Однако сделала и продолжала делать, не думая отступаться.
Какой демон загнал меня в эту передрягу? Никакой. Я все сделала сама. А самое главное, не видела никакого выхода, потому что сама не могла дать задний ход. Не имело смысла заламывать руки и причитать, что меня в это втянули. Нет, я неслась навстречу беде по собственной воле, где-то даже торжествуя. Словно говорила: «Смотрите, смотрите… я просто позорище». Должно быть, дала о себе знать плохая кровь. Дорогой Френсис. Дорогой, добрый Френсис. Красноречивый, образованный, откликающийся на социальные беды общества, хороший сын, хороший брат, хороший муж, хороший отец. Что я наделала? Ради чего? И с кем?..
«Так мне и надо, – думала я, когда мой автомобиль полз в транспортном потоке по Бейсуотер-роуд, – если я действительно беременна».
Глава 8
В «ЛОНДОНСКИЙ ДВОРЕЦ», ИЗ «ЛОНДОНСКОГО ДВОРЦА»
А Мэттью? Кто он, этот мужчина, в компании которого Френсис, по моему разумению, отлично бы провел время, если б они встретились за кружкой пива в пабе «Крыса и попугай»? Мэттью Патрик Тодд. Что являлось движущей силой этого честного человека? Этого честного человека, который, как Френсис, нашел новое приложение своим способностям, подчиняясь голосу совести. Одним махом круто изменил свою жизнь, взявшись совсем за другую, по его разумению, более достойную работу. Иногда, когда я об этом думала, у меня возникала мысль, что было бы гораздо проще, если б я нашла крепкого мерзавца, достоинства которого заканчивались бы постелью.
Мэттью. Недели через две после нашей встречи, лежа в его объятиях в одной из третьесортных гостиниц, я начала узнавать о его прошлом. Окончив университет Лидса, с отличием и проработав год в Намибии учителем английского, где он встретил и полюбил Элму, выпускницу Эдинбургского университета, Мэттью вернулся в Лондон и нашел, как он тогда думал, работу по душе. Уж точно ту работу, которую желали ему Элма и ее родители, оба учителя: в департаменте образования рабочего района Лондона. Красноречивый, симпатичный (это, увы, я могу подтвердить), горячий, честолюбивый, с четкой мотивацией, он обладал всеми необходимыми качествами да и стремился к тому, чтобы пойти в политику. Быстро учился, как подчинять людей своему влиянию, манипулировать ими, добиваться своего. В его районе проживало большое количество иммигрантов. Как обычно, женщины в большинстве своем не могли найти работу, вот на этом он и строил свою кампанию. Красавец с яростными синими глазами и светлыми, как у молодого Байрона, волосами проповедовал немодный тогда социализм.
– Я не был красавцем, – возражал он. – И уже начал лысеть.
Но я не желала расставаться со своей фантазией.
– И потом Байрон презирал женщин…
– Но они его обожали.
– Именно это он обожал и терпеть в них не мог. Я просто люблю женщин.
– Я это заметила.
– Всех, кроме одной.
Иначе, конечно, и быть не могло. Дочь лавочника из Грантема умела добиваться ответной реакции даже от самых больших либералов, пусть она и была демонической. По крайней мере, думала я про себя, Тэтчер ни на мгновение не сомневалась, что правота на ее стороне… Дракула, само собой, тоже в этом не сомневался, но все же хоть во что-то она да верила… А все мои убеждения как ветром сдуло.
– Мы думаем одинаково, – продолжил Мэттью. – Вот, наверное, почему мне так хорошо с тобой.
– Да, – ответила я, подумав о том, что и втроем нам было бы не хуже. Постельный разговор социалистов, даже в номере паршивой гостиницы, приятное времяпрепровождение. Мы с Френсисом, когда поженились, практиковали то же самое: лежали обнимаясь и обсуждали «лавочника» Хита. Френсис отлично копировал эти трясущиеся плечи и дребезжащий глупый смех. Но по крайней мере именно Хит в восьмидесятых заприметил и потащил на вершину власти девушку из Грантема. В общем, я столкнулась с классическим deja vu.
– Итак, Мэттью Тодд… ты нацелился на кресло в парламенте, и что потом?
Он рассмеялся.
– А потом один таблоид обозвал меня чокнутым леворадикальным гомосексуалистом, и я выиграл внесудебное разбирательство.
– Как ты доказал, что они лгут?
Напрасно я надеялась, что доказательства мне предъявят на практике.
– Они кого-то подкупили, и этот человек во всем признался. Так или иначе, я понял, что стал политиком. Интерес к тому, с кем я сплю и как, означал, что меня заприметили… Вот я и подумал, что дальше? – Он вновь рассмеялся. – За что взяться еще, столь немодное, что способен на такое только «чокнутый леворадикальный гомосексуалист». И знаешь, что я нашел?
Я покачала головой в полудреме.
– Бангладешские женщины. – Он выдержал паузу. – Ничего не припоминаешь?
– Ну… – начала я. – Я знаю об этом, потому что…
Он широко улыбнулся, очень широко.
– Потому что?
– Френсис вел несколько дел об эксплуатации и… Господи…
– Именно так. Он направил их ко мне.
Впервые Мэттью заговорил о Френсисе по собственной инициативе. Я ждала. Такого просто не ожидала, но, с другой стороны, мало ли неожиданностей в нашей жизни?
– Он очень умный, твой муж, потому что сразу понял: в суде мы ничего не добьемся, не получив согласия бангладешской общины, особенно мужчин. – Он закинул руки за голову, улыбнулся в потолок. – В общем, мне есть за что благодарить твоего мужа. После нашего общего успеха телевидение, радио начали раскручивать меня как молодого, динамичного, умеющего красиво говорить лидера. Мне было лишь двадцать четыре. – Он как-то странно посмотрел на меня. – И все благодаря твоему мужу.
– Почему ты мне все это рассказываешь?
Он пожал плечами:
– Может, чтобы показать, что я знаю: он – хороший человек. Показать, что я… Признаться, что я чувствую себя полным дерьмом и ничего не могу с собой поделать. Кто сказал, что любовь – тиран?
– Не знаю. А что потом?
– Может, Корнель?
– Что потом?
– Потом все изменилось. Когда мы с Элмой уже собирались купить дом и я думал остепениться… я все бросил и ушел.
– Вы обручились? – Вопрос вылетел из меня очень уж быстро, прямо-таки как пуля, и я даже удивилась, что он не пробил в Мэттью дыру.
Он помолчал, чуть нахмурился, потом ответил:
– Обручились… но только потому, что ее родители были безумными шотландскими пресвитерианцами… Короче, я нашел свое призвание, понял, что мне суждено стать не звездой на политическом небосклоне, но человеком, который посвятит жизнь отбросам общества. Если мое решение удивило Элму, то меня оно просто потрясло. Как-то я сидел на совещании с членами районного совета, которые обсуждали проблему бездомных, а вышел из здания совета с твердым намерением открыть в этом районе хостел. Потому что знал, что для этого надо сделать, знал, как обеспечить нормальное функционирование хостела. Конечно, совещание сыграло роль спускового механизма. С точки зрения членов совета, его работа состояла в том, чтобы снять проблему, взяв за это с налогоплательщиков как можно меньше денег. Они соглашались на раздачу пищи, на усыновление несовершеннолетних беспризорников, на создание домов престарелых, но не желали терпеть у себя бродяг. Не хотели, чтобы в их районе жили бродяги. А отсюда один шаг до фашизма и евгеники. Налогоплательщики, конечно, голосовали за избрание или неизбрание членов районного совета, налогоплательщики выплачивали им жалованье… В общем, не хотели они иметь дела с бродягами. Хотели, чтобы проблема исчезла… Отправляли многих в психиатрические лечебницы, на прощание махали ручкой тем, кому исполнялось восемнадцать. Вот тут и появился рыцарь на белом коне… Я уже начала думать, что и новые любовники, погруженные в социалистические мечты, могут перегибать палку с разговорами, когда он подвел черту:
– Вот такие дела. Я хотел все изменить. И изменил. Променял Элму на обездоленных. Мало-помалу мы своего добились. Убедили совет отдать нам Шелдон-Пойнт под приют для бездомных. Назвали его «Лондонский дворец».
– А Элма?
Он обнял меня, крепко прижал.
– Ты должна знать, если бы мне пришлось делать тот выбор сейчас, я не уверен, что согласился бы потерять тебя… С этого момента, – говорил он в шутку, и в то же время серьезно, – ты будешь моим «Лондонским дворцом».
Я слышала тиканье моего маленького будильника, но в остальном весь отель, весь мир затаили дыхание. Потом он добавил:
– Твой муж прислал мне письмо с выражением поддержки и обещанием помощи, если таковая потребуется. К счастью, обращаться к нему мне не пришлось.
Да, эти двое без труда нашли бы общий язык за столиком в «Крысе и попугае».
Когда дыхание восстановилось, мне хотелось задать только один животрепещущий вопрос. Не о бангладешских женщинах. Не о мечтах о доме. Даже не о том, что он сделал, чтобы спасти мир. Естественно, в тогдашнем моем состоянии мне хотелось знать только одно:
– И что сталось с твоей невестой?
– Моей?.. А, ты про Элму…
Я затаила дыхание, ожидая слов о разбитом сердце.
– Я попросил ее подождать, она обещала, а потом передумала.
– Бедняжка. – Я, конечно, скорее обрадовалась, чем огорчилась.
– Да нет. Когда я просил ее подождать, думаю, я надеялся, что она ждать не станет. Я не хотел, чтобы меня что-то связывало. Не хотел постоянной работы, закладной за дом, детей, автомобиля. Какое-то время я уже шел по накатанной колее и обнаружил, что все очень уде легко… Я хотел поучаствовать в новом крестовом походе.
«А теперь посмотри, куда он тебя привел», – думала я, проводя пальцами по его коже.
Голос его зазвучал гордо.
Я даже почувствовала ревность.
– И мы превратили Шелдон-Пойнт в самый большой приют во всей стране. Это результат или что?
Я помнила открытие «Лондонского дворца», мы с Френсисом побывали и на церемонии, и на последующей за ней вечеринке. Френсис взахлеб хвалил тех, кто все это придумал. У меня похолодело сердце: получается, эти двое находились в одной комнате, пили за успех одного предприятия. Им было на роду написано стать друзьями…
– Я помню. Френсис приходил на открытие.
– Знаю, – кивнул он. – Мы с ним разговорились. Он как раз начал работать с «Адвокатами совести».
Я ожидала, что он вспомнит и меня. Не вспомнил. Я его тоже, но помнила, что на мне было потрясающее короткое черное платье, которое навсегда осталось в памяти Френсиса. В тот момент я подумала, а не врезать ли мне ему с левой. В конце концов, мы лежали в постели, только что занимались любовью, я, такая теплая, прижималась к нему, он должен был меня помнить. Или хотя бы притвориться, что помнил. Но в глазах Мэттью горел тот же огонь, что и в глазах евангелистов.
– Это была фантастика. – Очевидно, он вернулся в мгновения своего триумфа. – Тебе надо было это увидеть…
– Я приходила с Френсисом.
– Это хорошо. Еще бы.
Двое мужчин сыграли важную роль в моей жизни, и оба представляли собой некое сочетание Ланселота, Чарлза Диккенса, Кейра Харди и Броновски.
– Так что смену направления ты оцениваешь положительно?
– Абсолютно.
– На всех уровнях?
Он в недоумении посмотрел на меня.
– Жизнь обрела цельность?
Он пожал плечами:
– Думаю, что да…
– С какой стороны ни посмотреть? – настаивала я.
– Будь уверена. – Он явно не понимал, к чему я клоню.
Я глубоко вдохнула. Подумала мимолетно, а не слишком ли серьезные вопросы задает женщина по имени Дилис, отмахнулась от этой мысли.
– А твоя… любовная жизнь? До него начало доходить.
– А, ты об этом. – Он поморщился. – В смысле без Элмы?
Я кивнула.
– Ну, свободную любовь шестидесятых я, понятное дело, пропустил. Поэтому потом изобрел ее заново для себя. – Он чуть улыбнулся, не без самодовольства. – Все было прекрасно, чего уж там скрывать. Прекрасно.
– Расскажи мне.
– Нечего тут рассказывать.
– Расскажи мне…
– Множество очень хороших женщин.
– Множество?
– Тысячи.
– А особенные попадались?
– Они все были особенными.
– О!
– Все до единой были особенными.
Во рту у меня пересохло. Для меня все связанное с ним было впервые. Для него, судя по всему, я была всего лишь одной из череды особенных женщин. Особенных на короткое время, а потом он переходил к следующей. И ведь совсем недавно он говорил, что не может уйти от меня.
Лучший способ пережить страдание – прикрыть его достоинством. А единственная возможность обрести достоинство – одеться. Я встала. Вот и все, я собираюсь уйти, это конец.
– Но ни одна из них, ни одна, не была такой особенной, как ты. – Он прошелся теплой ладонью по моему ледяному животу. Я продолжала стоять у кровати, глядя на него сверху вниз.
– И сколько раз ты это уже говорил?
– Я никогда не испытывал то же, что с тобой, – очень серьезно ответил он.
– Но если они были особенными, тогда я ничем от них не отличаюсь.
– Если ты хочешь, чтобы я сказал, что до тебя никто не был мне дорог, этого ты от меня не услышишь. Но я тебя люблю. Не могу контролировать себя, что мне совершенно не нравится, ничего не могу с этим поделать. И что самое ужасное… – Теперь он выглядел таким же несчастным, как я мгновениями раньше. – Ты замужем за другим. – Он потянул меня на кровать, и мы застыли, сидя бок о бок, с прямыми спинами, глядя прямо перед собой. – Ты замужем за кем-то еще, а я не хочу, чтобы ты была чьей-то женой. Я хочу, чтобы мы оба были свободны, и я не хочу больше прятаться и кого-то обманывать.
Понятно, какой следовал из этого вывод. Но я еще не выказывала готовности идти этой дорогой. Он хотел, чтобы тайное стало явным. Чтобы все было по-честному. На виду. Как, собственно, он всегда и жил, до встречи со мной. Совсем как Френсис, поступивший честно, когда признался мне, что у него был роман, хотя мог бы без этого обойтись. О да. Если бы эти двое встретились, они бы много чего натворили. Оба честные, очень, очень честные мужчины.
Мэттью было сорок два года. Но, как и многие бездетные люди, душой он был куда как моложе. Я не знаю, отражает ли еда наш возраст, но думаю, одежда точно показывает, какими мы себя видим. Мэттью, если оставить за кадром спектакль, устроенный им в отеле, практически всегда ходил в джинсах и футболке. Иногда надевал рубашку из джинсовой ткани, кожаную куртку, крайне редко – мешковатый черный костюм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38