Подкинули монетку, и победа осталась за мной. С тех пор прошел год, и все это время я живу по собственной воле совершенно одна. Называйте это как хотите – добродетелью, воздержанием, безбрачием.
Мужчины меня не интересуют. Ни один.
Да и к чему они, если есть «Большой Эд»? С социализацией у меня все в порядке. Джастин от этого только зубами скрежещет: она предвидит, что я там стану вечным символом одинокой бабы.
А лучшим в Бруклине баром «Большой Эд» стал главным образом из-за кухни миссис Эд. Мексиканские закуски, жареные ребрышки и «крылышки Буффало», хрустящие куриные крылышки, такие острые, что их обязательно надо перед употреблением окунать в сырно-сметанный соус. Джастин уже указывала мне на то, что из-за этих крылышек я прибавила после развода пару килограммов, на что я ей ответила, что, решив встать на путь безбрачия, нужно подыскать себе какую-то равноценную замену, иначе превратишься в мегеру. Она вообще иногда ведет себя со мной так, будто я не менеджер, а модель, для которой лишние два килограмма – дело подсудное.
И зачем я только вспомнила про «крылышки Буффало»! Даже в первом классе самолета между подачей напитков и ленчем проходит целая вечность.
Теперь же, после двух порций гусиной печенки и двух порций икры (одну мне отдала Мод Каллендер), я чувствую себя гораздо лучше.
Мод, которая при посадке сама уселась рядом со мной (а у нашей направляющейся в Париж компании собственный отсек в первом классе), не потребляет ничего калорийного, сидит на пожизненной диете, чтобы не набрать ни сантиметра лишнего. Пожалуй, она права, если учесть, что одевается она как денди времен короля Эдуарда и ее специально пошитые костюмы так изысканны, что их и одеждой трудно назвать. Она носит обтягивающие брюки тончайшей английской шерсти, рубашки с жабо и то, что, по моему разумению, называется галстук-самовяз. Она является воплощением возвращения к Оскару Уайльду, но у нее по крайней мере никогда не возникает проблем, что надеть. На самом деле идея гениальная – тем более с ее ногами и с ее упорным характером. У Мод хватает сил быть непрерывно на работе и оставлять дела еще и на выходные.
Мод присоединилась к нам, когда Макси Амбервилль, главный редактор «Цинга», журнала, который почти сравнялся в популярности с «Вог», прослышав про показ Ломбарди, так им заинтересовалась, что решила сделать о нас главную статью в номер. Поручено это было Мод, которая постоянно пишет для «Цинга», и Майку Аарону, их ведущему фотографу. Они должны сделать что-то вроде «Простодушных за границей». Статья будет начинаться нашим отлетом, а заканчиваться описанием церемонии награждения победительницы.
Джастин согласилась на этот репортаж только потому, что они с Макси близкие подруги и она не могла ей отказать. Я тоже люблю Макси, но мне совершенно ясно, что Мод уселась рядом со мной именно для того, чтобы весь полет меня пытать. За ленчем она начала с невинного вопроса: «Как это моделям удается поддерживать такую форму?» Меня так и подмывало ответить, что те, у которых нет ни булимии, ни анорексии, сидят на кокаине и, естественно, курят по пять пачек в день.
На самом деле среди моделей действительно всегда есть наркоманки. Если это серьезно, они в конце концов теряют и здоровье, и внешность. И, пока они идут к своему печальному финалу, с ними становится очень трудно работать: они опаздывают на съемки, хамят другим девушкам, ругаются с фотографами, а через несколько месяцев или лет, в зависимости от количества принимаемых ими наркотиков, сходят со сцены, какими бы красотками они ни были.
Девушки же высшего класса, так называемые супермодели, хотя, возможно, мы должны падать перед ними ниц и называть их богинями, блюдут себя и строго следят за формой, потому что их карьеры целиком зависят от того, удастся ли им удержаться на Олимпе. У каждой из них есть личный тренер, почти все носят годами пластинки для зубов (все из-за капризной феи ровных зубок) и каждый день звонят своим мамочкам. А еще у каждой не меньше полудюжины кожаных курток, несчетное количество джинсов и штук по семьдесят облегающих платьев от Аззедина Алайи, которые мне все кажутся одинаковыми.
Для меня всегда были загадкой ежедневные звонки домой – откуда столько образцовых дочерей? – но потом я поняла, что они все просто еще очень юны.
Последние три дня я все думаю, кто же именно отобрал из двадцати поясных фотографий, посланных Джастин, Эйприл Найквист, Джордан Дансер и Тинкер Осборн. Был ли это сам Жак Некер, или Марко Ломбарди, или Габриэль, а может, вообще кто-то неизвестный? Но выбрали самых высоких – у Тинкер и Джордан росту пять футов одиннадцать дюймов, а в Эйприл почти шесть футов. Кроме того, они, кажется, подбирали их по контрасту: Эйприл – блондинка, Джордан – темноволосая и «цветная», а Тинкер – рыженькая. Как бы то ни было, хоть все они и новички, но в них достанет честолюбия сопротивляться соблазнам Парижа.
Через каждое нью-йоркское агентство проходит около семи тысяч девушек в год, из них отбирают для обучения человек тридцать, после чего с четырьмя-пятью подписывают контракт, но большинству из них не суждено стать звездами. Но даже среди звезд сейчас только пятеро известны во всем мире: Клаудиа, Линда, Кейт, Наоми и Кристи. И я совсем не уверена, что всем известно, что у Кристи фамилия Терлингтон. Такая вот лотерея!
Вот через проход от меня сидит Эйприл Найквист. Она из Миннеаполиса, столицы американских блондинок. Меня могут спросить: «А почему именно Эйприл?» Начнем с того, что благодаря скандинавским генам, которые ничем не разбавляли в течение тысячелетий, у Эйприл такие пшеничные волосы, что сам Пол Митчелл визжал бы от восторга. Кроме того, кажется, что Эйприл даже дышит другим, только свежим воздухом, и ее классически правильное лицо озаряется лишь улыбками, из-за которых она выглядит даже моложе своих девятнадцати.
Эйприл стала работать, едва закончив обучение, хотя и не так много, как нам с Джастин хотелось бы. У нее царственный тип красоты, а он нелегко продается.
– А как обычно живут модели? – спросила меня Мод своим низким располагающим к беседе голосом, словно раскрывая мне некую тайну, а не пытаясь выведать, шлюшки они или нет.
– Насколько мне известно, половина живет в Нью-Йорке в одиночестве, половина – с приятелями. Некоторые снимают квартиру напополам с подружкой. – Терпеть не могу, когда со мной обращаются как со специалистом по моделям, но я так давно варюсь в этом, что знаю, что говорю, так что пусть уж лучше Мод получит информацию от меня.
Стюардесса принесла очищенных омаров. Я с надеждой взглянула на Мод, но, кажется, омары входят в ее диету. Так что я сосредоточилась на своем омаре, заметив краем глаза, что сидящая рядом с Эйприл Джордан Дансер отвергла своего взмахом руки и занялась захваченным с собой пакетиком со здоровым питанием.
Когда Джордан серьезничает, она называет себя черной, хотя как-то сообщила мне, что кожа у нее того медово-коричневого оттенка, который бывает у освещенной восходящим солнцем молодой ольхи. Я высказала сомнение насчет того, что она хоть раз в жизни провела ночь в лесу, и сказала, что мне ее кожа напоминает травяной чай с молоком и сахаром, но в деталях я не особенно сильна.
Мы с Джастин питаем сильные надежды, что Джордан пойдет далеко и докажет наконец, что темнокожая женщина может быть признана всем миром, как, например, признаны восточные красавицы. Джордан – этакая смуглая Ава Гарднер – может выглядеть просто красивой женщиной, перешагнувшей через представления о расе и цвете кожи.
Джордан двадцать два года, она дочь армейского полковника, выпускница Корнелла, преуспевшая во французском и гораздо меньше в истории искусств. Она умна, сосредоточенна и кажется более зрелой, чем ее ровесницы. В ее движениях есть такое благородство, что мне порой хочется, глядя на нее, послать ей вслед воздушный поцелуй.
Тем временем Джордан покончила с правильным питанием и задремала. Мне нравится смотреть на нее, любоваться мягкими округлыми линиями, которыми так богато ее лицо: изогнутые брови над глубоко запавшими веками, длинные вытянутые глаза с газельими зрачками, овальные ноздри и ровный прямой носик, тонко очерченный рот. Волосы у нее темно-каштановые, в мелкий завиток и убраны со лба. Думаю, никому и в голову не придет спросить: «А почему именно Джордан?»
– Фрэнки, – шепнула мне Мод Каллендер, – а тебе не кажется, что моду придумали только для того, чтобы женщины расстраивались, открывая свой шкаф? Может, это всемирный мужской заговор, вынуждающий женщин тратить деньги на пустяки?
– Знаешь, Мод, во всем мире денег на моду тратится больше, чем на оружие. «Красота вместо войны» – вот мой девиз.
– Я этого не знала, – недоверчиво ответила она, хотя на мою статистику можно положиться.
– А ты знаешь, что американки тратят около трех миллионов долларов в год только на средства от волос на ногах? – продолжала импровизировать я.
– Ну, это всем известно, – снисходительно согласилась она. Совершенно ясно, что Мод привнесет свои предубеждения в нашу историю про простодушных за границей, но это меня не волнует. А волнует меня Тинкер Осборн.
У нашей третьей модели слишком уж много было в прошлом психологических проблем, и мы с Джастин лучше всех знаем, что ее успех под вопросом, хотя из всех наших девушек у нее самый большой потенциал.
Мы были в трансе от ее пробных фотографий. Все есть – и красота, и обаяние. Чуть волнистые волосы того светло-рыжего цвета, которого венецианские женщины добивались пять веков назад, высушивая намазанные хной волосы под палящим южным солнцем, безупречная кожа и огромные серебристо-серые глаза. Не глаза, а лунные озера. В них столько души, столько тайны, сколько ни у Эйприл, ни у Джордан и быть не может. Глядя ей в глаза, хочется с ней общаться, быть рядом. Но без косметики ее лицо – как чистый холст, оно – словно альбинос-хамелеон на бумажном листе. Визажисты должны молиться на такие лица.
Тинкер из Теннесси. Все детство она участвовала в детских живых картинах, а сами знаете, что там приходится терпеть детям.
Этим она занималась до двенадцати лет, а в переходном возрасте – гормональная буря, все лицо в прыщах, громадная прибавка в весе. И продолжалось это шесть лет, пока она не стала такой, как сейчас. Школьных друзей у нее не было, достижений в учебе – тоже. Слава богу, она любила читать, это и спасало ее, когда мир, в котором она росла, отверг ее.
– Только в выпускном классе, – призналась мне однажды Тинкер, – я осмелилась снова читать журналы мод и стала пробовать новые прически и макияж. Я подумала тогда: а вдруг мне удастся вернуть себя прежнюю, вдруг я смогу быть фотомоделью и снова стать победительницей? Поэтому я и пришла сюда.
Не помню, вслух я застонала или сдержалась. Из всех причин, по которым становятся моделями, поиски себя – наихудшая. Я принимаю любые честолюбивые надежды – от мировой славы до браков с рок-звездами. Самые сильные и удачливые занимаются этим просто ради денег, и, думаю, это лучшая из причин. Но поиски себя! Неужто не понятно, что работа, в которой зависишь от такой переменной, как внешность, никогда не поможет девушке обрести ту себя, на которую можно положиться!
Мы с Джастин отлично поняли, как эмоционально ранима Тинкер. Но еще мы знали, что она будет обходить агентство за агентством, пока кто-нибудь не подпишет с ней контракт. И тогда мы решили взять ее и опекать, насколько это будет возможно.
Когда появилась Габриэль д’Анжель, Тинкер только что закончила обучение. И мы с Джастин предпочли бы, чтобы «ГН» выбрал кого угодно, только не Тинкер. Она даже не начала еще работать, а теперь на нее свалится коллекция высокой моды, да еще в безумной атмосфере весенних парижских шоу. И меньше всего ей нужна шумиха вокруг нового лица Ломбарди. Но поделать мы ничего не можем – «ГН» сделал свой выбор.
По крайней мере Париж посмотрит.
– А можно мне еще омара? – сказал за моей спиной Майк Аарон, который занимал сразу два места, потому что на одном из них он разложил свою бесценную аппаратуру.
И так, безо всякого «пожалуйста», он получил вторую порцию, которую я попросить постеснялась. Естественно, Майк Аарон меня не узнал. Когда я поступила в Линкольн, он учился в выпускном классе и был капитаном футбольной команды, капитаном баскетбольной команды, председателем мотоклуба и старостой класса. Не человек – легенда!
Именно по Майку Аарону я сходила в школе с ума. Теперь, столько лет спустя, должна признать, что это было не просто сумасшествие. Я любила Майка Аарона долгие годы, любила, когда он уже кончил школу и исчез, любила с той юной, чистой и безудержной страстью, которой никогда не испытывала к своему мужу, Слиму Келли. Ну как можно было быть такой идиоткой? И вот я встретила его снова, и каким нахалом и негодяем он оказался! Меня раздражает тот заряд веселья, который от него исходит, бесит та легкость, с которой ему удается обаять всех девушек. Наверное, он долгие годы практиковался перед зеркалом, чтобы добиться эффекта естественности. Не доверяю я его широченной улыбочке, его имиджу отошедшего от дел гангстера – весь в потертой коже и с килограммами харизмы. У этого ублюдка даже волосы как от Пола Митчелла!

4
Пичес Уилкокс лежала на ковре в своей спальне в «Плаза-Атене» и, держа над собой зеркало, внимательно себя разглядывала. Потом медленно присела, помогая себе только мускулами живота и не отводя взгляда от зеркала, и наконец расплылась в довольной улыбке.
Как два месяца назад и обещал ей в Нью-Йорке доктор, лицо ее выглядело и в лежачем, и в сидячем положении одинаково. Ни морщинок, ни складок. Естественно, она не стала смотреться в зеркало, наклонившись над ним. Сделай она это, и день был бы безнадежно испорчен. Интересно, все ли женщины понимают, что в пресловутой позе наездницы выглядишь лет на пятнадцать старше? Только действительно юная девушка может позволить себе быть наверху и не беспокоиться об обвисших складках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44