https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_kuhni/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Хотя он чувствовал доверие к добросовестности Людовико, насколько позволяло его краткое знакомство с ним, но он все-таки не мог допустить мысли поручить Эмилию его заботам на время путешествия; с другой стороны, ему не хотелось отказаться от опасного удовольствия ее присутствия.
Стали обсуждать вопрос, к какой морской гавани они должны направить путь; Людовико, более знакомый с географией страны, объяснил им, что Легхорн был ближайшим значительным портом. Дюпон тоже находил, что из всех итальянских портов Легхорн более всего соответствует их целям, так как оттуда беспрестанно уходят суда всех национальностей. Туда-то они и решили держать путь.
Эмилия приобрела себе маленькую соломенную шляпку, такую, какие носили тосканские крестьянки, и некоторые другие принадлежности, необходимые в дороге; затем путешественники переменили своих измученных лошадей на других, свежих, и пустились в дорогу, как только солнце стало подыматься из-за горных вершин; пространствовав несколько часов, они стали спускаться в долину Арно. Здесь Эмилия могла любоваться всей прелестью лесной и пастушеской природы в гармоничном сочетании. Местность еще украшалась рассеянными кое-где изящными виллами флорентийской знати и роскошными разнообразными полями. Каким свежим кустарником поросли склоны и как прекрасны леса, раскинувшиеся амфитеатром по горам! А над всем этим виднелись изящные очертания волнообразных Апеннин, теперь уже смягченных и не таких диких, какими являлись внутри горной области. В некотором отдалении, на востоке Эмилия различала Флоренцию с ее башнями, рисующимися на светлом горизонте, и с ее роскошной равниной, расстилающейся к самым предгорьям Апеннин, пестрея садами, великолепными виллами, рощами апельсинных, лимонных, тутовых деревьев и плодородными полями. К западу равнина эта тянулась до самого берега Средиземного моря, столь отдаленного, что его можно было узнать только по голубоватой линии, видневшейся на горизонте, да по легкому морскому туману, едва окрашивавшему эфир над горизонтом.
От всего сердца Эмилия приветствовала волны, по которым она должна вернуться на свою родину; однако при воспоминании о родине сердце ее заныло тоской — ведь у нее уже не было дома, где она могла бы приютиться, не было родителей, которые приветствовали бы ее; как бездомный странник возвращалась она в отчизну поплакать над могилой, где лежит прах ее отца! Нерадостно ей было подумать и о том, как много, вероятно, пройдет времени, прежде чем она увидится с Валанкуром: может быть, он стоит со своим полком где-нибудь в далекой области Франции, и даже когда они встретятся, то им придется лишь скорбеть и сетовать по поводу захватов негодяя Монтони. При всем том она все-таки чувствовала несказанный восторг при мысли очутиться снова в той стране, где живет Валанкур, даже если б она и была уверена, что не увидит его.
Палящий зной — настал полдень — принудил путников поискать тенистый уголок, где они могли бы отдохнуть несколько часов; соседняя чаща, изобилующая диким виноградом, малиной и фигами, обещала им вкусный завтрак.
Вскоре они свернули с дороги в рощу; там сквозь густую зелень совсем не проникали солнечные лучи, а ручей, вытекавший из скалы, распространял в воздухе чудную прохладу. Сойдя с коней и пустив их пастись, Аннета и Людовико побежали набрать ягод и плодов с окружающих кустов и скоро вернулись с обильным запасом провизии. Путешественники, расположившись под тенью кипарисов и пиний на мураве, усыпанной невиданным обилием душистых цветов — такого множества Эмилии не удавалось видеть даже в Пиренеях, — насладились своей незатейливой трапезой, с новым удовольствием любуясь сквозь темную листву сосен сияющим ландшафтом, который тянулся вплоть до самого моря.
Мало-помалу Эмилия и Дюпон погрузились в молчание и задумчивость; Аннета сияла радостью и болтала за всех; Людовико тоже был весел, помня, однако, расстояние, отделявшее его от других спутников.
Окончив завтрак, Дюпон посоветовал Эмилии постараться заснуть в жаркие часы дня; слугам он велел сделать то же самое, с тем, что он сам будет сторожить тем временем; но Людовико не хотел утруждать его и взялся караулить со своим мушкетом, пока Эмилия с Аннетой, утомленные путешествием, прилегли заснуть.
Когда Эмилия, освеженная сном, проснулась, она увидела, что караульный спит на своем посту, а Дюпон сторожит, погруженный в глубокую задумчивость. Так как солнце стояло еще слишком высоко, чтобы можно было продолжать путь, и так как было необходимо дать Людовико время выспаться после всех вынесенных им трудов и тревог, то Эмилия воспользовалась случаем, чтобы расспросить Дюпона, каким образом он очутился пленником у Монтони. Польщенный участием Эмилии, Дюпон тотчас же начал свое повествование.
— Я прибыл в Италию, сударыня, вместе со своим полком, состоя на службе моего отечества. Во время стычки в горах с бандами Монтони наш отряд был обращен в бегство, и я попал в плен вместе с несколькими товарищами. Когда мне сказали, чей я пленник, имя Монтони поразило меня: я помнил, что г-жа Шерон, ваша тетушка, вышла замуж за итальянца этого имени и что вы уехали с ними в Италию. Но лишь позднее я убедился, что это тот самый Монтони и что вы находитесь под одним кровом со мною. Я не стану надоедать вам описанием своих чувств, когда я узнал об этом от одного часового, которого я успел склонить на свою сторону настолько, что он делал мне некоторые снисхождения, между прочим одну поблажку, очень для меня важную, но очень опасную для него; однако он упорно отказывался передавать вам письма или какие-либо поручения от меня; он боялся, что его изловят, и тогда он подвергнется мщению Монтони. Впрочем, он несколько раз доставлял мне возможность видеть вас. Вы удивлены, сударыня, и я должен объясниться. Мое здоровье и состояние духа сильно страдали от недостатка воздуха и моциона. Наконец мне удалось вызвать жалость, или, может быть, корыстолюбие в этом человеке, и он стал позволять мне ходить по террасе.
Эмилия с напряженным вниманием слушала рассказ Дюпона.
— Дав мне такое разрешение, — продолжал он, — солдат знал, что ему нечего опасаться моего бегства из замка, который зорко охранялся и ближайшая терраса которого возвышалась над отвесной скалой; он показал мне также дверь, скрытую в деревянной панели моей камеры, и научил меня отворять ее; дверь эта вела в проход, проделанный сквозь толщину стены и выходивший в темный закоулок восточного укрепления. Впоследствии я узнал, что есть много подобных переходов, скрытых в толще стен, по всей вероятности, проделанных нарочно для того, чтобы облегчать побеги в военное время. По этому проходу в глухую полночь я часто пробирался на террасу и прохаживался по ней с крайней осторожностью, чтобы шум шагов моих не выдал меня часовым, стоящим на карауле где-нибудь в далеких частях ее; ибо та часть террасы, где я ходил, защищенная высокими зданиями, не охранялась солдатами. В одну из таких полночных прогулок я увидел свет в одном окне над укреплением, как я заметил, приходившемся как раз над моей камерой заключения. Мне пришло в голову, не вы ли живете в этой комнате, и с надеждой увидеть вас я стал караулить против окна.
Эмилия, вспомнив фигуру, появлявшуюся прежде на террасе и так сильно пугавшую ее, воскликнула:
— Так это были вы, мосье Дюпон, — это вы возбуждали мои глупые страхи? Моя душа была в то время так подавлена долгими страданиями, что я пугалась каждого пустяка.
Дюпон, выразив сожаление, что он был причиной ее испуга, прибавил:
— В то время, как я стоял, прислонившись к ограде против вашего окна, я думал о вашем тяжелом положении, о моем собственном, и у меня невольно вырывались стоны, что, вероятно, и заставило вас подойти к окну: тогда-то я и увидел в окне женскую фигуру и был уверен, что это вы. О, не стану описывать вам моих чувств в эту минуту! Я горел желанием заговорить, но меня удерживала осторожность; наконец далекие шаги часового принудили меня покинуть свой пост.
Прошло порядочно времени, прежде чем мне удалось опять выйти на прогулку; я мог выходить из своей тюрьмы только в те ночи, когда стоял на часах мой знакомый; между тем я убедился, на основании его слов, что ваша комната помещается как раз над моею; в следующий раз, когда я вышел, я опять вернулся к вашему окну и увидел вас, но не решался заговорить. Я махнул рукой, и вы вдруг скрылись; тогда-то я забыл об осторожности и у меня вырвался стон… Опять вы появились… вы заговорили… я услышал знакомый звук вашего голоса! В эту минуту моя сдержанность опять изменила бы мне, если б я не услышал приближающихся шагов солдата. Тогда я мгновенно удалился, но человек все-таки успел меня заметить. Он бросился за мной следом по террасе и так проворно нагонял меня, что я принужден был прибегнуть к уловке — правда, смешной уловке, чтобы спасти себя. Я слышал о суеверии этих людей и издал какой-то странный, неопределенный вопль, в надежде, что мой преследователь примет этот звук за нечто сверхъестественное и бросит гнаться за мною. К счастью, выходка моя удалась. Человек этот, как оказалось, был подвержен каким-то припадкам. Он упал без чувств, а благодаря этому я мог благополучно ретироваться. Сознание избегнутой опасности, а также усиленный караул, установленный, очевидно, вследствие моего появления, удерживали меня после этого от прогулок по террасе; но в тиши ночи я иногда утешал себя, играя на старой лютне, которую достал мне тот же приятель солдат; порою я пел что-нибудь, в надежде, признаюсь, что вы услышите меня. Но лишь несколько вечеров тому назад надежда эта оправдалась: мне почудился во время бури голос, зовущий меня. Но даже и тогда я побоялся ответить, чтобы меня не услышал часовой. Был ли я прав в данном случае, сударыня? Не вы ли обращались ко мне?
— Да, — промолвила Эмилия, с невольным вздохом, — вы не ошиблись!
Дюпон, заметив тягостное волнение, поднятое этим вопросом, поспешил переменить тему разговора.
— В одну из моих экскурсий по упомянутому ходу, проделанному в стене, я случайно подслушал один странный разговор.
— В потайном ходе? — с удивлением спросила Эмилия.
— Я подслушал его, находясь там, — пояснил Дюпон, — но он раздавался из комнаты, смежной со стеной, в которой проделан был ход: стенка была так тонка в том месте и, может быть, так обветшала, что я мог отчетливо расслышать каждое слово, сказанное по ту сторону. Случилось, что Монтони с товарищами собрались в этой зале пировать, и Монтони начал рассказывать странную историю дамы, прежней владелицы замка. Действительно, он сообщал удивительные вещи, а насколько они верны — пусть ответит его совесть. Но вы, сударыня, вероятно, слышали версию, которую он желает распространить относительно таинственной судьбы этой дамы?
— Слышала, — отвечала Эмилия, — и замечаю, что вы сомневаетесь в ее правдивости.
— Я сомневался в ней и раньше того случая, о котором я рассказываю, — отвечал Дюпон, — некоторые обстоятельства, упомянутые Монтони, подтвердили мои подозрения. Я убедился, что Монтони и есть убийца. Я трепетал за вас, тем более, что слышал, как гости упоминали ваше имя в неуважительном тоне, угрожавшем вашему спокойствию; зная, что самые дурные люди часто бывают склонны к суеверию, я решился попробовать пробудить в них совесть и застращать их до такой степени, чтобы они отказались от задуманного преступления. Я со вниманием слушал Монтони. и в наиболее поразительных местах его истории вмешивался и повторял его последние слова глухим, замаскированным голосом.
— Но как вы не боялись, что вас накроют? — спросила Эмилия.
— Я этого не боялся; я понимал, что, если бы Монтони знал тайну этого хода, он не поместил бы меня в комнате, куда ход этот вел. Я знал наверное, из надежных источников, что ход был ему неизвестен. Общество некоторое время как будто не обращало внимания на мой голос, но в конце концов так встревожилось, что все разбежались. Услышав распоряжение, отданное Монтони слугам — обыскать залу, я вернулся в свою тюрьму, которая помещалась очень далеко от этой части потайного коридора.
— Я прекрасно помню случай, о котором вы рассказываете, — подтвердила Эмилия, — он вызвал тогда страшный переполох среди гостей Монтони, и признаюсь, я сама имела слабость разделять общий страх.
Так-то Дюпон и Эмилия продолжали разговаривать между собой о Монтони, о Франции и о плане своего путешествия. Эмилия сообщила ему о своем намерении поселиться в одном монастыре в Лангедоке, где с ней раньше обошлись с большой лаской, и оттуда написать своему родственнику, г.Кенелю, чтобы уведомить его о своем поступке. Там она намеревалась ждать до тех пор, пока «Долина» опять перейдет в ее полную собственность: туда она со временем надеется вернуться, когда увеличится ее доход. Дюпон уверял ее, что имения, которые Монтони пытался мошеннически отнять у нее, еще не безвозвратно потеряны для нее, и кстати опять порадовался ее освобождению из рук Монтони, который, видимо, хотел удержать ее пленницей на веки вечные. Возможность вернуть теткины поместья для себя и Валанкура зажгла такую радость в сердце Эмилии, какой она не испытывала уже много месяцев. Но она пыталась скрыть это от мосье Дюпона, чтобы не вызвать в нем горьких воспоминаний о сопернике.
Они продолжали беседовать до тех пор, пока солнце стало склоняться к западу; Дюпон разбудил тогда Людовико, и они снова пустились в путь. Постепенно спускаясь по склонам долины, они достигли реки Арно и несколько миль проехали по ее зеленым берегам, очарованные окружающей чудной природой и классическими воспоминаниями, связанными с этими местами. В отдалении они услыхали веселую песню крестьян в виноградниках и наблюдали, как заходящее солнце окрашивало реку золотистым сиянием, а сумерки окутывали далекие горы тусклым пурпуровым колоритом, пока не наступил полный мрак. Тогда «lucciola», тосканский светляк, замелькала ярким огоньком то там, то сям в кущах, а пронзительное трещанье цикады раздалось в зелени еще громче, чем даже в полуденную жару:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58


А-П

П-Я