Люба никогда от нее не отмахивается, ей все неподдельно интересно. Родная мать не знает о Евгении столько, сколько знает подруга. Наверное, впопыхах она не сразу замечает, что Люба — впервые за все время их дружбы! — слушает ее рассеянно. От изумления Евгения замолкает на половине слова.
— Никогда Бог не дает человеку всего! — мрачно говорит Люба, никак не реагируя на ее рассказ. — Если вдруг покажется, что у тебя все есть и ты счастлива, берегись: наверняка уже судьба приготовила тебе какую-нибудь пакость! Что-нибудь этакое, чего ты не ждешь и, увидев, содрогнешься. Бойся быть счастливой, ибо все беды от этого!
— Что-то раньше я не замечала у тебя склонности к кликушеству, — замечает Евгения.
— Никому нельзя верить, никому! — не обращая внимания на ее слова, продолжает повторять Люба.
— Да что случилось-то, скажешь ты или нет?! — теряет терпение Евгения.
— Представь, едем мы в машине. Я, как всегда, на переднем сиденье, поскольку муж за рулем, а на заднем — эта гадюка! Хохочем, анекдоты смешные рассказываем — прямо-таки в массах небывалый подъем. Вдруг черт дернул меня обернуться! Что я вижу? Сидит эта крыса и моего благоверного по голове гладит! Эдак нежно пальчиками его волосы перебирает! Прядями играет!
— Какая крыса? — опять пытается прорваться Евгения через поток сбивчивой речи подруги. — Ты так до сих пор и не сказала: кто — она?
— Наша с тобой общая знакомая — Людочка Смирнова!.. А я все понять не могла: чего это она в нашу дыру вдруг зачастила? И меня, что интересно, стала вдруг полным именем называть! Ты, Любовь, своего мужа совсем заездила! У тебя, Любовь, характер отвратительный! Ты, Любовь, всегда была жестокой! А муженьку моему все со слезой в голосе — бедный Санечка! У тебя, Санечка, руки золотые! У тебя, Санечка, характер ангельский! Как я завидую, Любовь, что у тебя такой необыкновенный муж!
— По-моему, у нее Михаил тоже был не плох.
— Поначалу. А потом она его задолбала. Ты тупой! От тебя вечно бензином воняет! Все не могла смириться, что она — архитектор, а он — простой шофер!
— Говорят, он совсем спился?
— Любой бы на его месте спился. Он же эту змею любил…
— Можно подумать, замуж за него ее выдали насильно.
— Нет, конечно, но она вроде снизошла. И того ему же самому не простила… Завидует мне, будто Санечка мне таким в чистом виде достался. Поначалу и спиртным увлекался, и к дому не шибко тяготел. Порой за полночь на рогах приходил… Ты видела его когда-нибудь грязным или мятым?
— Не-ет!
— А Мишка Смирнов вечно в грязных рубахах ходил. Людка трепалась, что он просто грязнуля. Как хочешь, а тем или иным мужчину жена делает. Хотела бы я посмотреть, как она со своей ленью Санечку обихаживать бы стала! Небось через неделю всю романтику побоку бы пустила! Семейное счастье — это совместный труд: и мужа, и жены…
— А что говорит Саня?
— А ничего. Отбивается. Она, говорит, сама на меня вешается, а меня моя жена вполне устраивает!
— Тогда я не понимаю, чего ты дурью маешься? Разве ты не знала, что Людка — стерва?
— Знала.
— И продолжала ее у себя принимать. За что боролась, на то и напоролась! Сама подготовила эту ситуацию, так что нечего и ныть!
Внезапно лицо Любы, до того будто закаменевшее, оживляется, от уголков ее небольших, миндалевидного разреза глаз во все стороны разбегаются лучики, и лицо освещается улыбкой.
— Женька? Ты на меня прикрикнула?
— Само собой! — не отрицает Евгения.
— Ей-богу, мир перевернулся. Наша тихая овечка стала показывать зубы. Может, мы просто неправильно определяли ее породу?.. Ты ведь права: почему мы всегда стесняемся сказать подлецу, что он подлец? Принимаем у себя людей, не только нам неинтересных, но и откровенно неприятных. Кормим их, поим, а в конце концов они еще и ухитряются уводить у нас мужей… У тебя как с продуктами? Совсем плохо?
— Почему? У меня все есть.
— Не похоже, — притворно вздыхает Люба. — Все есть, а подруге и стакана чаю не налила!
— Ой, прости! — спохватывается Евгения. — Я уже привыкла, что ты всегда торопишься, забегаешь на минутку, что тебя всегда Саня ждет в машине…
— На этот раз у меня в запасе минимум два часа. А мой чоловик поехал по своим делам. И вернется скорее всего голодным.
— Тогда я помчалась на кухню!
— Опять! Из одной крайности в другую! — покачивает головой Люба. — Эти два часа мы распределим так: первый час сидим и пьем мой малиновый ликер — кстати, я сделала его впервые, но напиток явно удался! На второй час мы приготовим в четыре руки что-нибудь вкусное и поедим как следует уже втроем.
— Вот видишь, мне никогда не удается все так ладно распланировать!
— Легко планировать чужие обстоятельства. Ты видела, случилось нечто неординарное, я и растерялась… Так, говоришь, твоя Надежда учудила?
— И не говори! Уж такого-то я от нее точно не ожидала. Поскольку дата у нее была не круглая — Надьке исполнялось тридцать два, — мы решили отметить ее день рождения в комнате отдыха шефа. Он сам и предложил. Там как раз длинный стол, с десяток стульев… Набралось восемь человек, включая и мужа Нади. Он сейчас у нас не работает, но на торжестве пожелал присутствовать…
— И тут же, как я понимаю, его бывшая любовница оказалась?
— Так она же у нас главным бухгалтером работает. Надежде, видимо, неудобно было ее не пригласить.
— А может, специально пригласила. Мол, полюбуйся, чего достигла я, стала законной женой, а ты годна разве только на то, чтобы перейти в чьи-то другие руки!
— Откуда ты знаешь? Можно подумать, ясновидящая.
— Большого ума тут и не нужно: встретились две соперницы. К тому же предмет их вожделений вот он, рядом… Ладно, я тебя перебила. Так кто же был еще на этом вашем празднике?
— Шеф фирмы со своей секретаршей, Надя с Эдуардом, главбухша, экономист, Иван Иваныч и я. Должен был прийти зам, но его не оказалось на работе. Куда он подевался, никто не знал. Кстати, нет и до сих пор, со вторника его никто не видел.
— Четвертый день, как человек пропал, и никто не поднял тревогу? — изумляется Люба.
— Жена подняла, но в милиции сказали, что он, возможно, загулял. Приняли заявление и пообещали, что будут искать.
— А раньше с ним такие исчезновения случались?
— Нет. Он вообще-то примерный семьянин. Любовница есть, но он старается своей связи не афишировать. По крайней мере жена об этом ничего не знает… Тебя не поймешь! То ты о Надежде спрашиваешь, то о постороннем человеке волнуешься! Не тот это человек, уверяю тебя, и к тому же очень неприятный!
— Я и не волнуюсь, — пожимает плечами Люба. — Просто странно, человек пропал, а вы все спокойны, как слоны!
— Я тебе всегда говорила: переходи в юридический. Ты же прирожденный следователь!
— Знаю, — без тени кокетства соглашается Люба. — Мне нравится до всего докапываться, и логика у меня не хромает. Увы, тридцать восемь лет. В таком возрасте, милочка, поздно менять свою жизнь… Знаю-знаю! — Она делает рукой предостерегающий жест. — Сейчас ты скажешь, что, если даже осталось жить один день, все равно не поздно начать жизнь сначала.
— Ничего от тебя не скроешь!
— Вот и не скрывай. Так с чего же началась ссора у твоей Надьки с главбухшей?
— С того, что мы решили потанцевать. У шефа неплохой японский магнитофон, кассеты с джазом-ретро, такие расслабляющие. А поскольку мужчин оказалось меньше, то из женщин танцевали в основном те, что пошустрее. Потом, правда, прораб подвалил, сразу с кадрами полегче стало. Но все равно Ирочка увлеклась, вспомнила, должно быть, прежнее времечко. Словом, она на Эдике зависла.
— Я Надежду понимаю, такое никому бы из жен не понравилось.
— Вот Надя и стала права качать, ногой топать. К тому же в ходе ближнего боя выяснилось: жена сильнее! Очевидно, ее укрепляло сознание собственной правоты: мое — не трожь!
— А как повел себя ейный муж?
— Растерялся. Похоже, несмотря на его многочисленные увлечения, ему удавалось прежде не сталкивать друг с другом своих любимых. Первая жена его не в пример тише была. А еще, ты не поверишь, но я внимательно за ним наблюдала: Надькиной ярости он испугался. Такой амбал, на голову ее выше, а поди ж ты!.. Шеф первый от столбняка опомнился, стал Надежду от Ирки оттаскивать. И Лада, видимо, уже приготовилась побежденную уводить, сердечными каплями отпаивать. Ничего подобного. Главбухша уйти не согласилась, так за столом и осталась. Эдик что-то любимой женушке на ухо шептал, успокаивал, но мы уже не слышали.
— Да, весело у вас!
— Веселее не бывает!
И как в последнее время часто в квартире Евгении случается, звонит телефон.
— Ну его на фиг! — сердится она. — Не буду брать трубку! Постоянно звонит не ко времени.
Трубку берет Люба. Видимо, они в своей станице не избалованы общением и не привыкли им пренебрегать.
— Слушаю. Здравствуй, Надя! Да, это я. Женя в ванной. Что ты говоришь? Весь вечер звонила, а телефон не отвечал? Наверное, куда-то уходила. Что ты говоришь! Когда? Непременно. Я передам. Выкупается, тебе позвонит. Когда заедете? Хорошо. До свидания. — Она кладет трубку и говорит Евгении: — Скажи теперь, будто у меня нет интуиции. У тебя, кстати, она тоже есть. Звонок-то не из приятных, вот ты и слушать не хотела… Убили-таки вашего Петра Васильевича!
— Что?
— В то время как вы гадали, у кого он из запоя выходит, над его холодным телом уже вовсю роились мухи!
Евгения передергивается:
— Перестань!
— Сегодня похороны. Надька с супругом за тобой в два часа заедут… Убили и там же бросили. Кто-то его из дома вызвал, кто — жена не видела. Слышала только, как машина отъехала. Она потому и беспокоилась, он. ведь в домашней одежде с ними уехал. С ними или с ним… Милиция разберется, начнут вас на допросы таскать: что видели, что знаете, были ли у покойного враги?
— Ты-то откуда знаешь?
— Детективы читаю. Тебе, возможно, и нечего сказать, ты у них новенькая.
«Может, и новенькая, а сказать есть чего! — думает Евгения. — Вот только надо ли? Не ожидала я, что мои случайные знания смогут пригодиться так скоро…»
— Очень редко мы с тобой видимся, подружка, — говорит между тем Люба. — Отвыкла ты от меня. Свои тайны появились.
— Какие тайны? Ты же все обо мне знаешь!
— Все — да не все! Я ведь сразу поняла: недаром ты мне взялась так подробно про бабскую драку рассказывать. Как перепелка от гнезда, от заветной темы уводила. О том, что тебя особенно волнует и чем ты почему-то не хочешь делиться со старой подругой! Например, где ты была вчера вечером?
— Вчера я была в одном доме, где четверо мужиков играли в преферанс, — говорит Евгения, и взгляд ее затуманивается.
— А потом?
— Потом Аристов отвез меня домой.
Люба продолжает выжидающе смотреть на нее, и Евгения сердится.
— Что ты на меня так смотришь? Ждешь продолжения? Его нет! Это все!
— Врешь! — торжествующе заключает Люба.
— И не собиралась я врать! — неуверенно говорит Евгения, но и не торопится с откровениями.
Да и обязана ли она выворачиваться наизнанку? Даже перед лучшей подругой!.. Стоп! Что же это, она сердится на Любу? Или на себя? Столько лет у нее не было от подруги никаких тайн, потому… Потому что тайн не было! Вот оно что! «У меня есть сердце, а у сердца — тайна!» Проснулось Женино сердце, потому и тайна появилась.
Собственно, расскажи она все Любе, та и не удивится: подумаешь, тайна! Логическое завершение симпатий мужчины и женщины — постель! Ничего таинственного!
А вчера у подъезда ждал ее Толян. Грустный. Непривычно тихий.
— Жека, съезди со мной к друзьям. На преферанс меня пригласили.
— Я же в этом ничего не понимаю.
— И не надо. Просто посиди рядом.
Ей не хотелось быть дома одной, она и поехала. Друзья оказались его старыми институтскими товарищами, приезду Евгении не удивились. Компания оказалась задушевной, понемногу выпивали, подшучивали над Толяном.
А потом Аристов отвез ее домой. И остался.
Такая вот у нее тайна.
На самом деле это происходит так: два существа соединяются и два сердца сливаются в одно. И это сердце начинает отсчитывать свои удары для обоих. И кровь одинаково пульсирует в жилах. И дышат они в такт. И не спят всю ночь…
Утром она шевелит губами: «Тебе пора!» «Я не хочу от тебя уходить!» — шепчет он, не разжимая объятий…
— Женя! — тормошит ее Люба. — Женя! — Смотрит, как она медленно возвращается в действительность, и, как бы сожалея, говорит: — Влюбилась! Так я и знала, что ты в конце концов в него влюбишься!
— В кого?
— В Аристова, в кого же еще! — Она вздыхает. — Как странно устроена жизнь: у кого-то горе, а кто-то от радости ног под собой не чует. Один умирает, другой возрождается к жизни. И как иной раз мелки и скучны наши собственные бедки на фоне таких событий!
Она разливает свой малиновый ликер в тонкие хрустальные рюмки.
— Выпьем, Женька, за то, чтобы твоя любовь оказалась настоящей. Большой и честной. Чтобы ты ни разу в жизни не пожалела, что судьба наградила тебя ею!
Евгения порывисто хватает ее за руку и целует.
— А меня-то за что? — пугается ее экзальтации Люба.
— За то, что не стала осуждать, отговаривать, решать за меня. Она ведь еще такая хрупкая, как птенчик. И летает только по комнате — форточку я боюсь открыть. И погубить ее так легко! Лишь сожми покрепче хрупкую шейку…
— Романтик! — хмыкает Люба. — Я не возражаю, кохай своего птенчика. А форточку и правда не открывай. Видишь, сколько людей снаружи? Сколько у них самих горестей, заморочек — поймут ли тебя? Скорее всего поставят в один ряд с толпами тех, которые называют себя любовниками и любовницами, не имея понятия о каких-то там высоких чувствах. Хочу пожелать тебе, как ни странно, хоть чуточку эгоизма — не забывай о себе, не стремись ему навстречу безоглядно. Тогда, если случится самое страшное, не так больно будет падать… А вообще никого не слушай, — заключает неожиданно она, — я ведь тоже могу ошибаться, даже из самых добрых намерений!
А как по-другому можно истолковать их ночь с Аристовым? Как похоть? Все ее существо возмущается против этого!
Теперь в замедленном варианте как бы откручивается назад время.
Они с Толяном подъезжают к дому Евгении. Толян закрывает машину и говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43