"
Перед заведением Шеба подмаргивали три яркие лампы - одна была
прибита над перекошенными двустворчатыми дверями, две других располагались
по обе стороны от них. Припев "Джуда" мало-помалу затих, на пианино
забренчали другую старинную балладу. Голоса шелестели невнятно, как
рвущиеся нити. Стрелок на миг задержался у дверей, заглядывая внутрь.
Посыпанный опилками пол, возле столов на шатких ножках - плевательницы.
Дощатая стойка на козлах для пилки дров. Захватанное липкое зеркало за
стойкой отражало тапера - вертящаяся табуретка придавала его спине
неподражаемую сутулость. Переднюю панель пианино убрали, так что можно
было смотреть, как во время игры на этом новейшем техническом достижении
вверх и вниз ходят соединенные с деревянными клавишами молоточки. За
стойкой стояла трактирщица, светловолосая женщина в грязном синем платье.
Одна бретелька была заколота английской булавкой. В глубине помещения вяло
выпивали и играли в "Глянь-ка" человек шесть городских. Еще с полдюжины
местных неплотной кучкой сгрудились у пианино. Четверо или пятеро - у
стойки. И рухнувший лицом на стол у двери старик с буйной седой шевелюрой.
Стрелок вошел.
Головы повернулись. Стрелка и его оружие осмотрели. На мгновение
воцарилась почти полная тишина - лишь равнодушный ко всему тапер, не
обращая внимания на вновь прибывшего, легко касался клавиш. Потом женщина
вытерла стойку, и все вернулось на круги своя.
- Глянь-ка, - сказал в углу один из картежников, подкладывая в пару к
червонной тройке четверку пик. Больше карт у него на руках не было. Тот,
кто положил червонную тройку, выругался и передал ему свою ставку, после
чего настала очередь следующего игрока.
Стрелок приблизился к стойке.
- Тут можно разжиться мясцом? - спросил он.
- А как же. - Женщина взглянула ему в глаза. Должно быть, когда-то
она была хороша, но теперь лицо стало бугристым, а по лбу змеился
сине-багровый шрам. Она густо запудривала его, но это скорее привлекало к
шраму внимание, нежели маскировало его. - Правда, задорого.
- Представляю. Дай-ка три порции да пива.
Снова неуловимая перемена в общей атмосфере. Три порции мяса. Рты
наполнились слюной, языки заворочались, медленно и сладострастно подбирая
ее. Три порции.
- Это обойдется тебе в пять зелененьких. Вместе с пивом.
Стрелок выложил на стойку золотой.
Все взгляды обратились к монете. За стойкой, слева от зеркала, стояла
жаровня с медленно тлеющими углями. Женщина скрылась в небольшой
комнатушке позади нее и вернулась с листом бумаги, на котором лежало мясо.
Не слишком щедрой рукой она отрезала три ломтя и бросила на огонь. От
жаровни поднялся умопомрачительный запах. Стрелок стоял, сохраняя
бесстрастное равнодушие и лишь краешком сознания отмечая, что пианино
запинается, картежники сбавили темп, а завсегдатаи заведения бросают на
него косые взгляды.
Заходящего со спины мужчину стрелок заметил на полпути, в зеркале.
Тот был почти абсолютно лыс и сжимал рукоять громадного охотничьего ножа,
на манер кобуры прикрепленного петлей к поясу.
- Иди сядь, - спокойно сказал стрелок.
Мужчина остановился. Верхняя губа непроизвольно вздернулась, как у
пса, и на миг стало тихо. Потом он двинулся обратно к своему столику.
Восстановилась прежняя атмосфера.
Пиво подали в высоком стеклянном бокале с трещиной.
- Сдачи нету, - задиристо объявила женщина.
- Я и не жду.
Она сердито кивнула, словно такая, пусть даже выгодная ей,
демонстрация толстого кошелька разгневала ее. Однако золотой взяла, и
минутой позже на мутной, плохо вымытой тарелке появились еще сырые по
краям ломти мяса.
- Соль у вас водится?
Пошарив под стойкой, женщина выдала ему соль.
- Хлеб?
- Нету.
Стрелок знал, что это неправда, но не стал развивать тему. Лысый
пялил на него синюшные глаза. Лежавшие на треснувшей, выщербленной
столешнице руки сжимались и разжимались. Ноздри мерно раздувались.
Стрелок степенно, почти ласково принялся за еду. Он кромсал мясо,
отправляя куски в рот, и старался не думать о том, что говядину удобнее
резать, добавив к вилке кое-что еще.
Он почти все съел и уже созрел для того, чтобы взять еще пива и
свернуть папиросу, когда на плечо ему легла рука.
Стрелок вдруг осознал, что в комнате снова стало тихо, и различил
вкус сгущавшегося в воздухе напряжения. Обернувшись, он уперся взглядом в
лицо того человека, который спал у двери, когда он заходил. Лицо это было
ужасно. От него исходили отвратительные прогорклые миазмы - запах
бес-травы. Глаза были глазами проклятого - остекленелые, неподвижные и
сверкающие глаза человека, который смотрит и не видит; глаза, вечно
обращенные внутрь, в бесплодный ад неуправляемых грез, грез, спущенных с
привязи, поднимающихся из зловонных трясин подсознания.
Женщина за стойкой издала негромкий стон.
Потрескавшиеся губы покривились, раздвинулись, обнажили позеленевшие
замшелые зубы, и стрелок подумал: "Да он не курит. Он ее жует. Ей-богу,
жует". И тут же, следом: "Это мертвец. Он, должно быть, мертв уже год". И
сразу: "Человек в черном".
Они не сводили друг с друга глаз - стрелок и человек, шагнувший за
грань безумия.
Старик заговорил, и ошарашенный стрелок услышал, что к нему
обращаются Высоким Слогом:
- Сделай милость, дай золотой. Один-единственный. Потешиться.
Высокий Слог. На миг рассудок стрелка отказался постичь услышанное.
Прошло столько лет - века, Боже правый, тысячелетия! Никакого Высокого
Слога больше не было, он остался один - последний стрелок. Остальные...
Он потрясенно полез в нагрудный карман и извлек золотую монету.
Растрескавшаяся исцарапанная рука потянулась за ней, обласкала, подняла
кверху, чтобы в золоте отразилось яркое коптящее пламя керосиновых ламп.
Посланница цивилизации, монета, гордо заблестела - золотисто-красноватый,
кровавый отблеск.
- Ахххххх... - Невнятный удовлетворенный звук. Покачиваясь, старик
развернулся и двинулся назад к своему столику, держа монету на уровне
глаз, поворачивая то так, то эдак, пуская зайчики.
Заведение быстро пустело. Створки дверей бешено ходили туда-сюда.
Тапер громко захлопнул крышку инструмента и, словно персонаж комической
оперы, широченным шагом вышел следом за остальными.
- Шеб! - пронзительно крикнула ему вслед женщина. В ее тоне смешались
страх и сварливость. - Шеб, вернись! Да будь оно все проклято!
Тем временем старик вернулся за свой столик и волчком закрутил монету
на выщербленных досках, не спуская с нее бессмысленного завороженного
взгляда безжизненных глаз. Он запустил ее второй раз, третий, и его веки
отяжелели. Четвертый - и голова старика пристроилась на стол раньше, чем
монета остановилась.
- Вот так вот, - тихо и яростно проговорила женщина. - Ты выжил мне
всех клиентов. Доволен?
- Они вернутся, - сказал стрелок.
- Нет, нынче вечером их уж не жди.
- Кто он?.. - Стрелок указал на травоеда.
- Поди и... - Она завершила команду описанием невероятного способа
мастурбации.
- Я должен знать, - терпеливо проговорил стрелок. - Он...
- Занятно он с тобой толковал, - перебила она. - Норт отродясь так не
говорил.
- Я ищу одного человека. Ты должна бы его знать.
Женщина уставилась на него. Гнев утихал, уступая место сперва
догадкам, потом - сильному влажному блеску, который стрелок уже видел.
Шаткое строение задумчиво потрескивало. Вдалеке истошно залаяла собака.
Женщина поняла, что он знает, и блеск сменился безнадежностью, тупым,
безгласным желанием.
- Мою цену ты знаешь, - сказала она.
Стрелок не сводил с нее глаз. Темнота скрыла бы шрам. Женщина была
довольно худа, и сделать дряблым все ее тело не сумела ни пустыня, ни
песок, ни тяжелая однообразная работа. А когда-то она была хорошенькой,
может быть, даже красивой. Не то, чтобы это было важно. Все равно, пусть
даже в сухой черноте утробы этой женщины устроили бы гнездо
жуки-могильщики. Все было предначертано.
Женщина вскинула руки к лицу и оказалось, что в ней еще довольно
жизненных соков - на слезы хватило.
- Да не пялься ты на меня! Нечего так подло смотреть!
- Прости, - сказал стрелок. - Я не нарочно.
- Все вы не нарочно! - крикнула женщина ему в лицо.
- Погаси лампы.
Она всхлипнула, пряча лицо в ладонях. Не из-за шрама - из-за того,
что это возвращало ей если не девственность, то пору девичества. Булавка,
удерживавшая бретельку, поблескивала в свете коптящих ламп.
- Погаси лампы и запри дверь. Он ничего не украдет?
- Нет, - едва слышно выговорила она.
- Тогда гаси свет.
Женщина не отнимала рук от лица, покуда не оказалась у стрелка за
спиной. Она гасила лампы одну за другой, прикручивая фитили и вслед за
этим дыханием задувая пламя. Потом в темноте она взяла его за руку, и рука
эта оказалась теплой. Женщина отвела его наверх. Там не было света, чтобы
укрывать от него соитие.

6
Стрелок свернул в темноте две папиросы, раскурил и одну передал
женщине. Комната хранила аромат хозяйки - трогательный свежий аромат
сирени. Запах пустыни забивал его, уродовал, калечил. Он был словно запах
моря. Стрелок понял, что боится пустыни, которая ждала его впереди.
- Его звать Норт, - сказала женщина. Ее голос не утратил ни капли
прежней резкости. - Просто Норт. Он умер.
Стрелок ждал.
- Его коснулась рука Господа.
Стрелок сказал:
- Я еще ни разу Его не видел.
- Сколько себя помню, все он здесь обретался... Норт, я хочу сказать,
а не Господь. - Она пьяно расхохоталась в темноте. - Одно время был
тутошним золотарем. Стал пить. Траву нюхать. Потом курить ее. Ребятня
начала таскаться за ним повсюду, науськивать собак. И ходил он в старых
зеленых штанах, от которых воняло. Понимаешь?
- Да.
- Он начал жевать траву. Под конец уж просто сидел тут у нас и ничего
не ел. В мыслях-то он, может, королем себя видел. Может, мальчишки были
его шутами, а их собаки - принцессами.
- Да.
- Он помер прямо перед нашим заведением, - продолжала она. - Явился,
топоча по тротуару как слон - ходил-то он в саперных башмаках, таким сносу
нет, - а за ним хвостом ребятня да собаки. И похож он был на клубок
проволочных одежных вешалок, коли их перекрутить да завернуть все вместе.
В глазах адские огни горели, а он знай себе скалился - точь-в-точь такие
ухмылки детишки вырезают тыквам в канун Дня всех святых. Разило от Норта
грязью, гнилью и травой: она стекала из углов рта, как зеленая кровь. Я
думаю, он хотел зайти послушать, как Шеб играет на пианино. Прямо перед
дверью Норт остановился и вскинул голову. Мне было его видно, и я
подумала, что он услышал дилижанс, хоть никакого дилижанса мы не ждали.
Тут его вывернуло таким черным, там было полно крови, и все это лезло
прямо сквозь его ухмылку, точно сточные воды сквозь решетку. Воняло так,
что рехнуться можно было. Норт поднял руки и просто повалился. И все. Умер
с этой своей ухмылкой на губах, в собственной блевотине.
Женщина подле него дрожала. Снаружи без умолку тонко скулил ветер и
где-то вдалеке хлопала дверь - звук был таким, будто его слышишь во сне.
За стенами бегали мыши. В дальнем уголке сознания стрелка промелькнула
мысль, что это, вероятно, единственное заведение в городе, процветающее
настолько, чтобы прокормить мышей. Он положил руку женщине на живот. Она
сильно вздрогнула, потом расслабилась.
- Человек в черном, - напомнил он.
- Обязательно надо все выспросить, да?
- Да.
- Ладно. Расскажу. - Она обеими руками вцепилась ему в руку и
рассказала.

7
Он появился на склоне того дня, когда умер Норт. Буянил ветер: сдувая
верхний рыхлый слой почвы, он гнал по улицам завесу песка и крутящиеся
ветряками кукурузные стебли. Кеннерли повесил на двери конюшни замок,
прочие же немногочисленные лавочники закрыли витрины ставнями и заперли
ставни доской. Небо было желтым, как лежалый сыр, и тучи летели по нему
столь стремительно, будто в бесплодных просторах пустыни, где побывали так
недавно, увидели нечто ужасающее.
Он приехал на шаткой повозке, обвязанной мелко рябившей под ветром
парусиной. За его появлением следили, и старик Кеннерли, лежавший у окна с
бутылкой в одной руке и горячей, рыхлой грудью своей второй по старшинству
дочки в другой, решил: если этот человек постучится, его нет дома.
Но человек в черном проехал мимо, не крикнув тянувшему повозку
гнедому "Тпрру!". Колеса крутились, взбивая пыль, и ветер с готовностью
подхватывал ее цепкими пальцами. Возможно, человек этот был монахом или
священником: он был в припорошенной светлой пылью черной рясе, а голову
покрывал просторный, затенявший лицо капюшон, который рябил и хлопал на
ветру. Из-под облачения выглядывали тяжелые башмаки с пряжками и
квадратными носами.
Остановившись перед заведением Шеба, человек в черном привязал
лошадь. Гнедой опустил голову к земле и шумно фыркнул. Человек в черном
обошел повозку, отвязал сзади один клапан, нашел выцветшую под солнцем и
ветрами седельную сумку, забросил за плечо и вошел в трактир.
Алиса с любопытством следила за ним, но больше его прибытия никто не
заметил. Все прочие были пьяны, как сапожники. Шеб играл на манер рэгтайма
методистские гимны, а седые бездельники, явившиеся рано, чтобы укрыться от
бури и попасть на поминки по Норту, уже успели допеться до хрипоты. Пальцы
упившегося почти до бесчувствия Шеба, который испытывал сладострастное
упоение от того, что его существование еще длится, порхали над клавишами с
горячечной быстротой перелетающего от игрока к игроку волана, сновали,
точно челнок ткацкого станка.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4