Достойный магазин Wodolei
Было уже за полночь, когда я подошел к своему дому. Портье сменился, и заступивший на ночную смену портье, которого я прежде не видел, остановил меня и спросил, куда я.
— Я здесь живу.
— Какой номер?
— На двадцать восьмом этаже…
Я забыл номер своей квартиры, и мне пришлось диктовать по буквам свою фамилию. Портье сосредоточенно листал список жильцов, пока не нашел меня. После этого он долго извинялся и объяснил, что он здесь недавно, что он только исполняет свои обязанности, жильцы жалуются, что по дому болтаются посторонние.
— Гуляли? — механически спросил он. — Там ужасный холод.
Агнес в квартире не было. Из шкафа исчезла часть ее платьев, не было виолончели и ее туалетных принадлежностей.
Я лег в постель не раздеваясь. Когда я проснулся, было светло. Звенел телефон. Это была Агнес. Она сказала, что она дома, в своей квартире.
— Который час? Я спал.
— Я заберу свои вещи сегодня вечером после университета. Я бы не хотела, чтобы ты был там. Ключ я оставлю у портье.
— А ребенок?
— Можешь о нем не беспокоиться. Это мой ребенок. Когда надо будет, я поеду в Нью-Йорк, к Герберту.
Был уже день. Агнес, похоже, со всем разобралась, пока я спал. Я хотел извиниться перед ней, но теперь было слишком поздно. Она уже приняла решение.
— Ты не хочешь ребенка, — сказала она, — вот его у тебя и не будет.
Она положила трубку.
Вечером я пошел в библиотеку. Я взял какие-то заказанные книги, сел в зале и принялся читать. Я не мог собраться и заметил, что уже некоторое время сижу, уставившись на одну и ту же страницу. Я думал об Агнес, о том, как она сейчас в моей квартире собирает вещи. Так, значит, она позвонила Герберту. Я все время подозревал, что он значил для нее больше, чем она в этом признавалась. А то, что он ее любил, мне было ясно уже тогда, когда она рассказала о выпускном вечере.
Домой я пошел только тогда, когда библиотеку стали закрывать.
Квартира выглядела как прежде. Из кучи неглаженой одежды Агнес выудила свои вещи. Мои рубашки и футболки она собрала и сложила в стенной шкаф.
21
Несколько дней спустя я позвонил Агнес на работу. Секретарша сказала, что она уже ушла домой. Я позвонил туда. Механический голос ответил: «Sorry, this number has been disconnected»note 5. Я ждал, но голос повторял только эту фразу. Я написал Агнес письмо и отправил на университетский адрес. Ответа я не получил.
Как-то вечером, должно быть через неделю после того, как ушла Агнес, я решил подстеречь ее на улице, где она жила. Я устроился в кофейне. С того места, где я сидел, можно было видеть вход в ее дом. Агнес вернулась в обычное время из университета. Она несла бумажный пакет с покупками и вошла в дом, не оглядываясь. Немного погодя в квартире загорелся свет. Вот и все. Я подождал еще какое-то время, глядя вверх на освещенные окна, пока не пришел официант и не спросил, не желаю ли я еще чего-нибудь.
— Нет, — ответил я, расплатился и ушел.
Ноябрь выдался холодным и дождливым. Я снова был в кафе на улице, где жила Агнес, я стал ходить туда все чаще, в конце концов каждый день. Я ходил в магазины в ее районе, по субботам собирал белье и относил его в прачечную, в которой Агнес стирала свои вещи. Я снова побывал в индийском ресторане, в котором у нас с Агнес было первое свидание. Я не надеялся встретить Агнес в одном из этих мест, но там я ощущал, что нахожусь к ней ближе.
Почти каждый вечер я проводил не дома, чаще всего шел в кино, а потом в бар. Я почти не ложился спать не напившись. В течение дня я не мог находиться в квартире. Целыми днями я пропадал в библиотеке, но не работал, а заказывал какой-нибудь детектив и сидел с ним в читальном зале.
— Так это твоя работа? — раздался как-то позади меня голос. Я обернулся и увидел Луизу. Она взяла у меня из рук книгу и прочла с наигранным удивлением: — «Убийство с зеркалами», Агата Кристи. Тебе бы надо читать «Убийство в Восточном экспрессе», там, по крайней мере, речь идет о вагонах класса люкс.
Кто-то шикнул, чтобы мы говорили потише.
— Выпьем кофе? — спросила Луиза, не понижая голоса.
Я пошел за ней, мы вышли из зала, а потом и из библиотеки.
— Не здесь, — возразил я, когда она хотела зайти в кофейню, в которой я впервые пил кофе с Агнес. Но поблизости не было ничего другого, и я сказал, что можно и там, что я просто сентиментален. Я рассказал Луизе об Агнес и о том, что она от меня ушла. О ребенке я не сказал ничего.
— Я не б состоянии работать, — пояснил я.
— Агнес, — произнесла она, — забавное имя. Так это и была твоя маленькая подружка, американка в шерстяном нижнем белье?
— Да.
— Мне кажется, я должна тобой немного заняться.
В тот же вечер Луиза позвонила мне. Ее родители собрались устроить на День благодарения небольшой обед. Приглашены только деловые друзья ее отца, и она будет рада, если у нее за столом окажется сосед, с которым она сможет поговорить о чем-нибудь кроме урожая зерна и свиных потрохов. Луиза жила со своими родителями в Оук-парке, богатом пригороде Чикаго. Я пообещал прийти.
После разговора с Луизой меня мучила совесть. Я чувствовал себя так, словно обманул Агнес. Может быть, от этого я впервые за последние несколько недель раскрыл в компьютере файл с историей о ней и прочел. Я так и не смог написать ничего после той сцены на лестнице, того видения, в котором Агнес сказала мне, что боится меня. Я стер последний кусок и еще раз прочитал, как мы в зоопарке согласились пожениться.
* * *
Мы поцеловались.
Потом Агнес сказала:
— У меня будет ребенок.
— Ребенок? — удивился я. — Это невозможно.
— И все же это так.
— Как это получилось? Ты что, забыла принять таблетку?
— Врач говорит, что это может случиться и с таблетками. Один процент женщин, принимающих таблетки…
— Дело не в том, что я имею что-нибудь против тебя или ребенка. Я бы не хотел, чтобы ты подумала… — говорил я, — но я боюсь стать отцом. Что я могу дать ребенку… я не о деньгах.
Мы молчали. Наконец Агнес произнесла:
— Всякое случается. Ты справишься с этим не хуже других. Так, может, попробуем?
— Да, — ответил я, — как-нибудь разберемся.
22
— Франк Лойд Райт построил в Оук-парке около тридцати домов, — сказал отец Луизы. У него был более сильный французский акцент, чем у дочери.
— А еще здесь родился Хемингуэй, — добавила мать Луизы. — Швейцария чудесная страна. Прошлым летом мы были в Санктоне.
— Санкт-Антон находится в Австрии, cherie, — заметил отец Луизы и снова повернулся ко мне: — Я слышал, вы пишете книги?
— Луиза нам все о вас рассказала, — снова заговорила мать, — вы ей нравитесь. И мы рады, когда она немного успокаивается. Наши мужчины такие несерьезные. Я ведь и сама вышла замуж за европейца.
Она подмигнула мужу, который улыбнулся, словно извиняясь, и добавил:
— Мы познакомились в Париже. Моя жена приехала в Европу, чтобы подцепить какого-нибудь дворянина. В конце концов сошел и я.
— Я надеюсь, вы любите индейку, — сказала мать Луизы, — это ведь традиционное блюдо на День благодарения.
Я был рад, когда появилась Луиза, подхватил ее под руку и ускользнул от родителей.
— Я покажу ему сад, — сказала Луиза.
Ее мать подмигнула мне и ответила:
— Ну конечно. Вы, молодые люди, хотите побыть одни.
Мы шли по саду. Под огромным кленом был светло-голубой бассейн. На воде плавала сухая листва. Было прохладно, но вышло солнце и мы согрелись. Воздух был сух и очень ясен. Если поднять глаза вверх на крону дерева, то небо среди темно-красных листьев казалось почти черным.
— Я всегда удивляюсь, насколько ярче здесь все краски, — сказал я, — листва, небо, даже трава. Во всем больше силы, чем в Европе. Будто все здесь еще очень молодо.
— Человек живет и умирает в том, что он видит, говорит Поль Валери, но он видит только то, что созвучно его мыслям, — иронично заметила Луиза.
— Я и правда думаю, что краски здесь ярче. Может быть, это от воздуха.
— Мой маленький Торо. Не будь, пожалуйста, таким наивным. Эта земля так же молода или стара, как и любая другая.
— Но здесь у меня такое чувство, будто все еще возможно.
— Потому что здесь у тебя нет истории. Картина Америки, как ее представляют себе европейцы, больше связана с ними самими, чем с Америкой. Разумеется, то же и с американцами. Прадед моей матери был главным редактором «Чикаго трибьюн». Он родом из старой английской семьи, знающей свою родословную до четырнадцатого века. Если хочешь, то об истории семьи с материнской стороны мы знаем гораздо больше, чем с отцовской. Он из простой семьи. Удачно женился. А моя мать что-то там воображает по поводу своего мужа-европейца, который, в сущности, тот же самый self made man, какими европейцы считают всех американцев. — Она засмеялась.
— Что ты там рассказала своим родителям? — спросил я. — Они ведут себя так, будто я их будущий зять.
— О, ничего особенного. Просто они хотели бы пристроить меня. И они рады, что у меня наконец есть приятель с приличной профессией. Я сказала им, что ты журналист и пишешь книги.
— Твоя мать рассказала мне, что тут родился Хемингуэй.
— Да, я знаю. Она любит щеголять именами людей искусства.
— Ты любишь Хемингуэя?
— Не знаю, — ответила Луиза, — мне нравился фильм «Прощай, оружие», но я думаю, это из-за Гари Купера и музыки.
После обеда мы осмотрели квартиру, которую родители обставили для нее на верхнем этаже дома. Потом мы сели в машину и проехали по району; она показала мне, где работал Франк Лойд Райт и где родился Хемигуэй. В книжной лавке дома Хемингуэя я купил «Прощай, оружие» и подарил ей.
— Прочти ее, — сказал я, — она лучше, чем кино.
— А тебе надо бы наконец зайти ко мне на работу, и я покажу тебе наш архив.
23
Уже во время моих предварительных разысканий в Швейцарии я то и дело натыкался на имя Джорджа Мортимера Пульмана, но только в Чикаго я обнаружил, что легендарный вагоностроитель был не только создателем вагонов класса люкс, но и благодаря городу, названному его именем, что южнее Чикаго, был среди тех, кто писал историю индустриального общества. В маленьком городе, который полностью — от водоснабжения и газа до церкви — был во власти предпринимателя, и который он контролировал, и которым распоряжался не столько как владелец, сколько как отец, вскоре начались волнения, а сто лет назад забастовки и столкновения, вошедшие в историю американского рабочего движения. В конце концов в дело вмешалась армия, но было уже поздно. Мечта Пульмана была разбита.
Крах фантазий Пульмана и восстание его рабочих против контроля над всей их жизнью занимали меня куда больше, чем легендарные вагоны фирмы. Пульман предусмотрел все, кроме потребности своих рабочих в свободе. Он полагал, будто построил для них рай земной. Но у рая не было двери, и, когда времена стали тяжелыми, а рабочих мест поубавилось, рабочие все больше стали чувствовать себя заключенными. Пульман так и не смог понять своей ошибки и до самой смерти злился на человеческую неблагодарность.
От архива фирмы «Пульман лизинг» я не ожидал ничего особенного, но я хотел увидеть Луизу, а потому через несколько дней зашел к ней на работу. Она показала мне гигантскую территорию бывшего вагонозавода и монтажные установки, которые перестали использовать вскоре после войны. Здания не сносили, потому что это стоило бы дороже, чем можно было выручить за проданную землю. На стенах цехов были нацарапаны имена. На одной из колонн кто-то грубыми мазками изобразил силуэт женского тела, позднее кто-то более изящно пририсовал лицо.
— Вообще-то Пульман был искусным столяром, делал тонкую работу. Но первые большие деньги он заработал, придумав, как спасти дома в болотистой местности от проседания. Не спрашивай меня, как ему это удалось.
— Ты можешь представить себе, как тут было раньше, когда всюду — множество рабочих, стоял шум, кипела работа?
— Сегодня здесь только мыши и крысы, — ответила Луиза, — осторожно, все здесь ужасно грязное.
Когда мы шли по неровному участку, заросшему травой, она взяла меня за руку.
— Пойдем в архив, — сказала она, — я не могу целый день гулять с тобой по окрестностям.
Как я и ожидал, архив оказался не слишком богатым. Из ранней истории фирмы не сохранилось почти ничего. Многое выбросили, сказала Луиза, кое-что подарили библиотеке.
— О забастовке на заводе Пульмана ты здесь все равно ничего бы не нашел, тогда об этом не слишком любили говорить, а сегодня это никого не интересует, — сказала Луиза.
Она прислонилась спиной к одному из стеллажей, на которых громоздились пыльные картонные коробки. Архив находился на самом верхнем этаже, воздух здесь был сухим и жарким. Свет шел только сверху, через люки, закрытые пластиковыми колпаками. Мы молчали. Луиза смотрела на меня и улыбалась. Я поцеловал ее.
— Ты не любишь меня, а я не люблю тебя. Так что ничего особенного не происходит. Главное — мы развлекаемся, — со смехом произнесла она.
24
Я не думал об Агнес, пока был с Луизой, и чувствовал себя хорошо. Когда я вернулся домой, мне показалось, что словно вернулся в тюрьму. Я оставил входную дверь приоткрытой, но, когда услышал в вестибюле голоса, закрыл ее. Я прилег на полчаса на тахту, потом встал и пошел в библиотеку, а оттуда опять к озеру, в кафе в конце парка Гранта.
Я думал о ребенке, которого носила в себе Агнес. Я задавался вопросом, будет ли он похожим на меня, будет ли у него мой характер. Я никак не мог представить себе, что это значит, если где-то будет жить мой ребенок. Даже если я никогда больше не увижу Агнес, я буду отцом. Я изменю свою жизнь, думал я, даже если никогда не встречусь с ребенком. А потом я решил, что не вынесу, если никогда не встречусь с ребенком. Я хочу знать его, увидеть, как он выглядит. Я вытащил блокнот и попытался нарисовать лицо. У меня ничего не получилось, и я начал писать:
* * *
Четвертого мая родился наш ребенок. Это была девочка. Она была маленькой и легкой, с тоненькими пушистыми светлыми волосами. Мы дали ей имя…
* * *
Я долго думал, как назвать ребенка. Официантка принесла мне еще кофе, и я прочел на ее визитке, что ее зовут Маргарет. Я поблагодарил за кофе и написал:
* * *
… Маргарет. Кроватку мы поставили в мой кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
— Я здесь живу.
— Какой номер?
— На двадцать восьмом этаже…
Я забыл номер своей квартиры, и мне пришлось диктовать по буквам свою фамилию. Портье сосредоточенно листал список жильцов, пока не нашел меня. После этого он долго извинялся и объяснил, что он здесь недавно, что он только исполняет свои обязанности, жильцы жалуются, что по дому болтаются посторонние.
— Гуляли? — механически спросил он. — Там ужасный холод.
Агнес в квартире не было. Из шкафа исчезла часть ее платьев, не было виолончели и ее туалетных принадлежностей.
Я лег в постель не раздеваясь. Когда я проснулся, было светло. Звенел телефон. Это была Агнес. Она сказала, что она дома, в своей квартире.
— Который час? Я спал.
— Я заберу свои вещи сегодня вечером после университета. Я бы не хотела, чтобы ты был там. Ключ я оставлю у портье.
— А ребенок?
— Можешь о нем не беспокоиться. Это мой ребенок. Когда надо будет, я поеду в Нью-Йорк, к Герберту.
Был уже день. Агнес, похоже, со всем разобралась, пока я спал. Я хотел извиниться перед ней, но теперь было слишком поздно. Она уже приняла решение.
— Ты не хочешь ребенка, — сказала она, — вот его у тебя и не будет.
Она положила трубку.
Вечером я пошел в библиотеку. Я взял какие-то заказанные книги, сел в зале и принялся читать. Я не мог собраться и заметил, что уже некоторое время сижу, уставившись на одну и ту же страницу. Я думал об Агнес, о том, как она сейчас в моей квартире собирает вещи. Так, значит, она позвонила Герберту. Я все время подозревал, что он значил для нее больше, чем она в этом признавалась. А то, что он ее любил, мне было ясно уже тогда, когда она рассказала о выпускном вечере.
Домой я пошел только тогда, когда библиотеку стали закрывать.
Квартира выглядела как прежде. Из кучи неглаженой одежды Агнес выудила свои вещи. Мои рубашки и футболки она собрала и сложила в стенной шкаф.
21
Несколько дней спустя я позвонил Агнес на работу. Секретарша сказала, что она уже ушла домой. Я позвонил туда. Механический голос ответил: «Sorry, this number has been disconnected»note 5. Я ждал, но голос повторял только эту фразу. Я написал Агнес письмо и отправил на университетский адрес. Ответа я не получил.
Как-то вечером, должно быть через неделю после того, как ушла Агнес, я решил подстеречь ее на улице, где она жила. Я устроился в кофейне. С того места, где я сидел, можно было видеть вход в ее дом. Агнес вернулась в обычное время из университета. Она несла бумажный пакет с покупками и вошла в дом, не оглядываясь. Немного погодя в квартире загорелся свет. Вот и все. Я подождал еще какое-то время, глядя вверх на освещенные окна, пока не пришел официант и не спросил, не желаю ли я еще чего-нибудь.
— Нет, — ответил я, расплатился и ушел.
Ноябрь выдался холодным и дождливым. Я снова был в кафе на улице, где жила Агнес, я стал ходить туда все чаще, в конце концов каждый день. Я ходил в магазины в ее районе, по субботам собирал белье и относил его в прачечную, в которой Агнес стирала свои вещи. Я снова побывал в индийском ресторане, в котором у нас с Агнес было первое свидание. Я не надеялся встретить Агнес в одном из этих мест, но там я ощущал, что нахожусь к ней ближе.
Почти каждый вечер я проводил не дома, чаще всего шел в кино, а потом в бар. Я почти не ложился спать не напившись. В течение дня я не мог находиться в квартире. Целыми днями я пропадал в библиотеке, но не работал, а заказывал какой-нибудь детектив и сидел с ним в читальном зале.
— Так это твоя работа? — раздался как-то позади меня голос. Я обернулся и увидел Луизу. Она взяла у меня из рук книгу и прочла с наигранным удивлением: — «Убийство с зеркалами», Агата Кристи. Тебе бы надо читать «Убийство в Восточном экспрессе», там, по крайней мере, речь идет о вагонах класса люкс.
Кто-то шикнул, чтобы мы говорили потише.
— Выпьем кофе? — спросила Луиза, не понижая голоса.
Я пошел за ней, мы вышли из зала, а потом и из библиотеки.
— Не здесь, — возразил я, когда она хотела зайти в кофейню, в которой я впервые пил кофе с Агнес. Но поблизости не было ничего другого, и я сказал, что можно и там, что я просто сентиментален. Я рассказал Луизе об Агнес и о том, что она от меня ушла. О ребенке я не сказал ничего.
— Я не б состоянии работать, — пояснил я.
— Агнес, — произнесла она, — забавное имя. Так это и была твоя маленькая подружка, американка в шерстяном нижнем белье?
— Да.
— Мне кажется, я должна тобой немного заняться.
В тот же вечер Луиза позвонила мне. Ее родители собрались устроить на День благодарения небольшой обед. Приглашены только деловые друзья ее отца, и она будет рада, если у нее за столом окажется сосед, с которым она сможет поговорить о чем-нибудь кроме урожая зерна и свиных потрохов. Луиза жила со своими родителями в Оук-парке, богатом пригороде Чикаго. Я пообещал прийти.
После разговора с Луизой меня мучила совесть. Я чувствовал себя так, словно обманул Агнес. Может быть, от этого я впервые за последние несколько недель раскрыл в компьютере файл с историей о ней и прочел. Я так и не смог написать ничего после той сцены на лестнице, того видения, в котором Агнес сказала мне, что боится меня. Я стер последний кусок и еще раз прочитал, как мы в зоопарке согласились пожениться.
* * *
Мы поцеловались.
Потом Агнес сказала:
— У меня будет ребенок.
— Ребенок? — удивился я. — Это невозможно.
— И все же это так.
— Как это получилось? Ты что, забыла принять таблетку?
— Врач говорит, что это может случиться и с таблетками. Один процент женщин, принимающих таблетки…
— Дело не в том, что я имею что-нибудь против тебя или ребенка. Я бы не хотел, чтобы ты подумала… — говорил я, — но я боюсь стать отцом. Что я могу дать ребенку… я не о деньгах.
Мы молчали. Наконец Агнес произнесла:
— Всякое случается. Ты справишься с этим не хуже других. Так, может, попробуем?
— Да, — ответил я, — как-нибудь разберемся.
22
— Франк Лойд Райт построил в Оук-парке около тридцати домов, — сказал отец Луизы. У него был более сильный французский акцент, чем у дочери.
— А еще здесь родился Хемингуэй, — добавила мать Луизы. — Швейцария чудесная страна. Прошлым летом мы были в Санктоне.
— Санкт-Антон находится в Австрии, cherie, — заметил отец Луизы и снова повернулся ко мне: — Я слышал, вы пишете книги?
— Луиза нам все о вас рассказала, — снова заговорила мать, — вы ей нравитесь. И мы рады, когда она немного успокаивается. Наши мужчины такие несерьезные. Я ведь и сама вышла замуж за европейца.
Она подмигнула мужу, который улыбнулся, словно извиняясь, и добавил:
— Мы познакомились в Париже. Моя жена приехала в Европу, чтобы подцепить какого-нибудь дворянина. В конце концов сошел и я.
— Я надеюсь, вы любите индейку, — сказала мать Луизы, — это ведь традиционное блюдо на День благодарения.
Я был рад, когда появилась Луиза, подхватил ее под руку и ускользнул от родителей.
— Я покажу ему сад, — сказала Луиза.
Ее мать подмигнула мне и ответила:
— Ну конечно. Вы, молодые люди, хотите побыть одни.
Мы шли по саду. Под огромным кленом был светло-голубой бассейн. На воде плавала сухая листва. Было прохладно, но вышло солнце и мы согрелись. Воздух был сух и очень ясен. Если поднять глаза вверх на крону дерева, то небо среди темно-красных листьев казалось почти черным.
— Я всегда удивляюсь, насколько ярче здесь все краски, — сказал я, — листва, небо, даже трава. Во всем больше силы, чем в Европе. Будто все здесь еще очень молодо.
— Человек живет и умирает в том, что он видит, говорит Поль Валери, но он видит только то, что созвучно его мыслям, — иронично заметила Луиза.
— Я и правда думаю, что краски здесь ярче. Может быть, это от воздуха.
— Мой маленький Торо. Не будь, пожалуйста, таким наивным. Эта земля так же молода или стара, как и любая другая.
— Но здесь у меня такое чувство, будто все еще возможно.
— Потому что здесь у тебя нет истории. Картина Америки, как ее представляют себе европейцы, больше связана с ними самими, чем с Америкой. Разумеется, то же и с американцами. Прадед моей матери был главным редактором «Чикаго трибьюн». Он родом из старой английской семьи, знающей свою родословную до четырнадцатого века. Если хочешь, то об истории семьи с материнской стороны мы знаем гораздо больше, чем с отцовской. Он из простой семьи. Удачно женился. А моя мать что-то там воображает по поводу своего мужа-европейца, который, в сущности, тот же самый self made man, какими европейцы считают всех американцев. — Она засмеялась.
— Что ты там рассказала своим родителям? — спросил я. — Они ведут себя так, будто я их будущий зять.
— О, ничего особенного. Просто они хотели бы пристроить меня. И они рады, что у меня наконец есть приятель с приличной профессией. Я сказала им, что ты журналист и пишешь книги.
— Твоя мать рассказала мне, что тут родился Хемингуэй.
— Да, я знаю. Она любит щеголять именами людей искусства.
— Ты любишь Хемингуэя?
— Не знаю, — ответила Луиза, — мне нравился фильм «Прощай, оружие», но я думаю, это из-за Гари Купера и музыки.
После обеда мы осмотрели квартиру, которую родители обставили для нее на верхнем этаже дома. Потом мы сели в машину и проехали по району; она показала мне, где работал Франк Лойд Райт и где родился Хемигуэй. В книжной лавке дома Хемингуэя я купил «Прощай, оружие» и подарил ей.
— Прочти ее, — сказал я, — она лучше, чем кино.
— А тебе надо бы наконец зайти ко мне на работу, и я покажу тебе наш архив.
23
Уже во время моих предварительных разысканий в Швейцарии я то и дело натыкался на имя Джорджа Мортимера Пульмана, но только в Чикаго я обнаружил, что легендарный вагоностроитель был не только создателем вагонов класса люкс, но и благодаря городу, названному его именем, что южнее Чикаго, был среди тех, кто писал историю индустриального общества. В маленьком городе, который полностью — от водоснабжения и газа до церкви — был во власти предпринимателя, и который он контролировал, и которым распоряжался не столько как владелец, сколько как отец, вскоре начались волнения, а сто лет назад забастовки и столкновения, вошедшие в историю американского рабочего движения. В конце концов в дело вмешалась армия, но было уже поздно. Мечта Пульмана была разбита.
Крах фантазий Пульмана и восстание его рабочих против контроля над всей их жизнью занимали меня куда больше, чем легендарные вагоны фирмы. Пульман предусмотрел все, кроме потребности своих рабочих в свободе. Он полагал, будто построил для них рай земной. Но у рая не было двери, и, когда времена стали тяжелыми, а рабочих мест поубавилось, рабочие все больше стали чувствовать себя заключенными. Пульман так и не смог понять своей ошибки и до самой смерти злился на человеческую неблагодарность.
От архива фирмы «Пульман лизинг» я не ожидал ничего особенного, но я хотел увидеть Луизу, а потому через несколько дней зашел к ней на работу. Она показала мне гигантскую территорию бывшего вагонозавода и монтажные установки, которые перестали использовать вскоре после войны. Здания не сносили, потому что это стоило бы дороже, чем можно было выручить за проданную землю. На стенах цехов были нацарапаны имена. На одной из колонн кто-то грубыми мазками изобразил силуэт женского тела, позднее кто-то более изящно пририсовал лицо.
— Вообще-то Пульман был искусным столяром, делал тонкую работу. Но первые большие деньги он заработал, придумав, как спасти дома в болотистой местности от проседания. Не спрашивай меня, как ему это удалось.
— Ты можешь представить себе, как тут было раньше, когда всюду — множество рабочих, стоял шум, кипела работа?
— Сегодня здесь только мыши и крысы, — ответила Луиза, — осторожно, все здесь ужасно грязное.
Когда мы шли по неровному участку, заросшему травой, она взяла меня за руку.
— Пойдем в архив, — сказала она, — я не могу целый день гулять с тобой по окрестностям.
Как я и ожидал, архив оказался не слишком богатым. Из ранней истории фирмы не сохранилось почти ничего. Многое выбросили, сказала Луиза, кое-что подарили библиотеке.
— О забастовке на заводе Пульмана ты здесь все равно ничего бы не нашел, тогда об этом не слишком любили говорить, а сегодня это никого не интересует, — сказала Луиза.
Она прислонилась спиной к одному из стеллажей, на которых громоздились пыльные картонные коробки. Архив находился на самом верхнем этаже, воздух здесь был сухим и жарким. Свет шел только сверху, через люки, закрытые пластиковыми колпаками. Мы молчали. Луиза смотрела на меня и улыбалась. Я поцеловал ее.
— Ты не любишь меня, а я не люблю тебя. Так что ничего особенного не происходит. Главное — мы развлекаемся, — со смехом произнесла она.
24
Я не думал об Агнес, пока был с Луизой, и чувствовал себя хорошо. Когда я вернулся домой, мне показалось, что словно вернулся в тюрьму. Я оставил входную дверь приоткрытой, но, когда услышал в вестибюле голоса, закрыл ее. Я прилег на полчаса на тахту, потом встал и пошел в библиотеку, а оттуда опять к озеру, в кафе в конце парка Гранта.
Я думал о ребенке, которого носила в себе Агнес. Я задавался вопросом, будет ли он похожим на меня, будет ли у него мой характер. Я никак не мог представить себе, что это значит, если где-то будет жить мой ребенок. Даже если я никогда больше не увижу Агнес, я буду отцом. Я изменю свою жизнь, думал я, даже если никогда не встречусь с ребенком. А потом я решил, что не вынесу, если никогда не встречусь с ребенком. Я хочу знать его, увидеть, как он выглядит. Я вытащил блокнот и попытался нарисовать лицо. У меня ничего не получилось, и я начал писать:
* * *
Четвертого мая родился наш ребенок. Это была девочка. Она была маленькой и легкой, с тоненькими пушистыми светлыми волосами. Мы дали ей имя…
* * *
Я долго думал, как назвать ребенка. Официантка принесла мне еще кофе, и я прочел на ее визитке, что ее зовут Маргарет. Я поблагодарил за кофе и написал:
* * *
… Маргарет. Кроватку мы поставили в мой кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11