Мне пришлось повторить трюк, но на сей раз, переменив тактику, я изображал человека, погруженного в глубокое раздумье, и, устремив взгляд под ноги, как бы не видя ничего вокруг, ринулся прямо на них, рассчитывая столкнуться с Катей нос к носу. Пройдя таким образом метров сто и ни с кем не столкнувшись, я украдкой осмотрелся и не обнаружил перед собой ни Кати, ни ее кавалеров. Обернувшись, я увидел их уже сидящими на лавочке. Я пошел обратно и, минуя лавочку, где они расположились, громко запел: «Чита-грита, чита-маргарита, а-а…» На этот раз на меня обратили внимание. Один из парней сказал:— Где-то я уже видел эту рожу… А, Валера?— Он уже третий раз мимо нас шныряет, — сказал Валера.Я, словно нехотя, взглянул в их сторону и встретился глазами с Катей.— О Катя! — воскликнул я с радостным изумлением. — Привет.— Привет, — холодно ответила Катя.— А я вот решил прогуляться немного, — сказал я, доброжелательно улыбнувшись. — Погода хорошая.Катя молчала. Молодые люди, никак не прояснив своего отношения к погоде, молчали также. Их угрюмые лица не предвещали ничего хорошего.— Солнце жарит, прямо как летом, — продолжил я свою мысль.Катя презрительно хмыкнула и, обратившись к парню, который обозвал меня «рожей», спросила:— Что же было дальше, Илья?— Что?— Ну, ты рассказывал что-то интересное…— А-а… Дальше… Мы с Митькой, значит, приходим, а они там все пьяные, валяются, кто где… — начал было Илья и тут же замолк. — Нет, — сказал он, — не понимаю, чего этот тип стоит над душой?!— Может быть, дать ему по рогам? — предложил Валера.— Не надо, — сказала Катя. — Это мой двоюродный брат. Он только вчера из Витебска приехал. Я ему университет обещала показать.— Брат? — Валера был озадачен. — Какой-то он у тебя странный.— Да, — сказала Катя, — он тронутый немного. Его в детстве с третьего этажа уронили.Илья и Валера с любопытством посмотрели на меня, а я, изображая нервное расстройство, задрыгал правой ногой. Катя поспешно подошла ко мне.— Ладно, мальчики. Вы идите, а я покажу ему МГУ. — И Катя потащила меня по аллее. — Хватит тебе дергаться, — тихо проговорила она. — Просто шут гороховый. Вечно меня позоришь.— Так они же смотрят, — сказал я.Мы свернули в боковую аллею и здесь остановились.— Зачем ты пришел? — спросила Катя.Ее вопрос застал меня врасплох. Хотя я ожидал его с самого утра, но в какой-то момент мне показалось, будто все уладилось само собой, и теперь растерялся, не зная, что ответить. Катя смотрела на меня серьезным, внимательным взглядом.— Я хочу извиниться перед тобой за вчерашнее, — пробормотал я.— Хорошо, — сказала Катя. — Считай, что я простила тебя. Это все?Я понял, что она сейчас уйдет, и торопливо сказал:— Нет, не все. Мне надо поговорить с тобой.Катя пожала плечами.— Давай присядем, — предложил я.Мы сели на лавочку. Я был весь в напряжении и, пытаясь расслабиться, закурил. Катя, словно не испытывая ни малейшего неудобства, положила ногу на ногу, скрестила руки на груди и со скукой на лице смотрела куда-то вдаль.— О чем ты хотел поговорить? — спросила она с иронией.— Я тебя прошу извинить меня, — тупо повторил я. — Я больше не буду.— Фу ты, прямо детский сад какой-то, — неприятно засмеялась Катя. Она отвернулась, потом сказала: — Ты сделал мне очень плохо, Иван. Ты не представляешь, какой разговор у меня был с родителями. Это просто ужасно. Я не понимаю, зачем ты сделал это? Вообще я не понимаю, чего ты добиваешься? Почему ты так себя ведешь? Все время врешь, представляешься кем-то, придумываешь какие-то идиотские затеи… Зачем?Я молчал.— Что ты молчишь? — сказала Катя.— Я представляю себя эстрадным певцом, — ответил я.— Это очень похоже на тебя, — вздохнула Катя. Она помолчала и затем продолжала: — Мне кажется, Иван, что тебе пора повзрослеть. Что бы мы там ни говорили, но родители в результате правы. Пора устраивать свою жизнь. Надо действительно учиться, много работать, а не витать где-то в облаках.Она говорила спокойно, не спеша, с убежденностью человека, абсолютно уверенного в своей правоте. Даже тембр голоса ее незаметно переменился. И я с удивлением взглянул на нее, желая убедиться, что со мной говорит семнадцатилетняя девушка, а не обремененная житейским опытом взрослая женщина.— Мужчина должен работать, делать карьеру. И для этого надо быть сильным и целеустремленным. А ты какой-то… — Она прервалась. — С тобой иногда бывает интересно, но со временем, я думаю, это пройдет…Ее самоуверенный тон и поучающая интонация разозлили меня. Едва сдерживаясь, чтобы не вспылить, я проговорил:— С какой стати, интересно, ты мне нотации читаешь? Преподносишь мне свои дурацкие прописные истины, да еще с таким видом, будто сама додумалась до этого? Я что, против работы, что ли? Или против карьеры? Да я такую карьеру могу сделать! С моими-то данными!..— Ну, сделай, — ядовито предложила Катя.— Ну и сделаю!.. Если захочу. А может, я не хочу…— Врешь, — сказала она. — Хочешь. Только это не так просто.— Да ты сама-то о чем думаешь, интересно?— Я?.. — Катя помолчала. — Ну, знаешь, женщина — это совсем другое, чем мужчина. Хотя, конечно, и она должна учиться, работать и быть самостоятельной. Но все же для женщины главное — семья. Чтоб был хороший, положительный муж, дети и вообще…— Чего вообще?— Ну, какой ты! Ну вообще чтобы все было нормально.— Вот ты сама и врешь, — сказал я. — Совсем не об этом ты думаешь.— Об этом, — упорствовала Катя.— Нет, не об этом! — Я схватил ее за плечи и крепко встряхнул. — Ну, скажи честно, ведь не об этом же, — проговорил я.— Пусти! — Катя вывернулась из моих рук и с оскорбленным видом отодвинулась на лавочке.— Катя, — позвал я. Она бросила на меня негодующий взгляд, но глаза ее уже стали теплыми и веселыми. Губы дрогнули и улыбнулись.— Я о таком думаю, — сказала Катя, — что если мой папа узнает, он просто в обморок упадет. — Она огляделась по сторонам, как будто нас могли подслушивать, и заговорила, понизив голос: — Я представляю, как еду в машине. Знаешь, такая красивая спортивная машина… На мне очки от солнца и длинный шарф алого цвета… или голубого… — Катя на минуту задумалась, как бы прикидывая, какой цвет ей выбрать, и продолжала: — В машине играет магнитофон, а на сиденье рядом собачка — маленькая, беленькая, пушистая. И все молодые люди так заискивающе заглядываются на меня, а я еду и в ус себе не дую. И обязательно солнечная погода. И еще… У меня такие здоровые, ослепительные зубы, как на коробках от зубной пасты. Вот…Катя со смущением посмотрела на меня и, отвернувшись, рассмеялась.— Здорово, — сказал я.— Глупо ужасно. Я понимаю. Какая-то пошлость… Но иногда так хочется!.. А ты, — спросила Катя, — ты действительно хотел бы быть эстрадным певцом?— Да нет, это я так… Иногда я, правда, представляю себя кем-нибудь очень популярным — эстрадным или даже оперным певцом, киноартистом или спортсменом, но чаще всего придумываю какое-нибудь приключение, в котором мог бы участвовать сам, таким, какой есть. К примеру, поздно вечером я возвращаюсь домой. Троллейбусы и автобусы уже не ходят, и я спокойно иду посередине проезжей части. Вдруг сзади слышу: «Вз-з-з!» Визг тормозов… Оборачиваюсь и вижу шикарнейшую спортивную машину и в ней — такую женщину! Супер! На ней длиннющий шарф не то алого, не то голубого цвета, и на сиденье рядом магнитофон, и тут же собачка — такая беленькая, пушистенькая. И это такая роскошная картина, что со всеми мужиками, которые идут мимо, просто катастрофа. Они штабелями ложатся под колеса и заискивающе ждут, пока их переедут. Но я так небрежно спрашиваю: «В чем дело, мадам? Что вы гоняете по ночам, как сумасшедшая?» А она в ответ: «Не хотите ли, чтобы я вас подбросила до дома?» А я: «Да нет, увольте. В это время суток я предпочитаю пешую прогулку. Так что, извините и адье!» Спокойно поворачиваюсь к ней спиной и не спеша ухожу прочь…— Неужели не сел бы? — смеясь, прервала меня Катя.— Ни за что! — с важностью ответил я.— Врешь! — не верила Катя.— Не врешь!— Ладно, — сказала она. — Тогда я не остановлю свою машину, если встречу тебя поздно вечером.— Да, если бы нас сейчас слышали родители, они наверняка бы решили, что мы конченые люди, — проговорил я.Катя нахмурилась.— Все же ты по-свински поступил, — сказала она.— Я же не отрицаю…— Мне от этого не легче…— Ну хочешь, я поеду к твоим родителям и извинюсь перед ними? — предложил я. — В эту же субботу поеду… — Я вопросительно взглянул на нее: Катя молчала, задумавшись.Солнце уже спустилось за горизонт, оставив воспоминаньем о себе розовые пятна на пенной груде облаков. Воздух стал свежим и прохладным. Вечер, крадучись, шел по земле.Мама вышла из кухни и, опершись плечом о стену, смотрела, как я переодеваюсь в прихожей. Руки у нее были по локоть в муке, и она держала их на весу, пальцами вверх, как хирург перед операционным столом.— Там тебе отец письмо прислал и подарок какой-то, — сказала она.Я вошел в комнату и увидел на столе длинный, аккуратно упакованный в бумагу предмет и конверт рядом с ним. Мама, последовав за мной, остановилась в дверях и наблюдала, как я распечатываю конверт. Она никогда не читала писем, которые присылал мне отец, демонстрируя таким образом свое полнейшее равнодушие к его судьбе. С тех пор, как они развелись, мама постоянно подчеркивала мое право иметь с отцом собственные отношения и просила уволить ее от участия в них. Поэтому, когда я начинал вслух читать его письма, ее лицо приобретало выражение скуки и безразличия. Меня это раздражало и даже злило, потому что я чувствовал неестественность в ее поведении и про себя был уверен, что она ужасно хочет слышать эти письма.Я обнаружил в конверте не письмо, а открытку. На ней был изображен покрытый причудливыми татуировками негр. В победно поднятой руке он держал копье, а ногой наступал на тушу огромного буйвола, распростертую на земле. На обратной стороне открытки я прочел: «Здравствуй, старина! У нас здесь жара адская. Недавно побывал в саванне и видел, как охотятся настоящие масаи. Жутко интересно. Их вождь подарил мне свое копье. Замечательный мужик. Настоящий Геркулес и к тому же умница. На открытке, конечно, не он — это реклама, — но все же что-то похожее есть. Как дела? Успехи? Скоро приеду в отпуск — обязательно повидаемся. Привет маме. Пиши. Папа».— А это, надо полагать, и есть то самое копье, которое подарил вождь? — с сарказмом произнесла мама, выслушав меня.Это было действительно копье. Длинное, с толстым тяжелым древком, покрытым узорчатой резьбой, и узким железным наконечником. Я взял его в правую руку и поднял над головой.Я едва расслышал ее слова. Тяжесть копья сладкой усталостью застыла в плече, острый, гладко отполированный наконечник покачивался в воздухе, тая мощь смертоносного удара. Сжимая пальцами шершавое древко, я увидел выгоревшую саванну под расплывшимся шаром солнца. Черные узкобедрые фигуры воинов утопали по пояс в желтой траве, в густом кустарнике над высохшим руслом реки притаился леопард, высоко в небе, раскинув крестом крылья, повис гриф. Все замерло. Ни малейшее движение, ни единый звук не нарушали гармонию этого видения. И только вздох, вдруг вырвавшийся из глубины трав, мелькнул тихим шелестом в раскаленном воздухе и угас.— Да, он всегда любил такие игрушки, — донесся до меня голос мамы. — Они будили его воображение…Гриф дрогнул и скользнул вниз. Блеснули наконечники копий в руках воинов, и яростный рык разбил утомленную тишину. Пятнистое тело вознеслось над саванной, коснувшись лапами расплавленного обода солнца, и… И в следующее мгновение я с силой метнул копье.Узкое лезвие наполовину вошло в полированную дверцу шкафа, и копье протяжно заныло, покачивая древком в воздухе.— Ты что? — крикнула мама, бросившись ко мне. — Ты что делаешь?И осеклась. Я закрыл лицо руками и сел на стул. Меня била дрожь. Мама обняла меня за плечи и прижала к себе.— Ну что ты, Ванечка? — заговорила она. — Успокойся, милый мой. Ну, что с тобой? Это я во всем виновата… Я… Прости меня…— Нет, нет, — бормотал я в ответ. — Это я сам… Сам… Прости меня, мама…До конца недели я не виделся с Катей. Несколько раз мы с ней разговаривали по телефону, но в беседах этих, носивших самый будничный характер, ни я, ни она ни словом не обмолвились о моем обещании объясниться с ее родителями. Между тем я помнил и постоянно думал о нем.В субботу после обеда я, тщательно одетый, вышел из дома. По дороге я заехал в цветочный магазин и, завладев большим букетом алых гвоздик, отправился к профессору Кузнецову.Дверь мне открыла Катя. Но за ее спиной я увидел всю семью Кузнецовых во главе с Семеном Петровичем. Одеты они были по-праздничному, на лицах сияли улыбки. Казалось, будто они только и делали весь день, что ждали меня. Я, совсем не готовый к такому торжественному приему, стушевался.— Ну, наконец-то… — двинулся ко мне, раскрыв объятия, профессор и внезапно остановился. Лицо его вытянулось, улыбка сбежала прочь.— Что за черт! — воскликнул он, всматриваясь в меня. — Иван?!Его супруга и мать переглянулись. Катя, словно судья на ринге, поспешно отступила в сторону. Собравшись с духом, я выбросил вперед правую руку, в которой держал букет цветов, и выпалил:— Уважаемые Семен Петрович, Мария Викторовна, Агнесса Ивановна и ты, Катя, я прошу вас извинить меня за тот случай, когда… когда… — Я запнулся, не находя нужных слов, и вместо продолжения энергично встряхнул цветами под носом профессора.Семен Петрович, часто заморгав, перевел взгляд на букет, потом посмотрел на своих домочадцев, не менее его озадаченных моим появлением, и вдруг громко расхохотался. Он взял цветы, передал их супруге, затем схватил меня под локоть и буквально втащил в прихожую.— Ну, здравствуй, герой! — сказал он. — Вот уж не ждали!.. Что ж, раз пришел, раздевайся, проходи, гостем будешь. — Он опять засмеялся и добавил: — Кто старое помянет, тому глаз вон. Катя, — обратился он к дочери, — вот и для тебя кавалер нашелся.Мария Викторовна с улыбкой протянула мне руку.— Проходите, Ваня, — сказала она с симпатией. — У нас сегодня гости…— Вы, как всегда, вовремя, — прервала ее Агнесса Ивановна, но, несмотря на некоторую язвительность своего приветствия, тоже подала мне узкую сухую ладошку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9