Вместе с Вэл она могла бы стать настоящим бичом, карой для всех римских женоненавистников. Церковь редко наделяла женщин достаточными полномочиями. Не слишком позволяла им разговориться. Но, похоже, Данн принял этот вызов с удовольствием.
— Стараюсь по мере своих слабых сил, — ответил он. — Я изучаю Церковь, как какой-нибудь ученый изучает срез под микроскопом...
— Да, но слизь, находящаяся под микроскопом, не диктует ученым своих условий.
— Один ноль в вашу пользу, сестра. Но как бы там ни было, я изучаю Церковь, ее реакцию на давление. Возьмем, к примеру, мой случай. Я наблюдаю за тем, как обращаются со мной отдельные ее представители и весь механизм в целом. Затем наблюдаю, как они обращаются с разного рода активистами, от бунтарей вроде сестры Валентины и кончая борцами за права геев и лесбиянок... Церковь — это гигантский организм. Ткните в него пальцем, и он начнет извиваться и корчиться. Попробуйте бросить угрозу или серьезный вызов, и он начнет защищаться. Последние несколько дней в Церковь достаточно часто и сильно тыкали пальцем. — Он приподнял брови смешными пушистыми треугольничками. Плоские серые глаза мигнули и сощурились. — А я себе делаю свое дело. Наблюдаю. Изучаю. Труд всей моей жизни.
— Да, Церковь часто цепляли и критиковали, — вставил я. — В основном этим и занималась Вэл, и организм корчился и извивался. Но разве в данном случае мы не стали свидетелями того, как она дает отпор?
Сестра Элизабет покачала головой.
— Бог свидетель, я не являюсь апологетом Церкви. Но как-то не слишком верится, чтоб Церковь могла санкционировать убийство. Ведь на дворе двадцатый век. И Церковь вряд ли стала бы нанимать убийцу, чтоб...
— А что вообще такое Церковь? — спросил я. — Это люди. И кое-кому из них есть что терять.
— Имеется много других способов справиться с проблемами...
— О, да перестань, Элизабет! Церковь всегда убивала людей, — сказал я. — И друзей, и врагов. А все свидетельствует в пользу того, что есть некий священник, который...
— Но это мог быть кто угодно, — возразила она. — Человек, одетый священником, что бы там ни говорила эта монахиня, свидетельница. Нельзя же быть настолько легковерными! Всегда найдется некто, пытающийся опорочить Церковь, расколоть ее.
— Однако, — заметил я, — кто, кроме Церкви, мог ополчиться на Вэл? На кого она нападала, как не на Церковь?
— Но мы же пока ничего не знаем наверняка, Бен!
— Вот что, — сказал Данн. — Лично я пытаюсь подойти к этой проблеме как к одному из своих сюжетов. И тут нужно следовать определенным правилам. — Тут громко затикали часы-регулятор на холодильнике. Ветер поднялся с новой силой, снег с дождем стучали в окно. — Давайте прежде всего посмотрим, что у нас есть.
Я сказал, что согласен, и покосился на Элизабет. Она не испытывала доверия к отцу Данну, он явно не нравился ей. Однако я понял, что определенное впечатление он на нее произвел, особенно его высказывания о собственной роли во властных структурах Церкви. Я также понял, что она смотрит на нас, себя и меня, людей, любивших Вэл, как на команду. И в то же время ей не хотелось, чтобы отец Данн повел меня за собой по столь опасному и скользкому пути. Она не хотела, чтобы он разрушил нашу команду, наш маленький домашний мирок.
— Да, конечно, — сказала она наконец. — Раз тебе хочется играть в эти игры, тогда и я не против.
Только циничные рассуждения Данна заставили ее защищать Церковь. Она понимала это и утратила душевное равновесие.
И вот мы все трое собрались в Длинной зале, где был камин, большой стол со старинными стульями и стереопроигрыватель. Я поставил диск с концертом Элгара для виолончели с оркестром и надавил на кнопку. Комнату наполнила завораживающая музыка, мы придвинули стулья к столу: юрист, журналистка, писатель — трое людей, пытавшиеся как-то собрать воедино отрывочные фрагменты информации.
Начали мы с географии поездок Вэл. Париж. Рим. Александрия в Египте. Лос-Анджелес. Нью-Йорк. Принстон. Высадив Локхарта у катка возле Рокфеллеровского центра, она осталась в лимузине. Записи показывали, что домой она приехала в 3:45 дня.
Тотчас же по прибытии она сделала два телефонных звонка. Один — Сэму Тернеру, и расспрашивала его о повесившемся священнике, второй — мне, в Нью-Йорк. К этому времени Локхарт и Хеффернан были уже убиты злодеем-"священником". Сестра Элизабет настояла, чтоб я взял это последнее слово в кавычки.
Находясь дома, Вэл в какой-то момент спрятала парижскую фотографию, если верить утверждениям Данна, сделанную во время войны, в барабан. С тем чтобы я мог обнаружить снимок там, если с ней что-нибудь случится. Она знала, что в опасности, даже здесь, в Принстоне, и рассчитывала на меня, на то, что я рано или поздно найду снимок и сумею что-то предпринять. На снимке четверо мужчин, один из них, несомненно, Д'Амбрицци. Но снимал кто-то пятый, и по настоянию Элизабет мы включили его в список. Почему она придавала такое значение этому снимку? Помнит ли о нем Д'Амбрицци?
Затем, примерно в половине шестого или в шесть вечера, Вэл пошла в часовню, где и была убита из того же огнестрельного оружия, от которого погибли Локхарт и Хеффернан. Очевидно, тем же самым человеком, который оставил в часовне клочок ткани от черного плаща. Такие дождевики, сказал Данн, носят священники.
После этого убийца вошел в дом, нашел портфель Вэл, забрал его и скрылся.
И, наконец, Руп Норвич сообщил нам, что повесившийся священник был убит в 1936 году и что пришло распоряжение сверху прекратить расследование и считать это самоубийством. Чего они испугались? И кого защищали?
Все эти факты прочно утвердились в нашем сознании, однако, как справедливо заметил отец Данн, из них можно было бы сложить тысячу разных историй. Огонь в камине угасал, добросовестный полицейский продолжал нести службу снаружи, и нам ничего не оставалось, как разойтись по комнатам и лечь спать.
5
Дрискил
Внешность соответствовала ему как нельзя более.
Вот что я подумал, впервые увидев монсеньера Пьетро Санданато. Точно весь жизненный путь этого человека был заранее определен законами физиономистики, словно человек, родившийся с таким лицом, не мог стать не кем иным, кроме как священником, и его собственная воля и свобода выбора были тут бессильны.
Такие лица встречаются у мучеников и святых на бесчисленных полотнах времен Ренессанса, украшающих залы многих музеев мира. А с другой стороны, он был очень похож на боевика-мафиози, с которым мне однажды довелось встретиться. Нервное, напряженное, усталое лицо с красноватыми тенями под глазами, а сами глаза угольно-черные, так и сверкают из-под тяжелых темных век.
Он походил на статую Джиакометти. Изнуренный мужчина, но при этом гладкое, точно у ребенка, смуглое лицо, черные прямые волосы, на левой щеке одна-единственная ямочка от оспы, точно некий брэнд, специальная отметина при всей остальной безупречности черт. На нем была рубашка с воротничком-стойкой, поверх накинуто черное пальто. Наряд довершала черная шляпа с мягкими полями и какие-то по-детски маленькие черные перчатки, которые он снял, когда отец Данн начал знакомить нас. В полдень он встретил его в аэропорту Кеннеди и уже оттуда привез на машине в Принстон.
— Мистер Дрискил, — очень тихо произнес Санданато хрипловатым голосом с характерным певучим акцентом. — Я уполномочен передать вам глубочайшие соболезнования в связи с кончиной нашей дорогой сестры Валентины от кардинала Д'Амбрицци. А также от его святейшества Папы Каллистия. Наша скорбь глубока и искренна. Настоящая трагедия для всех нас. Я, разумеется, тоже был лично знаком с вашей сестрой.
Я проводил гостей в Длинную залу, сюда же с командного поста Маргарет Кордер явилась сестра Элизабет. Санданато обернулся к ней, пожал руку.
— Какая трагедия, сестра, — пробормотал он.
Миссис Гэрритис подала кофе. От ленча монсеньер отказался, и вот трое церковников начали неторопливую беседу. Я не слишком прислушивался к тому, что они говорят. Санданато намеревался прогостить у меня несколько дней, и я разглядывал его, пытаясь понять, что он за человек. Никогда прежде не доводилось видеть мне столь взвинченного и напряженного человека. Лицо, походка, манера держаться, взгляд, буквально все в нем вызывало ассоциации с чем-то церковным и типично римским, столь чуждым моей нынешней жизни. И еще непрестанно вспоминались мученики святые в картинных галереях, лицо Христа в терновом венце, струйки крови, стекающие по Его лбу, все это я помнил еще с детства, со школы, где конец полутемного коридора украшало именно такое изображение. И еще почему-то возникали реминисценции с персонажами массовки, с помощью которых Феллини выстраивал задние планы в своих фильмах. Волосы у Санданато блестели, как стекло. За то время, что я исподтишка наблюдал за ним, он выкурил три сигареты. Руки слегка дрожали, от чего создавалось впечатление, что нервы у этого человека ни к черту, что еще миг — и он не выдержит, и тогда произойдет какое-то несчастье.
И вот наконец Гэрритис подхватил сумки Санданато и понес их наверх, и монсеньер последовал за ним, бесшумно ступая, темная фигура в шлепанцах «от Гуччи». Я обернулся к Арти Данну.
— Вам удалось хоть немного поспать?
— Четырех часов сна для меня вполне достаточно. Всегда сплю сном праведника. Я и днем могу подремать, урывками, выработал манеру, ну точь-в-точь как у Колтунки. Ну, ладно, мне, пожалуй, пора.
— У кого, простите? — спросила Элизабет.
— У Колтунки, — ответил Данн. — Это моя кошка. И кличка у нее Колтунка. От слова «колтун». Целых два года прожила без имени, а потом вдруг меня осенило. Вся так и набита колтунами. И такая же волосатая. На редкость противное животное. Однако не заводите меня...
— Поверьте, я и не собиралась, — сказала Элизабет. — Просто не знала. Это отвратительно.
— Именно это я и пытаюсь сказать, — улыбнулся ей Данн. — Надо идти, кормить эту несносную тварь.
Он вышел, Элизабет обернулась ко мне.
— До чего же неприятный человек! И потом, есть у него какая-то тайна, отдала бы все, чтобы узнать. Есть в нем нечто такое, что просто меня пугает!
— Кстати, о страхе, противности и прочем, — заметил я. — Расскажи мне о Санданато. О его месте в церковной иерархии.
— Ни разу не видела его без Д'Амбрицци. Я имею в виду, он его креатура, он обязан карьерой Д'Амбрицци. Кардинал нашел его в сиротском приюте, взял с собой, вырастил, выучил и теперь сильно от него зависит. Санданато — его правая рука в непрекращающейся борьбе с кардиналом Инделикато...
— А из-за чего борьба?
— На карту поставлено будущее Церкви, сама природа Церкви. Пятьдесят лет соперничества, каждую минуту готовы вцепиться друг другу в глотку, так, во всяком случае, говорят. А теперь... — Она пожала плечами и принялась поправлять высохшие цветы в медной вазе на буфете.
— Что теперь? Знаю, я уже не вхожу в круг избранных. Потерял членский билет в католический клуб, но ты можешь мне полностью доверять.
— Просто подумала, тебе неинтересны все эти досужие сплетни.
— Доверься мне, сестра.
— Я хотела сказать, все же странно, что эти двое прошли через пятьдесят лет борьбы, знали победы, поражения и отступления. И вот теперь оба эти старика находятся в каком-то шаге от финального триумфа, от папства.
— Но ведь они действительно слишком стары для этой должности, тебе не кажется?
— Зато живучи и полны сил, — ответила она. — И потом, возраст здесь не главное. Задача нового Папы — обозначить приоритеты, определить общее направление развития Церкви. Честно говоря, более молодые кандидаты гораздо слабей. Ну, кроме разве что кардинала Федерико Скарлатти, но он еще слишком молод, ему всего пятьдесят.
— Так, значит, Санданато можно назвать организатором предвыборной кампании Д'Амбрицци?
— Ты же знаешь, Бен, здесь действуют другие правила.
— Ни черта подобного. Зря только расходуют партийный пыл на этого старого иезуита.
Она улыбнулась.
— Ты невозможен и, подозреваю, гордишься этим. В любом случае, Санданато папство не светит. Он будет главой администрации. А уж если говорить о должности организатора предвыборной кампании, то им мог бы быть Кёртис Локхарт. Впрочем, это всего лишь догадки. Но сам факт той встречи Локхарта и Хеффернана свидетельствует о том, что они не беспочвенны.
— И что из этого следует? Что некто не хотел, чтобы Д'Амбрицци выиграл...
— Господи, о каком выигрыше может идти речь? Это же не лотерея!
— Еще какая лотерея, сестра. Итак, некто устраняет Хеффернана с Локхартом, чтобы уменьшить шансы Д'Амбрицци на престол. Возможно такое?
— Звучит абсурдно! Нет, серьезно, Бен, это же не один из триллеров Данна. Что бы он там ни плел!
— Абсурдно? А мне кажется абсурдным тот факт, что троих человек устранили столь жестоко и хладнокровно. И то, что они были, на первый взгляд, убиты без причины, без мотива, вот это и кажется мне абсурдным. Мотив был, сестра. Ты уж поверь. Я просто сгораю от любопытства. Хочу, чтобы человек, убивший мою сестру, заплатил за это. Но мы его не найдем, пока не узнаем причин. И вот еще что. Папский престол вполне может стать веским мотивом для убийства в церковном мире.
Я завелся, меня, что называется, понесло. На секунду я даже поразился, что могу испытывать столь всепоглощающий гнев. Все равно что заметить красные сверкающие глаза дьявола в прорезях маски святости.
Сестра Элизабет скрестила руки на груди и окинула меня испытующим взглядом. Задумалась о чем-то, а потом тряхнула своей пышной гривой. Она оценивала ситуацию. И вот наконец взгляд ее смягчился, точно она решила дать мне еще один шанс.
— И все равно, — сказала она, — звучит это все абсурдно. Я знаю этих людей. Никакие они не убийцы. Не стану притворяться, Бен, я просто пока не понимаю, что происходит. И не готова, в отличие от тебя и отца Данна, делать скоропалительные выводы. Стараюсь сохранять голову ясной.
— Главное, чтоб не пустой, — язвительно заметил я. Она засмеялась, даже замахнулась на меня и страшно напомнила в этот момент Вэл.
— Нарываешься на драку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96