Они прервались, чтобы осушить свои стаканы: Алиса подумала, они пьют какую-то настойку или, может быть, тминную водку. Некоторые из них явно пьянели, но никто не казался неспособным сделать то, что они намеревались. Ни Драйер, ни Милднер не принимали участия в жеребьевке, и, когда с этим было покончено, Милднер отделился от них и подошел к двери, как будто чтобы охранять вход, но Лео Драйер оставался там же, где стоял, облокотившись одной рукой на высокую узкую полку над печкой.— Постарайтесь, чтобы сука не забеременела, — сказал он развязно, и впервые Алиса увидела проблеск смущения на некоторых лицах и поняла, что, хотя большинство из них не испытывали какой-то конкретной неловкости или вины из-за изнасилования предательницы, им была неприятна мысль делать это друг перед другом.На протяжении всего следующего часа Лео Драйер едва ли отвел глаза от Алисы. Он стоял лицом к глубокому старому дивану, небрежно положив одну руку на полку над печкой, медленно потягивая свой напиток. Один раз он жестом приказал молодому офицеру заново наполнить его стакан, но кроме этого он едва ли двигался. Свет от печки разливался вокруг него, и Алиса знала, что, когда самые худшие воспоминания сегодняшней ночи слегка поблекнут (Пожалуйста, Господи, пусть они поблекнут!), это лицо само по себе будет неизменно стоять у нее перед глазами. Лео Драйер смотрит на нее; его отвратительный увеличенный глаз за моноклем превращается светом из печки в живой огонь.Но ты не знаешь, ты, грязное жестокое существо, говорила она этому ненавистному лицу, что, после того как ты выкинул меня из твоего дома, я жила в тени улиц и аллей Вены, и я выжила тем, что продавала свое тело. И если я смогла справиться с тем, что меня трахали полдюжины мужчин за ночь, то я смогу справиться теперь и с этим.Эти мысли помогли Алисе собраться с силами. Я не могу избежать предстоящего, но могу попытаться смутить этих животных. Как? Ну, возможно, напомнив им, кто я и кем была. Лео Драйер знал правду о ней, но по определенным причинам, в которые Алиса еще не вникала, он, похоже, не разрушал ее легенду. Так что для этих немецких офицеров она по-прежнему была знаменитой баронессой, аристократкой и декаденткой, про любовников которой говорили, что их целый легион, и о личных развлечениях которой рассказывали, будто они были самыми настоящими, самыми жестокими вакханалиями. Лукреция фон Вольф, по слухам, совершившая все возможные грехи, сексуальные наклонности которой сравнивали с наклонностями Мессалины, и не в пользу последней...Когда первый мужчина приблизился к ней, Алиса улыбнулась ему и раскинула руки.Это маленькое неожиданное действие, конечно, не остановило их, и Алиса знала, что не остановит, но оно на мгновение обескуражило их. Они украдкой посмотрели друг на друга, как будто каждому нужно было проверить реакцию напарников перед тем, как сделать что-то самому, и это дало Алисе крупицу отваги и самоуважения. «Видишь! — молча сказала она Лео Драйеру. — Ты думал, я буду побита и унижена, но нет, я никогда не буду!»Однако, даже так то, что последовало, было ужасной пыткой. Они все были относительно чистыми, и большинство из них наверняка мылись или принимали душ в последние сорок восемь часов. Алиса знала, что уже за это можно быть благодарной. Но принуждение к физической близости ранило так сильно, что она боялась, будто никогда не сможет оправиться после такой боли.Только один из нацистов проявил какую-то нежность. Это был самый молодой офицер, который разливал напитки. Он был четвертым в очереди. Когда он приблизился к ней, то старался не встретиться с ней взглядом, как будто все это казалось ему постыдным. Но его возбуждение было более сильным и более яростным, чем у других, и когда он наконец задрожал, достигнув оргазма, Алиса вскрикнула от боли из-за его неконтролируемого напора. Когда он выходил, он поднял руку, чтобы коснуться ее лица, словно извиняясь, и их глаза встретились. Но потом этот офицер словно вспомнил о том, что и кто вокруг него, и быстро встал, отворачиваясь, стыдливо застегивая брюки.Нижняя часть ее тела была словно одна большая рана, и она думала, что у нее наверняка идет кровь, хотя невозможно было быть уверенной. «Постарайтесь, чтобы сука не забеременела», — сказал Лео Драйер, и большинство из них выходили до того, как достигали оргазма. Один, тяжелый, с толстым подбородком, через какое-то время будто запнулся, и Алиса почувствовала, как он дрябло выскальзывает из нее. Но он опустил руку, виновато, украдкой, и стал нервно шарить у себя между ног, пока на ее живот вдруг не брызнула горячая липкая жидкость. Волна тошноты поглотила ее. Отвратительно! Этот человек — нацистский убийца, который, скорее всего, принимал участие в резне «хрустальной ночи», мастурбирует на меня!Она ожидала, что Милднер тоже в свою очередь сделает это, но нет, он оставался у двери с этим своим сильно заметным волчьим оскалом. Когда все закончили, он выкрикнул короткий приказ и вышел вместе с ними, закрыв за собой дверь.Оставив Алису одну с Лео Драйером.Она думала, что он не был возбужден изнасилованием, и решила, что, как и Милднер, получит удовольствие просто глядя на все это.Но Драйер медленно подошел к дивану, посмотрел на нее и сказал:— А теперь моя очередь, баронесса.К этому моменту боль грозила поглотить все тело Алисы, но из острой глубины этой боли она произнесла:— Почему ты все еще зовешь меня так? Почему ты поддерживаешь легенду этой личности с Милднером и остальными?— Потому что сегодня я расплачиваюсь с высокомерным существом, которое обмануло фюрера, — сказал Драйер. — Лукреция фон Вольф играла в свою надменную игру в Бухенвальде, так что сегодня я наказываю Лукрецию фон Вольф.Когда он расстегнул брюки и опустился на нее, Алиса поняла, что он был далек от равнодушия, и то ли от вида его офицеров, насилующих ее, то ли от своей собственной пылающей ненависти — а может быть, и от того и от другого, — он был практически в крайней степени жаждущего возбуждения. И поняла, что он собирался утолить эту жажду. * * * Драйер был гораздо более жесток, чем остальные, он был зол и безжалостен.Алису пронзала сильнейшая боль. Она даже не подозревала, что такая боль может существовать. В конце концов она погрузилась в полубессознательное состояние, когда больше не осознавала, что происходило вокруг нее, но боль по-прежнему была всепоглощающей, черной и алой, разливающейся приливами, словно вбиваемой ритмичными напорами в ее тело. Еще, еще и еще, пока ты не захочешь умереть... Еще, еще и еще, пока наконец ты не поймешь, что умираешь, и ты поприветствуешь этот момент, потому что после смерти ты ничего не будешь чувствовать...Наступил последний, невероятный виток агонии, и Алиса услышала собственный крик, а потом тьма сомкнулась над ней.Слегка грубоватый, но неуловимо знакомый голос где-то за границами темноты произнес:— Мне кажется, она приходит в себя, — и другой голос, тоже неясно узнаваемый, сказал:— Если бы только у нас была капля бренди... или подходящие бинты.— Нет, она в порядке. Она поправится. Она очень крепкая дама.Алиса открыла глаза в густо пахнущий воздух барака и увидела участливые лица женщин, которые несколько часов назад осудили ее как шпионку. Она лежала на узкой койке; две женщины протирали ей лицо, а между ее бедрами лежал толстый удобный рулон ткани. Кто-то завернул ее в одеяла, они были тонкими и не очень чистыми, да и поверхность была грубой, но Алисе было все равно.— У тебя все еще немного идет кровь, — сказала женщина с восточными скулами, — но мы помыли тебя так, как смогли, и нам кажется, ты вне опасности.Алиса села, и ее голова поплыла. Она начала задавать вопросы, а потом сказала:— Простите, но мне кажется, меня сейчас вырвет...И тут же женщина подставила жестяную миску ей под рот.— Спасибо, — выдохнула Алиса, когда спазмы прекратились, — простите... вам это неприятно.— Ничуть. Мой отец был врачом, и мой брат практиковал вместе с ним. Если бы нацисты не пришли в мою деревню, я бы тоже изучала медицину. Меня зовут Илена, — сказала женщина. — Нам звать вас баронесса, сударыня или как?И вновь появился этот предупреждающий сигнал. Не говори больше, чем нужно. На волне этого сигнала Алиса сказала:— Лукреция. Просто Лу, если хочешь. Так короче.— И у тебя даже нет перстня Борджиа, — сказала Илена, а Алиса почувствовала сухую иронию ее слов, и неожиданно ей очень понравилась Илена.— Мы смогли сварить немного кофе, — сказала одна из женщин, аккуратно поднося жестяную чашку от печки. — Он не очень хороший, но горячий.Алиса с благодарностью сказала:— Мне все равно, что это. Спасибо.Она благодарно сделала маленький глоток кофе, а потом сказала:— Вы очень добры ко мне.— Мы заботимся друг о друге, — сказала Илена, а остальные согласно закивали. Глава 30 Мы заботимся друг о друге...С помощью женщин Алиса физически оправилась после изнасилования и окунулась в тяжелую рутину Освенцима.— Ужасно, — сказала Илена. — Антигуманно. Когда напишут историю этих лет, самым позорным будет Освенцим.Алиса хранила то мизерное количество вещей, которое ей позволили взять из Бухенвальда, под узкой койкой в бараке, который уже становился привычным. Итак, это теперь был ее дом. Не хуже Бухенвальда, правда. Я смогу перенести это.Ее кровать стояла как раз под одним из окон; каждую ночь ставни снаружи были крепко закрыты, скрывая узников от внешнего мира.Но в ставнях над койкой Алисы была щель в тот потерянный мир. С одной стороны, где древесина слегка прогнила, была трещина, и через нее Алиса могла видеть маленький кусочек ночного неба. Она могла смотреть, как луна убывает и становится тонким отрезком серебра, и она могла видеть, как луна увеличивается, растет и превращается в полный круг. Иногда свет, казалось, развертывал серебряный путь, по которому ты мог свободно идти, если бы знал, как добраться до него. Когда-нибудь я все-таки доберусь до него.По мере того как недели проходили, а она наблюдала за неумолимым путем луны, она думала, как странно даже в этом просвещенном веке и в этом бездушном месте было то, что луна и ее фазы все еще управляли женской кровью. Сколько дней прошло с той ночи с Драйером и другими? Тут было трудно следить за временем. Но сколько недель прошло?Два месяца прошли без отклика от ее тела. Но тому было много объяснений. Скудная пища, истощение моральное и физическое. О, пожалуйста, пусть это будет так. И помни, что Драйер сказал тем мужчинам. «Постарайтесь, чтобы сука не забеременела, — сказал он, и его глаза горели в свете печки. — Постарайтесь, чтобы не забеременела...»В третьем месяце появились приступы тошноты, несколько приступов, и всегда ранним утром, а еще заметно набухли ее груди.— Мы поможем тебе пройти через это, Лу, — сказала Илена, когда Алиса в конце концов попросила помощи. — Я же говорила тебе, что мы заботимся друг о друге.— Врачи...Но лицо Илены выражало отвращение и ненависть при упоминании докторов Освенцима. Все знали о них, насмешливо сказала она, и все как можно сильнее старались держаться от них подальше. Тебе не нужно очень долго здесь находиться, чтобы узнать о больничном блоке и об экспериментах, которые там проводят. Стерилизация мужчин и женщин. Тесты на выносливость, когда пленников насильно заставляли пить соленую воду и погружали в бочки со льдом на шесть или восемь часов, чтобы имитировать условия, с которыми немецкие пилоты могут столкнуться в бою.Алиса с сомнением спросила, не будет ли кто-то, охрана может быть, настаивать на том, чтобы она получила какую-то медицинскую помощь. Не заставят ли они ее даже сделать аборт? Нельзя же спрятать беременность, сказала Алиса, а Илена засмеялась:— Мы можем спрятать, все что угодно, если достаточно тщательно это спланируем. Но в этом нет необходимости. Никому нет дела до того, что ты беременна. Дети иногда рождаются и здесь.Алиса решила, что скорее доверится Илене с ее хоть какими-то знаниями по медицине и другим женщинам, у которых были свои дети, чем докторам больничных блоков Освенцима. Она ненавидела себя за то, что из-за беременности и ребенка не сможет бежать. Но эта война не может продолжаться вечно. Освенцим не может существовать вечно. Да, но если нацисты выиграют войну? Что тогда?Роды были гораздо тяжелее, чем она предполагала. Месяцы непрекращающегося тяжелого труда в лагере и скудная пища сделали свое дело. Несколько часов боль не прекращалась; кроме физической, Алису мучила боль душевная из-за того, как зачат был этот ребенок. Я никогда не смогу смотреть на него с любовью, думала Алиса. И, даже если он выживет, он никогда не простит меня за то, что я привела его в это темное безрадостное место.Женщины смогли спрятать небольшой запас вещей, необходимых для родов. Несколько чайных ложек бренди, украденных у одного из охранников, вата и антисептики, украденные из больницы во время уборки там, узел чистых хлопчатобумажных тряпок. Дебора родилась в частной больнице в Вене, окруженная всей возможной роскошью и в присутствии весьма хорошего хирурга. Конрад возил цветы тележками, а шампанское — корзинами, и после рождения Деборы он написал для своей дочери эту чудесную музыку — «Песню Деборы»... А теперь сводный брат или сестра Деборы родится на куче соломы и тряпья, а рядом нет никого, кроме кучки женщин. Но этот ребенок был зачат в страхе и боли, а теперь он рождался в ненавидящий мир.Когда наконец он лежал между ее бедрами, Алиса могла чувствовать, даже до того как она увидела его, что он был маленький и скрючившийся.— Но живой, — сказала Илена. — Хорошо дышит.Они завернули ребенка в квадратное одеяло, а потом Алиса почувствовала маленькую слабую ручку на своей груди и увидела маленький ротик, открывающийся и закрывающийся, как птичий клювик.— У тебя вряд ли есть молоко, — тут же сказала Илена.— Этого следовало ожидать.К ужасу Алисы, у нее в голове появилась мысль, что, если бы ребенок должен был умереть, она была бы свободна и могла бы спланировать побег, и не было бы ничего, напоминающего ей о том, что Лео Драйер и остальные сделали с ней в ту ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58