"Да, ты прав, я заслуживала это", тот взгляд, который
говорил: "Да, ты здесь, да, я чувствую твое присутствие". Затем могла прийти
любовь, и все бы образовалось, потому что он какникак любил ее. Они могли бы
даже, если бы она захотела, подискутировать о том, кто и зачем звонил. Но
это должно было прийти позже. Сейчас обучение в самом разгаре. Как всегда.
Сначала пороть - раз, потом иметь - два.
- Жаль, девочка.
- Том, не делай э...
Он раскачал ремень и увидел, как он лизнул ее бедро. Щелканье ремня
доставило ему удовлетворение, когда он ударил ей по ягодицам. И...
И, Господи Иисусе, она схватила его! Она схватила ремень!
На какое-то мгновение Том Роган был настолько ошарашен этим неожиданным
актом непослушания, что почти потерял из виду наказываемую, только петля
оставалась зажатой в его кулаке.
Он дернул ремень назад.
- Никогда не хватай ничего у меня из рук, - сказал он хрипло. - Ты
слышишь меня? Если еще когда-нибудь это сделаешь, месяц будешь писать
малиновым сиропом.
- Том, прекрати, - сказала она, и сам ее тон взбесил его - она
говорила, как старший на игровой площадке с шестилеткой.
- Я должна ехать. Это не шутка. Люди погибли, и я дала обещание
давнымдавно...
Том не слышал. Он взревел и бросился к ней, с опущенной головой, в
руках бессмысленно качался ремень. Он ударил ее, протащив от дверного
прохода вдоль стены спальной. Он отводил руку назад, бил ее, отводил руку
назад, бил ее, отводил руку назад, бил ее. Потом, утром, он, поднеся руку к
глазам, будет глотать кодеиновые таблетки, но сейчас он ничего не сознавал,
кроме того, что она не повинуется ему! Она не только курила, она пыталась
схватить у него ремень, - о люди! о друзья и ближние! - она сама напросилась
на это, и он будет свидетельствовать перед троном Всевышнего, что она должна
получить сполна.
Он протащил ее вдоль стены, раскачивая ремень, осыпая ее ударами. Она
подняла руки, чтобы защитить лицо, но он бил по всему остальному. В тишине
комнаты щелкал ремень. При этом она не кричала, не умоляла прекратить, как
бывало раньше. Хуже того - она не плакала, как обычно. Слышно было только
щелканье ремня и их дыхание, его - тяжелое и хриплое, ее - учащенное и
легкое.
Она задела за кровать и за туалетный столик у кровати. Ее плечи были
красными от ударов ремня. Волосы растекались огнем. Он тяжело двигался за
ней, медлительный, но огромный - он играл в сквош, пока не повредил себе
Ахиллесово сухожилие два года назад, и с тех пор, без контроля, сильно
прибавил в весе, но мускулатура осталась прежней - прочные снасти в тучном
теле. Все-таки он был немного встревожен своим дыханием.
Она потянулась к туалетному столику - он подумал, она спрячется за него
или, быть может, попытается уползти под него. Вместо этого она взяла...
повернулась... и вдруг воздух наполнился летящими снарядами. Она бросала в
него косметику. Бутылка "Шантильи" ударила его между сосками, упала ему на
ноги, разбилась. Он утопал в запахе духов.
- Кончай! - взревел он. - Кончай, сука!
Но она не прекратила - ее руки парили над туалетным столиком,
заставленным разными стекляшками, хватая все, что ни попадя и бросая это в
него. Он дотронулся до своей груди, куда его ударила бутылочка "Шантильи",
не в состоянии поверить, что она посмела поднять на него руку, хотя разные
предметы продолжали летать вокруг. Стеклянная пробка бутылки порезала его.
Это был даже не порез, а чуть больше, чем треугольная царапина, но была ли в
комнате некая красноволосая леди, которая увидит восход солнца из больничной
койки? О да, была. Некая леди, которая... Баночка с кремом ударила его над
правой бровью с внезапной, зловещей силой. Он услышал тупой звук,
по-видимому, внутри головы. Белый свет вспыхнул над полем зрения правого
глаза, и он отступил на шаг с открытым ртом. Теперь тюбик крема "Нивеа"
попал ему в живот с легким шлепаньем, и она - неужели? возможно ли это? -
да! Она кричала на него!
- Мне нужно в аэропорт, сукин сын! Ты слышишь меня? У меня дело, и я
еду! И ты уйдешь с дороги, потому что Я УЕЗЖАЮ!
Кровь прилила к его правому глазу, зудящему и горячему.
Некоторое время он стоял, уставясь на нее, как будто никогда не видел
ее раньше. В каком-то смысле, и не видел... Ее груди отяжелели. Лицо пылало.
Губы были злобно втянуты. Она все повыкидывала с туалетного столика. Склад
снарядов опустошился. Он все еще мог прочитать страх в ее глазах... но это
все еще был не страх перед ним.
- Ты положишь все вещи назад, - сказал он, стараясь не задыхаться. Это
было бы нехорошо, отдавало бы слабостью- Затем ты положишь назад чемодан и
пойдешь в постель. И если ты все это сделаешь, я, может быть, не буду бить
тебя слишком сильно. Может быть, ты сможешь выйти из дому через два дня
вместо двух недель.
- Том, послушай меня, - она говорила медленно. Ее взгляд был очень
ясный. - Если ты приблизишься ко мне снова, я убью тебя. Ты понимаешь это,
ты, лохань с кишками? Я убью тебя.
И вдруг - может потому, что лицо ее выражало ясное отвращение,
презрение к нему, может, потому что она назвала его лоханью с кишками, или
потому, что грудь ее мятежно поднималась и опускалась - его охватил страх.
Это была не почка, не цветок, а целый - черт возьми - САД страха - ужасный
страх, что его ЗДЕСЬ нет.
Том Роган рванулся к жене, на этот раз без вопля. Он подошел тихо, как
торпеда, прорезающая воду. Теперь он намеревался не просто бить и подчинять
ее, а сделать с ней то, чем она так опрометчиво угрожала ему.
Он думал, что она убежит. Возможно к ванной. Или к лестнице. Вместо
этого она стояла, не двигаясь с места. Ее бедро ударялось о стену, когда она
легла на туалетный столик, и стала толкать его вперед, на него, сломав до
основания два ногтя, поскольку потные ладони сделались скользкими.
На какое-то мгновение туалетный столик пошатнулся, затем она снова
подалась вперед. Столик завальсировал на одной ножке, зеркало ухватило свет
и отразило короткую плавающую тень аквариума на потолке, затем он закачался
впередназад. Край его ударил Тома по бедрам и он свалился. Раздался
мелодичный перезвон бутылочек, они опрокинулись и разбились. Он видел, как
зеркало падает на пол слева от него, поднес руку к глазам, чтобы защитить их
и выпустил ремень. Стекло рассыпалось по полу. Он почувствовал режущую боль,
показалась кровь.
Теперь она плакала, ее дыхание перешло в высокие рыдания. Сколько раз
она представляла себе, как бросает его, бросает этого тирана, как она
бросила когдато тиранаотца, удрав в ночь и заранее затолкав сумки в багажник
своего "Катласса". Она была не настолько глупа, чтобы не понимать - даже в
разгар этой невероятной бойни
- что она не любила Тома и никоим образом не любит его сейчас. Но это
не мешало ей бояться его... ненавидеть его... и презирать себя за то, что
выбрала его по Каким-то неясным причинам, похороненным в те времена, которые
вроде бы канули в прошлое. Ее сердце не разбивалось; оно словно сгорало
вгруди, таяло. Она боялась, что огонь ее сердца может уничтожить рассудок.
И сверх того, на задворках ее разума, ноющей болью отдавался сухой
голос Майкла Хэнлона: "Оно вернулось, Беверли... оно вернулось... и ты
обещала..."
Туалетный столик качнулся. Раз. Два. Третий раз. Казалось, он дышит.
Двигаясь в возбуждении - уголки ее рта конвульсивно дергались, - она
быстро обогнула туалетный столик, на цыпочках ступая по разбитому стеклу, и
схватила ремень как раз в тот момент, когда Том накренил его. И тут же
выпрямилась, рука скользнула в петлю. Она стряхнула волосы с глаз, наблюдая
за его движениями.
Том встал. Осколок зеркала порезал ему щеку. Диагональный порез -
тонкая линия, похожая на ту, что рассекла бровь. Он искоса смотрел на
Беверли, медленно вставая на ноги, и она видела капли крови на его шортах.
- Ты дашь мне этот ремень, - сказал он.
Но она повертела ремень в руке и посмотрела на него с вызовом.
- Прекрати это, Бев. Немедленно.
- Если ты подойдешь ко мне, я вышибу из тебя все говно, - эти слова, к
ее великому удивлению, исходили из ее рта.
А кто этот троглодит в окровавленных шортах? Ее муж? Ее отец? Любовник,
которого она привела в колледж, и который однажды ночью разбил ей нос,
просто из прихоти? ПОМОГИ
МНЕ ГОСПОДИ, подумала она. ГОСПОДЬ сейчас поможет: мне. А ее рот
продолжал:
- Я могу это сделать. Ты толстый и неповоротливый, Том. Я уезжаю, и,
думаю, там останусь. Это, наверное, все.
- Кто этот парень, Денбро?
- Забудь это. Я была...
Она слишком поздно поняла, что вопрос он задал просто, чтобы отвлечь
ее. Он приблизился к ней, когда у него с губ слетало последнее слово. Ремень
в ее руках по дуге рассек воздух, и звук, который он издал, когда рассек ему
рот, был подобен звуку упрямой пробки, вырвавшейся из бутылки.
Он взвыл и зажал рот руками, в расширившихся глазах были боль и
удивление. Между пальцами по рукам полилась кровь.
- Ты разбила мне рот, сука! - закричал он. - О, Бог мой, ты разбила мне
рот!
Он опять пошел на нее, с вытянутыми руками, рот - мокрое красное пятно.
Его губы разорвались в двух местах. Из переднего зуба была выбита коронка.
Она увидела, как он выплюнул ее. Какая-то часть ее существа, больная и
стонущая, была вне этой сцены и хотела бы закрыть глаза. Но та, другая
Беверли, чувствовала экзальтацию приговоренного к смертной казни
заключенного, вырвавшегося на свободу по прихоти землетрясения. Той Беверли
все это очень нравилось. Я хочу, чтобы ты это проглотил! Чтобы ты этим
подавился!
Именно та Беверли раскачала ремень в последний раз - ремень, которым он
сек ее по ягодицам, по ногам, по грудям. Ремень, который он испробовал на
ней бессчетное число раз за последние четыре года. Количество ударов
зависело от того, насколько ты провинилась. Том приходит домой и обед
холодный? Два удара ремнем. Бев много работает в студии и забывает звонить
домой? Три удара ремнем. О, посмотритека - Бев получила еще один вызов в
полицию за нарушение стоянки. Один удар ремнем - по груди. Он был добрым. Он
редко бил до синяков. Она не испытывала сильной боли. Кроме боли унижения
еще большую боль причиняло то, что она сознавала: что-то в ней жаждало этой
боли. Жаждало унижения.
"Последний раз плачу за все", - подумала она и раскачала ремень. Она
размахнулась, медленно размахнулась сбоку, и ремень наотмашь ударил его по
яйцам с резким звухом
- словно женщина выбивает коврик. Это было все, что требовалось. Вся
агрессия моментально вышла из Тома Рогана,
Он издал тонкий, бессильный крик и упал на колени, как в молитве. Его
руки были между ног. Голова откинута назад. На шее натянулись жилы. На лице
- гримаса страшной боли. Его левое колено неуклюже опустилось на толстый,
острый осколок разбитой бутылочки из-под духов, и он медленно откатился на
один бок, как кит. Одной рукой обхватил раненое колено.
"Кровь, - подумала она. Боже мой, у него везде кровь".
"Он выживет, - холодно ответила новая Беверли - Беверли, которая
воспряла от телефонного звонка Майкла Хэнлона. Такие, как он, всегда
выживают. Ты только давай, уматывай отсюда, пока он не решит, что хочет еще
музицироегГп. Или пока не решит спуститься в подвал и достать свой
Винчестер".
Она выпрямила спину и почувствовала боль в ноге, порезанной стеклом от
разбитого туалетного зеркала. Она наклонилась, чтобы взять ручку чемодана.
При этом не сводила с него глаз. Она спиной открыла дверь и, пятясь, прошла
в холл. Чемодан она держала перед собой обеими руками. Порезанная нога
оставляла кровавые отпечатки. Добравшись до лестницы, она развернулась и
быстро пошла вниз, не разрешая себе думать и полагая, что у нее не осталось
никаких связных мыслей, по крайней мере, на данный момент.
Она почувствовала, как что-то хлестнуло ее по ноге, и закричала.
Потом взглянула вниз и увидела, что то был конец ремня. Он все еще
висел у нее на руке, и в тусклом свете еще сильнее напоминал мертвую змею.
Она с отвращением бросила ремень через перила и увидела, как он упал вниз на
дорожку в холле.
У подножия лестницы она схватила конец ночной рубашки и стянула ее
через голову. Рубашка была в крови, она не может ни секунды оставлять ее на
себе. Беверли отбросила рубашку в сторону и она, как парашют, упала на
цветок каучуконос в дверях гостиной. Голая Беверли наклонилась к чемодану.
Ее соски были холодные, твердые, как пули.
- Беверли, подними свою жопу наверх!
Она схватила ртом воздух, дернулась, затем снова наклонилась к
чемодану. Она открыла чемодан и выгребла трусы, блузу, старую пару "Левис".
Она швырнула все у двери, в то время как ее глаза продолжали следить за
лестницей. Но Том не появлялся наверху. Он крикнул ее имя еще дважды, и
каждый раз она уходила от этого звука, а глаза ее охотились, губы
оттягивались от зубов в бессознательной гримасе.
Она рванула пуговицы блузки через прорези. Две верхние пуговицы
отлетели, и она подумала, что выглядиткак проституткапочасовик, ищущая
последнюю халтуру перед ночным звонком.
- Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА! ДЕРЬМОВАЯ СУКА!
Она закрыла и защелкнула чемодан. Кусочек блузки торчал оттуда, как
язычок. Она всего один раз, быстро осмотрелась вокруг, подозревая, что
никогда больше не увидит этот дом.
В этой мысли она нашла облегчение, открыла дверь и вышла. Она прошла
три квартала, совершенно не соображая, куда идет, когда поняла, что ноги у
нее до сих пор голые. Левая, которую она порезала - тупо ныла. Надо
что-нибудь надеть на ноги. Было два часа ночи. Ее бумажник и кредитки
остались дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25