«Я твой раб». Повторяй громко.– Нет! – запротестовал паренек.– Если не скажешь, я уйду. Говори и поиграй с собой, пока будешь произносить эти слова. Потереби его, как делаешь, когда остаешься один. Покажи мне, как это бывает...– О господи!..– Повторяй.– Я твой раб! Я сделаю все, что хочешь, только пусти меня к себе.– Нет-нет-нет, не сейчас. Пока еще ты должен исполнять мои желания. Не думай ни о чем, просто смотри на меня, наблюдай, что делаю я, и забавляйся с собой. Я хочу видеть это. Не останавливайся, не останавливайся и не пытайся прикоснуться ко мне, что бы я ни делала.Фернанда стояла совсем рядом с распростертым на кровати пареньком, так, чтобы он мог видеть ее палец, который, лизнув, она поместила между ног. Поласкав себя, она вернула его назад, к губам, и, еще раз лизнув, вновь поместила вниз живота.– Так кто ты, Сэм?– Я твой раб, – простонал он, едва разжимая пересохшие губы, чувствуя, как наливается, восставая, его плоть.– А что я делаю?– Трогаешь... себя. О боже, да дай же мне войти, пожалуйста, ну хоть один раз.– Я уже вся мокрая внутри, но все же, Сэм, пока еще рано. Ты не должен касаться меня. Можешь смотреть, но не трогать. Продолжай заниматься собой.– Нет, – нетвердо проговорил он. – Не буду. Я не ребенок.– Тогда это сделаю я, – безжалостно сказала Фернанда, склоняясь над ним так, чтобы коснуться волосами паха.Она опять взяла его в руки и быстрыми, уверенными движениями принялась массировать, безжалостно и властно, в заданном ею темпе, пока паренек не обмяк снова, раскинувшись на постели, полностью подчиняясь ей, отдавая себя в ее власть и руки, умоляя не останавливаться, продолжать, продолжать... Он кончил через мгновенье, взорвавшись в ее руках уже не с прежней легкостью, но сильными, мощными импульсами, настолько чувственными, что он не мог сдержать в себе стон облегчения.– Отлично, Сэм, просто превосходно, – похвалила Фернанда, вытирая полотенцем руки. – Мой раб, вот кто ты. И наконец-то ты научился покоряться мне.Она легла на кровать рядом и взглянула на юношу. Курсант казался совершенно выжатым, почти бездыханным; каждый мускул, каждая точка, каждый сустав его юного тела расслаблены. Он лежал на боку, слегка отвернувшись в сторону.Да, он был ее раб – без имени и лица, ее преданный раб, о котором она столько мечтала в своих фантазиях, мечтала годами... Или почти тот, о котором мечтала. Сейчас он истощен, желания оставили его. Но через секунду она позволит ему прикоснуться к себе, опять заставит следовать малейшему желанию. Когда же он снова будет готов, она откроет ему, что нужно уметь ждать – ждать, когда будет готова она. Он уже принадлежит ей, он усвоил преподанные ему уроки, которым его обучила она. И почему только раньше ей не приходило в голову заняться с этим мальчишкой? С мальчишками-рабами, раздумывала Фернанда в полутьме, уже через секунду уносясь на волнах сна.Она проснулась от странного ощущения, что распята, придавлена на постели телом Сэма. Его плоть, очередной раз воспрявшая и набухшая с невероятной для третьего раза силой, уже касалась святая святых ее тела, готовая ворваться внутрь. Раздвинув коленями ее ноги, он простонал и грубо вонзился в нее, продвигаясь все глубже и глубже, пока не заполнил ее целиком.– Значит, я твой раб, так, что ли? А здорово я тебя трахаю, ты, подстилка... Сумел бы так твой настоящий раб? – с угрозой проговорил он. – Я покажу тебе, какой я раб...– Прекрати! Прекрати немедленно, иначе я закричу.– Да плевать я хотел... Я уже в тебе, и тебе это понравится.– Сэм, я расскажу твоей матери...– Ну да, конечно... А как я оказался в твоей комнате? Лучше молчи. Ты этого хотела, я же знаю.– Я не хотела!– Ну да, как же! – Он на мгновение замолчал и, простонав, остановился, чтобы с новой безжалостной силой наброситься на нее еще раз, с той сумасшедшей, необузданной силой, которой обладают только такие юнцы. Дыхание его было неровным, он не касался ее – ни руками, ни губами, полностью поглощенный одним, и, хотя Фернанда сопротивлялась, стараясь его остановить, он снова и снова безжалостно врывался в нее. Он двигался быстрее и быстрее, сотрясая под собой кровать, настолько безразличный к ощущениям той женщины, с которой был сейчас, как будто все это произошло в публичном доме. Наконец он разрешился коротким и мучительным оргазмом и тяжело рухнул на нее, все еще заполняя ее полностью. Она принялась колотить его кулаками, и он оставил ее, отвалившись в сторону и не говоря ни слова.Фернанда вскочила, сотрясаясь от ярости и шока, кинулась к шкафу и поспешно натянула на себя халат.– Убирайся отсюда, грязный ублюдок!– Черт, да дай же мне передохнуть. Ты получила, чего добивалась, не так, что ли? Что там ни говори, а я уверен, что тебе не каждый день подобное перепадает.– Пошел вон!– Да ладно. – Он поднялся, натягивая одежду, настолько выжатый, что едва держался на ногах. – Ха, я вспоминаю о своих фантазиях – ничего даже близко похожего! Слушай, Ферн, я возьму твой джип? Надо же мне как-то добраться до своей машины.– Бери, – коротко отрезала Фернанда. – Да поторапливайся.– Иду. Слушай, не думай ты ни о чем, я никому не скажу. Да никто этому и не поверит. Во повезло тебе, а?
– Фиеста удалась на славу, – уверяла отца Джез после того, как часа в три утра последние гости гасиенды наконец-то разбрелись по кроватям. – Самая лучшая за последние годы.– Ты выглядишь так, словно тебе всю ночь прогулять нипочем, – ответил он. – Вот только платье бы хорошо сменить.– Да уж. Кузен Кейси прикончил и это. Я могла бы переодеться, но, кроме пары джинсов, у меня здесь ничего нет. А если б даже и было, кто знает, что выкинет Кейси на этот раз? Уж лучше не рисковать.– Ну, он не нарочно, – возразил Майк, удобно устроившись в одном из кресел в спальне, куда они с Джез укрылись на то время, пока кузен Кейси перетаскивал свои вещи из комнаты Джез в комнату для гостей, чтобы устроиться там на целый год.– Фрейд говорил, что случайностей не бывает, – заметила Джез, насмешливо приподняв брови.– Полная чепуха, – лениво отозвался Майк.– Ну, это ты ему скажи.– Так вы с Кейси стали друзьями?– Парень неплохо танцует. Ты это хотел сказать?– Вы протанцевали вместе весь вечер.– Ты тоже, – не без ехидства заметила Джез. – Вместе с Рэд.– Точно. Вот уж не думал, что ты заметишь.– Я все замечаю. Слушай, па, я иду спать. Завтра утром мне нужно мчаться обратно, черт бы их всех побрал.Поднявшись с кресла, Джез склонилась над отцом, чтобы поцеловать его в макушку. Повернувшись, чтобы выйти из спальни, она заметила фотографию матери: ту самую, которую она сделала еще девочкой и которая так и простояла все эти годы на столике у кровати отца. На мгновение ей показалось, что она смотрит на свою фотографию, потом портрет быстро приобрел привычные очертания, превратившись в знакомый снимок, один из первых, которые она сделала. От матери Джез унаследовала тот же разрез глаз и изгиб бровей, больше ничего, но беглый взгляд схватывал именно эти черты. Это сходство подчас отмечали и другие, однако разница в цвете волос и очертаниях рта Джез и Сильвии нередко его затмевала.Интересно, подумала Джез, бывает ли, чтобы отец засиживался перед фотографией, глядя в глаза Сильвии, или это уже просто привычка – держать в спальне одну-единственную фотографию?
Сильвия Норберг приехала в Калифорнию в январе 1959 года. Студентка одного из театральных училищ Швеции. Ей не было еще и двадцати, когда она снялась в фильме Ингмара Бергмана, после чего ее приметил Голливуд. Сильвия была единственным ребенком в семье стокгольмских интеллектуалов: отец – искусствовед, а мать – известный дизайнер. Они вели обычную для богемы бурную жизнь, центром которой была Сильвия. Родители сознательно развивали рано заявивший о себе талант дочери, поощряя в ней сильное врожденное чувство индивидуальности.Родители наделили Сильвию как бы особой силой личности, которой обладают люди, не знающие сомнений и не нуждающиеся в признании и одобрении.Сильвия обладала редким качеством: полной и безоговорочной уверенностью в правильности сделанного выбора – уверенностью, которая в зрелой женщине встречается редко. И в детстве, и в юношеские годы ее свободомыслящие родители старались подчеркнуть одно: жить нужно так, как считаешь правильным. И Сильвия Норберг выросла настолько уверенной в каждом своем шаге и настолько решительной в предъявлении своих прав, что никто никогда в них не усомнился.Она стала национальной звездой, снявшись в первом же американском фильме, поскольку относилась к той породе актрис, которые неизбежно становятся звездами, стоит им только появиться на экране, как это было с Одри Хэпберн после «Римских каникул». Сильвия приняла свою «звездность» с очаровательной и сдержанной грацией, без благоговейного страха или изумления перед неожиданным поворотом событий, словно юная принцесса, которая от рождения знает, что судьбой ей уготована корона.Она настолько отличалась от других голливудских звезд – поведением и манерой держаться, восприятием жизни и системой ценностей, жизненной ориентацией, обворожительной важностью и серьезностью, – что пресса с огромным уважением подхватывала любое ее высказывание. Она завоевала любовь у газетчиков, не приложив для этого даже малейших усилий со своей стороны. По-английски она говорила чуть более правильно, чем нужно, с едва заметным скандинавским акцентом, что придавало ее словам особую очаровательную весомость и значимость, которых нет ни в одном варианте разговорного английского.Сильвия Норберг была красива, но не сексуальной красотой «нордической» блондинки с белыми, как лен, волосами. Волосы у нее были скорее русые, с легкой природной волной, подстриженные просто, до подбородка. Ее ясные серые глаза источали особый свет, переменчивый и таинственный – так переливается, наверное, лунный камень, – сияние, которое можно было разжечь словом и словом же погасить, чарующее сияние, заставляющее каждого, кто встречался с нею, задуматься, о чем она сейчас размышляет. Радушная и приветливая, отзывчивая, Сильвия была красива естественной, трогательно простой и открытой красотой – лесная нимфа, свежая и чистая, что полностью отвечало духу начала шестидесятых годов. Она напоминала чувственную девчонку-сорванца с острым умом – именно так можно было бы выразить суть того образа, к которому стремились в то время женщины в противовес утонченному, зрелому, подчеркнуто женственному образу, характерному для звезд прошлого.Безразличная к общественному мнению, не признающая никаких границ, которых обычно требует от человека жизнь, Сильвия жила, подчиняясь простому девизу: она всегда получит то, чего хочет.За свои юные годы она могла бы привести немало примеров, когда сумела выбрать правильный поворот на жизненной тропе. Но Швеция, она прекрасно понимала это, не так сложна, как Голливуд. В кинобизнесе, если не постоять за себя, придется подчиниться системе, а это ей не по душе.После того как летом 1959 года был завершен второй фильм с ее участием, Сильвия решила передохнуть – в тот самый момент, когда любая амбициозная американская актриса, не задумываясь, с головой бы ринулась в карьеру, забыв обо всем на свете. Но Сильвия только что снялась в двух серьезных фильмах подряд без передышки, пройдя все круги ада, неизбежные для рождения новой звезды, – встречи и интервью, позирование для фото, – и пришла к мысли, что должна взять небольшой отпуск, чтобы немного освоиться в новом качестве.В Швецию поехать она не могла – в сентябре ее уже ждали съемки. Она должна была приезжать в Голливуд в июле и в августе на примерку костюмов, грима и париков. Однако потребность вновь услышать шведскую речь, поговорить самой на родном языке была неодолима. Она скучала по мелодии родной речи куда больше, чем могла предположить, а потому откликнулась на настойчивое предложение Свена Хадсена, двоюродного брата ее отца, владеющего небольшой шведской кофейней в Сан-Хуан-Капистрано, провести у него отпуск.Там она будет неподалеку от Лос-Анджелеса, так что всегда успеет вскочить в поезд и добраться туда на день-другой, если потребуется. И в то же время крошечный городок, раскинувшийся вокруг величественных руин христианской миссии, казался ей настолько необычным и старомодным, настолько удаленным от избитых троп, что провести там лето значило получить тот же заряд свежести и бодрости, который может дать лишь путешествие в чужие страны. Первый фильм с ее участием, как заверил ее Свен, не добрался еще до единственного кинотеатра в Сан-Хуане, а следующий вообще до осени на экраны не выйдет.– Конечно, кое-кто из местных тебя может узнать по фото на обложке «Лайфа», – сказал Свен, – но докучать тебе они не станут, если ты сама не захочешь, а уж на меня можешь положиться: я лишний раз твоей известностью хвастать не стану.
Весной 1959 года Майк и Лидди Килкуллен вынуждены были окончательно признаться друг другу, что их совместная семейная жизнь подошла к концу. Совместное воспитание дочерей – очень слабое звено для того, чтобы так долго удерживать людей вместе. Просто раньше им не хватало смелости признаться, что каждый из них сделал неверный выбор.Тридцатилетие Лидди лишний раз напомнило ей о всех ее недовольствах, высветив их с новой силой, и заставило принять решение уехать, пока она еще в состоянии это сделать. Валери исполнилось одиннадцать, а Фернанде восемь лет, и Лидди вынашивала по отношению к ним твердые как кремень и возвышенные планы. Пусть хоть у них будет то, чего лишила себя она и чего им никогда не получить, если дети вырастут тут, на ранчо. Хватит того, что она вынуждена была целых десять бесконечных лет терпеть эту изоляцию от жизни большого города. Если немедленно не забрать девочек отсюда и не поместить их в приличную школу, они так и не приобретут того лоска, который необходим, чтобы занять в мире достойное их место.Собрав девочек, Лидди примчалась к родителям, в небольшой городок Честнат-Хилл неподалеку от Филадельфии, чтобы перед разводом провести там лето.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77