, и в комнату входит Елена.
Глава 5
Кто вы такая? Откуда вы?
Ах! Я смешной человек!
Просто вы дверь перепутали,
Улицу, город и век.
Б.Окуджава
Первый же взгляд на нее ввергает меня в состояние шока. Она переоделась, но так, что это не могло быть названо иначе чем “разделась”. Свое полупрозрачное платье она сменила на полностью прозрачную перламутровую то ли рубаху, то ли накидку. Это был просто кусок ткани с большим вырезом посередине, куда она просунула голову, рукавов не наблюдалось. “Одеяние” это свободно свисало с нее и заканчивалось где-то повыше колен. Ткань испещрена мелкими серебряными фигурами, напоминающими знак $. Эти фигуры не мешали видеть, что под тканью нет ничего, если не считать символических трусиков. Эта, с позволения сказать, “одежда” да прежние босоножки составляли весь ее наряд. Может быть, здесь это называется “домашней одеждой”, но для ночного визита к мужчине это выглядело довольно двусмысленно.
Я преодолеваю смущение и, изображая гостеприимного хозяина, широким жестом указываю на кресло. Елена, нисколько не смущаясь своего вида, видимо нормы морали здесь допускают еще и не такое, проходит к креслу и смотрит на столик.
— Так я и думала. Одни сигареты! Джентльмен ожидает леди и даже не позаботился об угощении! Придется хлопотать самой.
Она порхает к компьютеру и через несколько минут из линии доставки вынимает поднос: две бутылки вина, фрукты, сыр, гамбургеры, какая-то рыба. На другом подносе — горячий кофейник, печенье и пирожные.
— Водку я творить не умею, это под силу одному Магистру, но вино, по-моему, неплохое. Тем более что мы планируем не напиваться, а только слегка выпить и поговорить. Я права?
— Желание дамы — закон.
Она заставляет меня съесть гамбургер: “Ты же сегодня, кроме соленых огурцов и селедки, ничего не ел”. И действительно, после первого же куска во мне просыпается волчий аппетит, я набрасываюсь на еду, не стесняясь присутствия Елены. Впрочем, она не отстает от меня.
Когда мы утолили голод и распили полбутылки вина, Елена разливает по чашкам кофе. Потом она удобно усаживается в кресле, вытянув при этом свое произведение искусства в виде женских ног, и спрашивает:
— Как ты думаешь, чем я занималась все это время?
— Представления не имею.
— Я просматривала записи твоей работы в 41-м году. Не все подряд, конечно, а выборочно. Меня интересовало, как можно жить и работать в условиях такой войны и оставаться при этом нормальным человеком?
— Не совсем нормальным. По крайней мере, в моем времени последние годы я читал, что человек, прошедший войну и привыкший к узаконенному убийству, уже не может считаться психически нормальным…
Лена возмущенно прерывает меня, гневно сверкнув своими “жемчужными” глазами:
— Глупости! Это все писалось по специальному заказу и с дальним прицелом. Во-первых, необходимо было в глазах общественности дискредитировать вас — “афганцев”, а во-вторых, вспомни, каким почетом и уважением до недавнего времени пользовались участники войны. Они были почти святыми. Можно ли было предпринять что-то в стране, если бы они этого не одобрили? А сейчас их мнение никого не интересует. После этих статей их считают психически ущербными. Вспомни, как банда подонков избивала старика-героя, и ведь никто не заступился, кроме Злобина! Но я другое имею в виду. Понимаешь, полыхает война, кругом смерть, страдания — ад, одним словом. Вы каждый день летаете под Богом. Деретесь яростно, но на земле становитесь другими людьми. Не только ты: и Волков, и Федоров, и Сергей. А ты и Ольга! Ваша любовь… — Лена замечает, что я мрачнею. — Извини, я задела больное место.
— Ничего, Лена, что было, то прошло, этого уже не вернуть. Я только думаю, что, наверное, вот такие “отдушины” и помогали нам остаться людьми.
Лена смотрит на меня с интересом.
— А верно. Я просто не пыталась взглянуть на все это с такой позиции. Но сейчас речь не об этом.
— А о чем?
— Не о чем, а о ком. Речь — о тебе. Я знаю многих хроноагентов, но ни один из них не смог бы справиться с этим заданием так, как это сделал ты.
— Ты имеешь в виду то, как я прикрывал отход Сергея?
— И это тоже. Я имею в виду твое поведение на войне. Ведь в любую минуту тебя могли убить, а ты… ты даже нe остерегался. Ты все время работал на грани…
— Но ведь Магистр сказал мне, что моя жизнь — вне опасности…
— Мало ли что скажет Магистр! Откуда ты мог знать о том, как мы можем тебя вытащить оттуда? А может быть, Магистр просто лгал тебе, чтобы успокоить? Были у тебя кие мысли?
— Я вообще-то никогда ему особо не верил.
— Вот видишь! В любом случае в твоей ситуации, после гибели Злобина в 91-м году, ты мог вернуться из 41-го года, только пережив свою смерть.
— Почему?
— Я час назад задала этот вопрос Магистру: “Почему мы не перетащили Коршунова сразу после выполнения основного задания?” Знаешь, что он мне ответил?
— Что же?
— Перетащить тебя можно было, только послав на замену тебе Злобина, он в это время был уже свободен…
— Так он — здесь?
— Да, ты с ним еще встретишься. Не отвлекай. Так вот, отправить в 41-й год Злобина прямо так, без подготовки, — значит послать его на верную смерть.
— Я и сам пришел к такому выводу еще месяц назад.
— И правильно решил. Но и твоя собственная смерть в 41-м была уже у тебя на плечах. Магистр сказал, что такие, как ты, на войне долго не живут. Вспомни Волкова. Вспомни себя, как после гибели Ольги ты искал смерти.
Я мрачнею.
— Извини, я опять допустила бестактность. Понимаешь, у нас здесь к тому, что остается в реальных фазах, где мы работали, несколько своеобразный подход. Ты к этому тоже привыкнешь. Это как у вас, летчиков. Товарищ погиб, а вы, помянув его, начинаете анализировать: почему, что он не так сделал. Ищете, где он допустил ошибку, чтобы самому ее потом не повторить.
— Понимаю.
— Вот и хорошо. А я постараюсь, пока ты к этому не привыкнешь, следить за собой. Так вот, твой конец должен был последовать между октябрем 1941-го и февралем 1942-го, в зависимости от расклада вариантов, а их на войне — великое множество.
— Вот как. Значит, все было заранее рассчитано?
— Не до конца. Мы можем точно предсказать будущее отдельной личности только в нормальной обстановке. В экстремальной ситуации — стихийные бедствия или война — вариантов возникает такое множество, что они накладываются друг на друга, и общая картина как бы размывается. Можно увидеть вероятный вариант, но точный — никогда. Ну, к примеру, этот нелепый трагический случай с твоим командиром в первый день войны. Можно ли рассчитать такое? Магистр сказал, что он наблюдал двенадцать вариантов твоей гибели, но такого, какой имел место в реальности, он даже и не предполагал.
— Да, такое предположить было трудно.
— Но тем не менее ты тогда принял решение и осуществил его. Значит, ты был готов к этому. На такое способен далеко не каждый. Я бы, например, не смогла, — голос Лены дрогнул.
— Ну, во-первых, когда я понял, что спасения нет, то пошел в пике, чтобы ускорить конец и не гореть заживо, а увидел эти емкости, и решение пришло автоматически. Продать свою жизнь подороже. Ну а что касается тебя, то, извини, на войне женщинам не место, не женское это дело — воевать.
— А Ольга? — каким-то странным голосом спрашивает Лена.
— Что Ольга? Ольга — врач. Она занималась своим делом, лечила людей, лечила до последнего мгновения, пока не погибла, и погибла-то случайно, нелепо…
— Ну, знаешь, — возмущенно говорит Лена, — “лепых” смертей не бывает, кроме как от старости. По мне так лучше нелепая смерть, чем нелепая жизнь. А что касается меня, то я — тоже врач, и неужели ты думаешь, что я не смогла бы часами стоять у операционного стола, как и она?
— Думаю, смогла бы… На войне часто бывает, что человек делает такое, чему потом сам удивляется: “Да полно! Да неужели я мог такое сделать?” Когда я после боя с десятью немцами оказался наконец в блиндаже у пехотинцев живым и невредимым, и они, и я сам не могли поверить в это. Так и Ольга, если бы в июне ей сказали, что она будет оперировать часами, без перерывов, она бы рассмеялась и сказала, что это невозможно, человек такого не выдержит.
— А она выдержала… Скажи, а ты ее очень любил?
— Леночка, какие смешные вопросы ты задаешь, а еще женщина. Разве можно любить “не очень”?
Елена о чем-то задумывается, наматывая на палец прядь волос. Весь ее вид выражает сомнения и колебания.
— Вот ты, оказывается, какой.
— Какой?
— Цельный. Любить так любить, воевать так воевать. Во всем до конца и без оглядки на тылы. Ты знаешь, я — женщина опытная, но мне такие еще не встречались. Хоть в делах, хоть в любви нет-нет да и проскользнет расчетливость. А такие, как ты, встречаются крайне редко. Поэтому Магистр и сказал: “Такие долго не живут!”… Потому-то меня, наверное, к тебе и потянуло, с первой минуты твоего появления здесь. И чем больше я тебя узнаю, тем больше эта тяга.
— Да ты знаешь меня всего несколько часов!
— Неправда! Я просмотрела эпизоды твоей жизни в обеих фазах… Да и какую роль здесь играет фактор времени?
Она опять замолкает, длинные ее пальцы продолжают наматывать волосы, изумительные, слегка затуманившиеся глаза смотрят куда-то в темноту окна. Медленно, очень медленно она переводит взгляд на меня. Весь ее вид выражает сильнейшее душевное волнение.
— Вчера твой друг, грузин, очень хорошо сказал: “Дай им бог встретиться на том свете и больше не расставаться…” Я не бог и не могу устроить так, чтобы ты встретился здесь с Ольгой, но… может быть… я смогу ее тебе заменить?
Ее глаза смотрят на меня так, что я понимаю — она не шутит, и теряюсь.
— То есть как?
— Так, в прямом смысле…
Я, разумеется, никак не готов к такому повороту дела, и Лена читает это в моих глазах. Она встает и отходит на несколько шагов, чтобы я смог ее как следует разглядеть.
— Что, неужели я такая страшная, неужели я не бужу в тебе никаких чувств?..
Она стремительно поворачивается так, что ее накидка взлетает вверх, обнажая ее великолепную фигуру, которую, впрочем, видно во всех подробностях и без этой демонстрации. Я теряюсь еще больше и, чтобы скрыть смущение, начинаю пороть всякую чушь:
— Как я понимаю, ты отвечаешь за мою адаптацию… Это что — один из методов?
Лена вспыхивает, покраснев всем телом, и, отвернувшись от меня, стремительно подбегает к двери нуль-Т.
— Великое Время! Дурак! Ка-акой дурак…
Ее плечи вздрагивают, рука тянется к клавише. Одним прыжком я догоняю и останавливаю ее, обняв за плечи:
— Лена!
— Что Лена! Что Лена! Неужели ты мог подумать, что я приперлась к тебе среди ночи исполнять свой профессиональный долг? Нашел дуру! А я действительно дура, несколько часов подряд просматривала твою жизнь и ревела как маленькая над каждым эпизодом. А ты… ты…
Она разражается рыданиями, уткнувшись мне в грудь. Что-то надо делать.
— Лена, прости идиота. Но я просто не привык, чтобы женщины были вот так откровенны со мной. В мое время…
— А ты думаешь, в мое время так было принято? Черта с два! Во все времена вы, мужики, всегда одинаковы. Как же! Вы — ведущее начало! Инициатива всегда должна исходить от вас, и если ее проявляет женщина, значит это ужасная непристойность… А если женщина полюбила, полюбила сразу и насмерть… и не может ждать… когда он посмотрит на нее благосклонно… это… это…
Рыдания мешают ей говорить, ее всю трясет, этого я выдержать уже не в силах. Я сжимаю ее виски, отрываю от своей груди и несколькими поцелуями осушаю ей глаза, а потом припадаю губами к ее губам. Она страстно отвечает на поцелуй, крепко обняв меня за шею и за плечи. Я не знаю, куда деть свои руки, и кладу их ей на талию. Накидка ее задирается, и я словно обжигаюсь, коснувшись обнаженного тела, так она горяча. Руки мои мечутся, потом касаются таких же горячих грудей. Лена со стоном откидывается назад и быстрым движением сбрасывает свою накидку, затем она таким же быстрым движением освобождает меня от рубашки и снова припадает ко мне, обжигая своим горячим телом.
Я понимаю, что надо идти до конца. Руки мои с ее грудей спускаются на поясницу и, слегка задержавшись там, нащупывают ее ягодицы и трусики. Лена изворачивается всем телом, как змея, и под моими руками трусики ползут вниз. Когда Лена, переступив через них, снова припадает ко мне, я обнаруживаю, что она уже освободила меня и от шорт.
Подхватываю Лену на руки и несу к дивану. От босоножек ее освобождать некогда, да я бы и не рискнул в такой момент разбираться в хитросплетении ремешков, опутывающих ее ноги…
…Я не ханжа и далеко не новичок в любовных делах, но я никогда не сталкивался с такими женщинами, как Лена. Она вела себя так, словно мы знаем друг друга сто лет. Все мои желания она угадывала так быстро, что они не успевали возникать. Одновременно она сама довольно тактично, но настойчиво доминировала там, где это было необходимо. Более того, от нее исходили какие-то живительные токи. Я никогда не подозревал, что во мне может скрываться такая бездна сексуальной энергии. Порой мне даже становилось страшно…
— Ты не боишься исчерпать себя до дна в первую же ночь? Ведь у нас впереди целых пять суток. Если так пойдет дальше, мы пресытимся друг другом уже послезавтра…
— Глупый! Любовь неисчерпаема, если она настоящая. Ты любишь меня?
— Люблю. Теперь люблю. Ты влюбила меня…
— Тогда иди сюда, не прячься… а насчет пяти суток не заблуждайся. Магистр выдернет нас самое позднее через три дня…
…Я не подозревал, что обыкновенная женщина может любить так необыкновенно. Впрочем, Лена была женщиной самой что ни на есть необыкновенной…
…Я просыпаюсь, когда солнце стоит уже довольно высоко и потолочная панель погасла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68


А-П

П-Я