Аккуратно из сайт Водолей ру
не говоря о мыслях, которые ползали по полу, как тараканы.
Но внезапно одна из них укусила меня и пробудила к деятельности. Сегодня утром должно прийти письмо от Терезы. Они приходили не каждый день и были очень странными. Например:
«Мне всегда хотелось построить забор вокруг дома и парка. Лучше всего стену, но это слишком дорого. Недавно я видела в „Лями де Жарден“ объявление: продается готовый забор — его нужно только поставить. Я все измерила своими шагами. Получилось семьсот тридцать пять ярдов. Не мог бы ты посмотреть, как он выглядит, и привезти сюда на поезде? Он не займет много места — там только столбы и какая-то очень прочная решетка, которая легко сворачивается».
Последняя фраза была написана настоящими каракулями, потом письмо опять стало очень аккуратным, как будто ее почерк обрел второе дыхание. «Знаешь, что я говорю себе: — Этот забор будет нашим обручальным кольцом, он окружит дом, парк и наше счастье».
Вечером того дня, когда я ходил смотреть забор, меня ожидал сюрприз.
— Я не буду сегодня к обеду, — объявила Ким.
— Почему?
— Что значит «Почему»? Меня не будет дома, только и всего.
— С кем ты будешь?
— Какое это имеет значение? С одним человеком из нашего офиса.
— С Ланжером?
— Да, с Ланжером. Как ты догадался, дорогой?
Боже, как она была хороша, когда совершала свой пчелиный танец перед зеркалом: шаг вперед, шаг назад, шаг в сторону, осматривая себя и добавляя последние штрихи к этой восхитительной картине — и все для Ланжера!
— Конечно, он долго ждал тебя.
— Лучше поздно, чем никогда, не так ли?
Она взяла сумочку и убедилась, что все ненужные вещи на месте.
— Что ты будешь делать, дорогой? В холодильнике есть ветчина и немного пива. Мне надо лететь, я опаздываю.
Я впервые познал поцелуй неверной жены. Как будто черная муха села на подбородок. Потом Ким скользнула в лифт, словно в раскрытую постель.
Вернулась она в три часа ночи слегка пьяная, сверкающая и ледяная одновременно.
— Ты спишь?
— Я не могу спать.
Ей потребовалось не меньше часа, чтобы раздеться и приготовиться ко сну. Все это время она напевала.
— Ты изменила мне? — спросил я, когда она, наконец, легла в постель.
— Я пыталась, дорогой, но мне не удалось…
— Что это значит?
— О, никаких анатомических подробностей. На самом деле мне это удалось. Спокойной ночи.
— Ты не могла подождать?
Уже засыпая, она издала невнятный звук, как будто спрашивая: «Подождать чего?»
Остаток ночи я провел, пытаясь убедить себя в тон что это не имеет для меня никакого значения. Все к лучшему, мой мальчик. Живи день за днем, как во время войны. Думай о чем-нибудь другом. Например, о Терезе. Этот забор действительно хорош. Семьсот тридцать пять футов, нет — ярдов. Три фута на ярд. Это будет — трижды пять — пятнадцать, один в уме. Трижды три — девять, и один — десять, трижды семь — двадцать один, и один двадцать два — две тысячи двести пятьдесят футов. А сколько ее шагов?
Наутро я вновь привел мир в движение. Немного воздуха, немного воды. Немного физических упражнений. Немного виски. Кусок мяса — и вперед, с веселой песней. Улыбочку. Спасибо. Еще раз… Потом был ленч с Канавой.
— Это действительно крупное дело, Серж. Я хочу, чтобы ты знал.
— Весьма признателен.
— И мне хотелось включить тебя в игру… Секунду. Меня не интересуют твои личные проблемы. Послушай: Лакруа пустил в ход свои связи. И еще Дюсюрж. Понимаешь, чем это пахнет?
Для наглядности он стал чертить вилкой по скатерти. Девять пересекающихся треугольников, пять указывают вниз, четыре вверх. Внутри — четыре концентрических круга, в свою очередь содержащие квадрат с четырьмя замкнутыми устьями. Идеограмма. Мандала. Лабиринт, из которого Канава наконец нашел выход: путем разделения, выщепления, резкого изменения общественного мнения, молчаливых соглашений, умно построенных бесед и маккиавелиевых комбинаций. Через два месяца появится на свет новая газета. И ему предложили стать редактором.
— А ты будешь редактором новостей. Нет, я не дам тебе говорить. Серж, послушай, это очень большие деньги. Видел бы ты, какие они подписали контракты на рекламу. Он стал перечислять по пальцам, — такой шанс бывает один раз в жизни.
— Ты говорил об этом с Ким?
— Нет-нет, пока все полная тайна. Я боюсь говорить даже с самим собой.
— А может, вы вместе решили подцепить меня на такую удочку?
— Ты идиот или только прикидываешься?
— И то и другое, — признался я.
В качестве подтверждения своих слов я достал из бумажника свое удостоверение журналиста, порвал его на четыре части и протянул обрывки Канаве. Это не произвело на него должного впечатления. Некоторое время он размышлял. Потом внезапно на меня обрушилась целая тирада.
— Почему ты считаешь себя лучше всех? Между прочим, есть и другие люди. С чего ты взял, что они глупее тебя?..
После этого оставалось только одно — напиться. Что мы и сделали.
Поздно вечером, когда я добрался до дома, у меня, должно быть спьяну, возникла странная идея — заняться любовью с Ким.
Это было долгое и мучительное поражение. «Только никаких сравнений», — говорил я себе и шарил во тьме в поисках волшебной страны. Вот как будто проблеск света… я устремился к нему и снова рухнул в пустоту… Потом попробовал еще… Думай — о той — стране — которая — не — принадлежит — никому — которая — принадлежит — только — нам — двоим — где ты — никогда — не был — прежде — и куда — ты — никогда — не сможешь — вернуться — без — Нее — думай — о той — божественной — прогулке — думай — лучше не думай.
Я считал, — хотя каждая вторая клетка моего измученного тела знала, сколь недостойно такое мнение, — что любовь с Ким — это всего лишь блестящий спектакль. Игра потных тел, игра поз и движений, взглядов, запахов, слов. У каждого из нас был свой острый клинок. Лезвие сверкало, звенело, наносило укол в нужном месте и тут же пряталось. Из нашего поединка, напоминавшего борьбу двух львят на солнечной лужайке, мы выходили изнуренные, иногда пораненные, но здоровые и счастливые — никто не может отрицать этого. И смеющиеся.
Но не сегодня. Ким не знала о моей неудаче — или скорее сделала вид, будто не знает. Она была серьезна и спокойна. И сегодня мы не смеялись. Две фигуры, распростертые на простыне. Вдруг она сказала:
— Серж… что, если бы у нас был ребенок…
Я ждал этого. На самом деле Ким однажды была беременной — через четыре месяца после нашего знакомства. Она просила: «Что будем делать, Серж?» И я ответил: «Как хочешь, дорогая?» — «О, у нас еще много времени…» И мы больше не упоминали об этом.
Я обнял ее.
— Дорогая, от этого ничего не изменилось бы. Мне кажется, мы… Мне кажется, нами движут силы, которые нам не подвластны… Все, что происходит, где-то запрограммировано, а может нет, просто происходит, и все…
— Но если бы у нас был кто-то еще, если…
Это не спасло бы нас. Я встал, чтобы зажечь сигарету, надеясь подрезать крылья ее безумию. Но не тут-то было. Ким взяла зажигалку с ночного столика.
— Иди сюда… Послушай, Серж, давай подумаем сообща… Мы так часто говорили, что состаримся вместе. Ты помнишь? Мы всегда говорили: «что бы ни случилось…» Помнишь? Мы говорили, что у нас будет большой дом на юго-западе, двое или трое детей, старая кухарка.
— Зачем ты об этом?
— Но я не понимаю, что с нами случилось, просто не понимаю.
— С тобой тоже могло такое случиться.
— Не знаю, может быть… Но… Наверное, нет, дорогой. Правда, я думаю нет.
— Что ты хочешь сказать? Что я один виноват? Я это знаю.
— Ты можешь вообразить, что будет со мной?
— Мир полон Ланжеров…
— Ублюдков!
— Не надо, Ким.
— Ублюдок, ты первый начинаешь, а потом говоришь: не надо.
— Ким, довольно.
На следующий день мы договорились пойти к адвокату. Я чувствовал себя не очень уверенно. Но Ким держалась превосходно, безукоризненно исполняя тщательно продуманную роль обманутой, но гордой супруги. Нам нечего было делить — никаких денег. Ответчиком считался я, и это она подавала на развод.
— Получается то же самое.
— Что? То, что вся вина лежит на мне?
— То, что я должна просить развода.
— Ну не мне же его просить.
— А что, если я не стану?
— Ведь мы обо всем договорились!
— Итак! — сказал мэтр Селье, принимаясь за дело. Это был молодой человек с твердым как сталь взглядом, золоченой оправой очков, короткой стрижкой и тонкими губами, постоянно кривившимися с выражением явного пренебрежения. — Ваш супруг написал эти три письма. В них он выражает свое желание прекратить вашу совместную жизнь. Вам нужно лишь облечь это желание в форму ходатайства — и мы получим быстрое решение без лишних осложнений и взаимных обвинений; развод двух честных, благонамеренных людей, двух личностей, которые — м-м — уважают друг друга и которые — э-э…
В этот момент Ким взглянула на меня. В ее взгляде, полном неизмеримой боли, промелькнул оттенок иронии. Внезапно я увидел нас троих, ее, себя и этого адвоката, словно в объективе телекамеры, установленной в потолке. Звуки еще можно было как-то переносить, но зрелище оказалось слишком гнусным.
— Хватит, — я взял Ким за руку. — Пойдем отсюда…
Мэтр Селье застыл с открытым ртом, вопросительные знаки исходили из его близоруких глаз. Мы очутились на улице, прежде чем он успел что-либо произнести.
Мы шли по авеню Виктор Гюго. Я еще держал ее за руку, почти тащил за собой.
— Что с тобой? Куда мы идем? — Мы почти бежали, пересекая дорогу. — Серж, остановись. Мне больно.
Я отпустил ее руку, когда мы оказались возле церкви Сент-Оноре-д’Эйло.
— Встретимся дома, — сказал я и вошел в церковь.
Конечно не для того, чтобы излить душу Богу. Я сел и стал просто ждать, когда это пройдет. Но что должно пройти? Обстановка в церкви была лишена какой-либо мистики. Люди разгуливали по приделам и довольно громко разговаривали. Не было даже полумрака, который мог бы принести мне немного покоя. В поперечном нефе появилась большая группа детей. Они толкались и кричали. Кстати, кто говорил, что помолится за меня? Ах да, старина Бонафу. Я попытался сосредоточиться на Терезе. Статуя тезки немного напоминала ее. Мимо прошел пожилой каноник, волоча ноги. Каноник, дай мне отпущение грехов. Только отпущение грехов не может остановить мысли.
Когда я вышел из церкви, уже смеркалось.
Я пошел по набережной Сены. И тут со мной случился приступ. Сияли церковные свечи, взмывали в небо яркие ракеты, катились огромные колеса, летучие мыши испуганно метались под сводами подземелья. Мой двойник трижды прыгал в воду за какими-то огнями, когда мы проходили по Понт-де-Гренель. Прах еси и во прах отыдеши…
Я вернулся около полуночи, совершенно разбитый. Ким в халате бродила из комнаты в комнату с чашкой в руке.
— Пожалуй, я перееду отсюда, — заявила она.
— Зачем?
— Хочу снять комнату. Это будет для тебя дешевле. И где-нибудь поближе к работе. Хотя, наверное, я куплю машину, какой-нибудь подержанный «фиат»-500. Ты помнишь те деньги, которые мы вложили в государственные облигации? Я ими воспользуюсь. В конце концов, от тебя мне ничего не нужно. Знаешь, у меня будет комната в индийском стиле: драпировки на стенах, толстые ковры и большой диван.
Ну-ну, давай позли меня, раз не удалось разжалобить. Я прямо-таки видел, как этот придурок Давид Ланжер восседает на индийских подушках, и его рука под музыку Рави Шанкара небрежно скользит за корсаж Ким.
Я опустился в кресло.
— Давай сегодня не ссориться.
На следующее утро я полчаса занимался физическими упражнениями. Стойка на руках, стойка на голове, ножницы, велосипед и так далее. Потом бодрящий холодный душ. За завтраком я завел разговор о Канаве и его новой ежедневной газете. Мы проговорили полчаса, прежде чем поняли, что опоздали. Она опоздала. Мне весь день нечего было делать. Мы уговорились встретиться за ленчем.
Но она не пришла.
— Ой, прости пожалуйста, — сказала она, когда я позвонил ей на работу в три часа. — Я совсем забыла, у меня назначена встреча.
Мы расставались на всю жизнь, а у нее была встреча. Я повесил трубку вне себя от ярости.
Вечер я провел в кино. «Чего ты еще ждешь? Надо просто взять и уехать. Собери чемоданы, сядь в машину. Здесь тебе больше нечего делать».
В семь часов я встретил ее возле работы, как обычно.
— Это очень мило с твоей стороны, — заметила она.
Тот же столик в Сан-Жене, за которым мы сидели каждый вечер в течение двух лет. И те же напитки. Виски для меня и джин с тоником для Ким.
— Ну? — спросила она внезапно.
— Ну… Я не ухожу.
— Ты не что?
— Я… Я думаю, нам лучше забыть про это.
— Ты смеешься надо мной?
— Я говорю совершенно серьезно.
— Не верю! — Она одним махом осушила свой стакан. Из глаз ее сыпались искры жгучего фосфора, каждая из которых прожигала дыру в моем черепе. — Объяснись.
— Тут нечего объяснять. — Что я мог ей объяснить? Что она — единственная на свете.
— Ты так считаешь?
— Тебе хочется объяснений типа: я понимаю, что был глуп.
— Нет. — Она наконец рассмеялась. — Конечно нет. Придумай что-нибудь другое.
— Дорогая, будь милосердной.
— А ты милосерден?
— Неужели мы не можем поговорить и пяти минут, не разрывая друг друга на части?
— А ты, значит, не рвешь людей на части?
— Послушай… остановись… мы вылечимся… Мы вернемся назад и начнем все сначала.
— Кого ты жалеешь? Меня или себя?
— Обоих.
— Налей мне еще джина.
Алкоголь пробудил в ней все злое и язвительное. Ее взгляд стал острым, как бритва.
— Послушай, мужчина моей жизни. Ты причинил мне достаточно боли. Теперь посмотри на меня хорошенько: я посторонняя. — Она встала и положила сигареты в сумочку. — И для начала будь добр, ночуй в отеле. — Она снова смягчилась. — Пожалуйста, Серж, — и быстро вышла.
XIII
Эту ночь и последующие я спал у Феррера в его студии. Мне приходилось вставать рано, чтобы привести в порядок комнату, прежде чем придет его ассистент или модель. (Феррер иногда занимался художественной фотографией). Мы вместе завтракали и обсуждали тактику. Я надеялся на Марка. Во-первых, потому, что Ким его любила, а во-вторых, потому, что он знал Терезу и, таким образом, мог оценить всю ситуацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Но внезапно одна из них укусила меня и пробудила к деятельности. Сегодня утром должно прийти письмо от Терезы. Они приходили не каждый день и были очень странными. Например:
«Мне всегда хотелось построить забор вокруг дома и парка. Лучше всего стену, но это слишком дорого. Недавно я видела в „Лями де Жарден“ объявление: продается готовый забор — его нужно только поставить. Я все измерила своими шагами. Получилось семьсот тридцать пять ярдов. Не мог бы ты посмотреть, как он выглядит, и привезти сюда на поезде? Он не займет много места — там только столбы и какая-то очень прочная решетка, которая легко сворачивается».
Последняя фраза была написана настоящими каракулями, потом письмо опять стало очень аккуратным, как будто ее почерк обрел второе дыхание. «Знаешь, что я говорю себе: — Этот забор будет нашим обручальным кольцом, он окружит дом, парк и наше счастье».
Вечером того дня, когда я ходил смотреть забор, меня ожидал сюрприз.
— Я не буду сегодня к обеду, — объявила Ким.
— Почему?
— Что значит «Почему»? Меня не будет дома, только и всего.
— С кем ты будешь?
— Какое это имеет значение? С одним человеком из нашего офиса.
— С Ланжером?
— Да, с Ланжером. Как ты догадался, дорогой?
Боже, как она была хороша, когда совершала свой пчелиный танец перед зеркалом: шаг вперед, шаг назад, шаг в сторону, осматривая себя и добавляя последние штрихи к этой восхитительной картине — и все для Ланжера!
— Конечно, он долго ждал тебя.
— Лучше поздно, чем никогда, не так ли?
Она взяла сумочку и убедилась, что все ненужные вещи на месте.
— Что ты будешь делать, дорогой? В холодильнике есть ветчина и немного пива. Мне надо лететь, я опаздываю.
Я впервые познал поцелуй неверной жены. Как будто черная муха села на подбородок. Потом Ким скользнула в лифт, словно в раскрытую постель.
Вернулась она в три часа ночи слегка пьяная, сверкающая и ледяная одновременно.
— Ты спишь?
— Я не могу спать.
Ей потребовалось не меньше часа, чтобы раздеться и приготовиться ко сну. Все это время она напевала.
— Ты изменила мне? — спросил я, когда она, наконец, легла в постель.
— Я пыталась, дорогой, но мне не удалось…
— Что это значит?
— О, никаких анатомических подробностей. На самом деле мне это удалось. Спокойной ночи.
— Ты не могла подождать?
Уже засыпая, она издала невнятный звук, как будто спрашивая: «Подождать чего?»
Остаток ночи я провел, пытаясь убедить себя в тон что это не имеет для меня никакого значения. Все к лучшему, мой мальчик. Живи день за днем, как во время войны. Думай о чем-нибудь другом. Например, о Терезе. Этот забор действительно хорош. Семьсот тридцать пять футов, нет — ярдов. Три фута на ярд. Это будет — трижды пять — пятнадцать, один в уме. Трижды три — девять, и один — десять, трижды семь — двадцать один, и один двадцать два — две тысячи двести пятьдесят футов. А сколько ее шагов?
Наутро я вновь привел мир в движение. Немного воздуха, немного воды. Немного физических упражнений. Немного виски. Кусок мяса — и вперед, с веселой песней. Улыбочку. Спасибо. Еще раз… Потом был ленч с Канавой.
— Это действительно крупное дело, Серж. Я хочу, чтобы ты знал.
— Весьма признателен.
— И мне хотелось включить тебя в игру… Секунду. Меня не интересуют твои личные проблемы. Послушай: Лакруа пустил в ход свои связи. И еще Дюсюрж. Понимаешь, чем это пахнет?
Для наглядности он стал чертить вилкой по скатерти. Девять пересекающихся треугольников, пять указывают вниз, четыре вверх. Внутри — четыре концентрических круга, в свою очередь содержащие квадрат с четырьмя замкнутыми устьями. Идеограмма. Мандала. Лабиринт, из которого Канава наконец нашел выход: путем разделения, выщепления, резкого изменения общественного мнения, молчаливых соглашений, умно построенных бесед и маккиавелиевых комбинаций. Через два месяца появится на свет новая газета. И ему предложили стать редактором.
— А ты будешь редактором новостей. Нет, я не дам тебе говорить. Серж, послушай, это очень большие деньги. Видел бы ты, какие они подписали контракты на рекламу. Он стал перечислять по пальцам, — такой шанс бывает один раз в жизни.
— Ты говорил об этом с Ким?
— Нет-нет, пока все полная тайна. Я боюсь говорить даже с самим собой.
— А может, вы вместе решили подцепить меня на такую удочку?
— Ты идиот или только прикидываешься?
— И то и другое, — признался я.
В качестве подтверждения своих слов я достал из бумажника свое удостоверение журналиста, порвал его на четыре части и протянул обрывки Канаве. Это не произвело на него должного впечатления. Некоторое время он размышлял. Потом внезапно на меня обрушилась целая тирада.
— Почему ты считаешь себя лучше всех? Между прочим, есть и другие люди. С чего ты взял, что они глупее тебя?..
После этого оставалось только одно — напиться. Что мы и сделали.
Поздно вечером, когда я добрался до дома, у меня, должно быть спьяну, возникла странная идея — заняться любовью с Ким.
Это было долгое и мучительное поражение. «Только никаких сравнений», — говорил я себе и шарил во тьме в поисках волшебной страны. Вот как будто проблеск света… я устремился к нему и снова рухнул в пустоту… Потом попробовал еще… Думай — о той — стране — которая — не — принадлежит — никому — которая — принадлежит — только — нам — двоим — где ты — никогда — не был — прежде — и куда — ты — никогда — не сможешь — вернуться — без — Нее — думай — о той — божественной — прогулке — думай — лучше не думай.
Я считал, — хотя каждая вторая клетка моего измученного тела знала, сколь недостойно такое мнение, — что любовь с Ким — это всего лишь блестящий спектакль. Игра потных тел, игра поз и движений, взглядов, запахов, слов. У каждого из нас был свой острый клинок. Лезвие сверкало, звенело, наносило укол в нужном месте и тут же пряталось. Из нашего поединка, напоминавшего борьбу двух львят на солнечной лужайке, мы выходили изнуренные, иногда пораненные, но здоровые и счастливые — никто не может отрицать этого. И смеющиеся.
Но не сегодня. Ким не знала о моей неудаче — или скорее сделала вид, будто не знает. Она была серьезна и спокойна. И сегодня мы не смеялись. Две фигуры, распростертые на простыне. Вдруг она сказала:
— Серж… что, если бы у нас был ребенок…
Я ждал этого. На самом деле Ким однажды была беременной — через четыре месяца после нашего знакомства. Она просила: «Что будем делать, Серж?» И я ответил: «Как хочешь, дорогая?» — «О, у нас еще много времени…» И мы больше не упоминали об этом.
Я обнял ее.
— Дорогая, от этого ничего не изменилось бы. Мне кажется, мы… Мне кажется, нами движут силы, которые нам не подвластны… Все, что происходит, где-то запрограммировано, а может нет, просто происходит, и все…
— Но если бы у нас был кто-то еще, если…
Это не спасло бы нас. Я встал, чтобы зажечь сигарету, надеясь подрезать крылья ее безумию. Но не тут-то было. Ким взяла зажигалку с ночного столика.
— Иди сюда… Послушай, Серж, давай подумаем сообща… Мы так часто говорили, что состаримся вместе. Ты помнишь? Мы всегда говорили: «что бы ни случилось…» Помнишь? Мы говорили, что у нас будет большой дом на юго-западе, двое или трое детей, старая кухарка.
— Зачем ты об этом?
— Но я не понимаю, что с нами случилось, просто не понимаю.
— С тобой тоже могло такое случиться.
— Не знаю, может быть… Но… Наверное, нет, дорогой. Правда, я думаю нет.
— Что ты хочешь сказать? Что я один виноват? Я это знаю.
— Ты можешь вообразить, что будет со мной?
— Мир полон Ланжеров…
— Ублюдков!
— Не надо, Ким.
— Ублюдок, ты первый начинаешь, а потом говоришь: не надо.
— Ким, довольно.
На следующий день мы договорились пойти к адвокату. Я чувствовал себя не очень уверенно. Но Ким держалась превосходно, безукоризненно исполняя тщательно продуманную роль обманутой, но гордой супруги. Нам нечего было делить — никаких денег. Ответчиком считался я, и это она подавала на развод.
— Получается то же самое.
— Что? То, что вся вина лежит на мне?
— То, что я должна просить развода.
— Ну не мне же его просить.
— А что, если я не стану?
— Ведь мы обо всем договорились!
— Итак! — сказал мэтр Селье, принимаясь за дело. Это был молодой человек с твердым как сталь взглядом, золоченой оправой очков, короткой стрижкой и тонкими губами, постоянно кривившимися с выражением явного пренебрежения. — Ваш супруг написал эти три письма. В них он выражает свое желание прекратить вашу совместную жизнь. Вам нужно лишь облечь это желание в форму ходатайства — и мы получим быстрое решение без лишних осложнений и взаимных обвинений; развод двух честных, благонамеренных людей, двух личностей, которые — м-м — уважают друг друга и которые — э-э…
В этот момент Ким взглянула на меня. В ее взгляде, полном неизмеримой боли, промелькнул оттенок иронии. Внезапно я увидел нас троих, ее, себя и этого адвоката, словно в объективе телекамеры, установленной в потолке. Звуки еще можно было как-то переносить, но зрелище оказалось слишком гнусным.
— Хватит, — я взял Ким за руку. — Пойдем отсюда…
Мэтр Селье застыл с открытым ртом, вопросительные знаки исходили из его близоруких глаз. Мы очутились на улице, прежде чем он успел что-либо произнести.
Мы шли по авеню Виктор Гюго. Я еще держал ее за руку, почти тащил за собой.
— Что с тобой? Куда мы идем? — Мы почти бежали, пересекая дорогу. — Серж, остановись. Мне больно.
Я отпустил ее руку, когда мы оказались возле церкви Сент-Оноре-д’Эйло.
— Встретимся дома, — сказал я и вошел в церковь.
Конечно не для того, чтобы излить душу Богу. Я сел и стал просто ждать, когда это пройдет. Но что должно пройти? Обстановка в церкви была лишена какой-либо мистики. Люди разгуливали по приделам и довольно громко разговаривали. Не было даже полумрака, который мог бы принести мне немного покоя. В поперечном нефе появилась большая группа детей. Они толкались и кричали. Кстати, кто говорил, что помолится за меня? Ах да, старина Бонафу. Я попытался сосредоточиться на Терезе. Статуя тезки немного напоминала ее. Мимо прошел пожилой каноник, волоча ноги. Каноник, дай мне отпущение грехов. Только отпущение грехов не может остановить мысли.
Когда я вышел из церкви, уже смеркалось.
Я пошел по набережной Сены. И тут со мной случился приступ. Сияли церковные свечи, взмывали в небо яркие ракеты, катились огромные колеса, летучие мыши испуганно метались под сводами подземелья. Мой двойник трижды прыгал в воду за какими-то огнями, когда мы проходили по Понт-де-Гренель. Прах еси и во прах отыдеши…
Я вернулся около полуночи, совершенно разбитый. Ким в халате бродила из комнаты в комнату с чашкой в руке.
— Пожалуй, я перееду отсюда, — заявила она.
— Зачем?
— Хочу снять комнату. Это будет для тебя дешевле. И где-нибудь поближе к работе. Хотя, наверное, я куплю машину, какой-нибудь подержанный «фиат»-500. Ты помнишь те деньги, которые мы вложили в государственные облигации? Я ими воспользуюсь. В конце концов, от тебя мне ничего не нужно. Знаешь, у меня будет комната в индийском стиле: драпировки на стенах, толстые ковры и большой диван.
Ну-ну, давай позли меня, раз не удалось разжалобить. Я прямо-таки видел, как этот придурок Давид Ланжер восседает на индийских подушках, и его рука под музыку Рави Шанкара небрежно скользит за корсаж Ким.
Я опустился в кресло.
— Давай сегодня не ссориться.
На следующее утро я полчаса занимался физическими упражнениями. Стойка на руках, стойка на голове, ножницы, велосипед и так далее. Потом бодрящий холодный душ. За завтраком я завел разговор о Канаве и его новой ежедневной газете. Мы проговорили полчаса, прежде чем поняли, что опоздали. Она опоздала. Мне весь день нечего было делать. Мы уговорились встретиться за ленчем.
Но она не пришла.
— Ой, прости пожалуйста, — сказала она, когда я позвонил ей на работу в три часа. — Я совсем забыла, у меня назначена встреча.
Мы расставались на всю жизнь, а у нее была встреча. Я повесил трубку вне себя от ярости.
Вечер я провел в кино. «Чего ты еще ждешь? Надо просто взять и уехать. Собери чемоданы, сядь в машину. Здесь тебе больше нечего делать».
В семь часов я встретил ее возле работы, как обычно.
— Это очень мило с твоей стороны, — заметила она.
Тот же столик в Сан-Жене, за которым мы сидели каждый вечер в течение двух лет. И те же напитки. Виски для меня и джин с тоником для Ким.
— Ну? — спросила она внезапно.
— Ну… Я не ухожу.
— Ты не что?
— Я… Я думаю, нам лучше забыть про это.
— Ты смеешься надо мной?
— Я говорю совершенно серьезно.
— Не верю! — Она одним махом осушила свой стакан. Из глаз ее сыпались искры жгучего фосфора, каждая из которых прожигала дыру в моем черепе. — Объяснись.
— Тут нечего объяснять. — Что я мог ей объяснить? Что она — единственная на свете.
— Ты так считаешь?
— Тебе хочется объяснений типа: я понимаю, что был глуп.
— Нет. — Она наконец рассмеялась. — Конечно нет. Придумай что-нибудь другое.
— Дорогая, будь милосердной.
— А ты милосерден?
— Неужели мы не можем поговорить и пяти минут, не разрывая друг друга на части?
— А ты, значит, не рвешь людей на части?
— Послушай… остановись… мы вылечимся… Мы вернемся назад и начнем все сначала.
— Кого ты жалеешь? Меня или себя?
— Обоих.
— Налей мне еще джина.
Алкоголь пробудил в ней все злое и язвительное. Ее взгляд стал острым, как бритва.
— Послушай, мужчина моей жизни. Ты причинил мне достаточно боли. Теперь посмотри на меня хорошенько: я посторонняя. — Она встала и положила сигареты в сумочку. — И для начала будь добр, ночуй в отеле. — Она снова смягчилась. — Пожалуйста, Серж, — и быстро вышла.
XIII
Эту ночь и последующие я спал у Феррера в его студии. Мне приходилось вставать рано, чтобы привести в порядок комнату, прежде чем придет его ассистент или модель. (Феррер иногда занимался художественной фотографией). Мы вместе завтракали и обсуждали тактику. Я надеялся на Марка. Во-первых, потому, что Ким его любила, а во-вторых, потому, что он знал Терезу и, таким образом, мог оценить всю ситуацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17