концом белой тросточки она непрестанно постукивала по краю тротуара - это и был тот клацающий звук. Стена нависла над бароном, грозно и неотвратимо. Он попятился, оступился и упал в водосточный желоб.
Врачи так и не смогли сказать, был ли апоплексический удар причиной падения или, наоборот, кровоизлияние в мозг произошло оттого, что он стукнулся лбом о булыжники. Когда баронесса и Эжени подняли его, он был без сознания. Постепенно он пришел в себя, но вся правая половина его тела осталась парализованной. Обе женщины ухаживали за ним с достойной восхищения самоотверженностью. В сознании баронессы паралич мужа и ее слепота соединились в некий назидательный диптих во славу супружеской верности. Мариетта же, которая была первопричиной и того, и другого, исчезла с картины совершенно.
Эту и только эту картину видела и публика на Деми-Люн, когда баронесса, от слепоты которой не осталось и следа, шла, прямая, строгая и непоколебимая, как Правосудие, толкая перед собой инвалидное кресло барона. Тетеревок - вернее, оставшаяся от него половина - сидел в нем, скрюченный, усохший и осунувшийся. Закованный в недвижную плоть, он превратился в поясной портрет, в злую карикатуру на себя прежнего - половина лица застыла в игривой усмешке, глаз подмигивает, а стиснутые пальцы манерно прижаты к жилету, как будто он безмолвно и бесконечно повторяет: "Полное счастье! Полное счастье!"
Конец Робинзона Крузо
Вот тут он был! Тут, видите, на приличном расстоянии от Тринидада, а широта та же - девять градусов двадцать две секунды северной широты. И никакой ошибки быть не может! - возглашал пьяница, тыча грязным пальцем в замусоленный обрывок географической карты, и каждый его возглас вызывал взрыв хохота у окруживших наш столик рыбаков и докеров.
Его все знали. Он был здесь на особом положении. Живой местный фольклор. Мы позвали его выпить вместе с нами, чтобы послушать, как хрипатым голосом он рассказывает свои байки. Что же до его собственной истории, с ним самим приключившейся, так она была весьма поучительной и одновременно, как это зачастую случается в жизни, душераздирающей.
Сорок лет тому назад, вслед за многими и многими моряками, он пропал в море. Имя его, вместе с именами остальных членов экипажа, было начертано в церкви на стене. Потом о нем забыли. Но не настолько, чтобы не узнать его, когда он объявился через двадцать два года, обросший, всклокоченный и весьма буйный, да еще не один, а в обществе негра. История, которую он при всякой возможности изрыгал из себя, была сногсшибательна. Единственный уцелевший после кораблекрушения, он так и остался бы в полном одиночестве на острове, где, кроме коз и попугаев, других обитателей не было, если б не этот негр, которого ему удалось спасти, отбить, как он говорил, у орды каннибалов. И вот, наконец, английская шхуна подобрала их, он вернулся, да еще по дороге успел сколотить небольшое состояньице благодаря легкому в те поры промыслу: торговые махинации на Карибских островах цвели пышным цветом.
Все поздравили его с возвращением. Он женился на девушке, годившейся ему в дочери, и обыкновенная жизнь, по всей видимости, закрыла ту скобку, что была открыта прихотью фортуны в его далеком прошлом, скобку, за которой осталась непостижимая, роскошно-зеленая и полная птичьих криков жизнь.
По видимости-то да, а на самом деле семейную жизнь Робинзона год от года разъедало брожение изнутри.
Первым не выдержал Пятница, его черный слуга. Многие месяцы он вел себя безупречно, и вот - запил, вначале тайком, затем - все скандальнее и скандальнее. Потом была история с двумя девицами, ставшими матерями: их приняла больница Святого Духа, и там они вскоре и почти одновременно разродились двумя метисами, похожими друг на друга до почти полной очевидности. Что же это, как не подпись под двойным преступлением?
Но Робинзон отчаянно и рьяно защищал Пятницу. Ну почему он не отсылал его обратно? И что за секрет - быть может, из тех, которых не раскрывают, связывал его с негром?
В конце концов у соседа украли довольно крупную сумму, и даже прежде, чем кого бы то ни было заподозрили, Пятница исчез.
- Идиот! - откомментировал событие Робинзон. - Если ему понадобились деньги, чтобы уехать, надо было просто попросить их у меня!
И неосторожно добавил:
- Впрочем, я прекрасно знаю, куда он отправился!
Потерпевший ухватился за его слова и потребовал, чтобы Робинзон либо возместил ему украденные деньги, либо выдал вора.
Вяло посопротивлявшись, Робинзон заплатил.
Но с того самого дня, все больше и больше мрачнея, он стал болтаться по портовым кабачкам и слоняться по пристаням, иногда громко повторяя: "Вернулся он туда, я уверен, он и сейчас там, пройдоха эдакий!"
Потому как его с Пятницей действительно связывал секрет, секрет неизреченный, и секретом этим было маленькое зеленое пятнышко, дорисованное портовым картографом на сини Карибского моря по настоянию Робинзона, когда тот вернулся домой. Ведь остров этот в конечном счете был его молодостью, его прекрасным приключением, его прекрасным, великолепным и только для него одного существующим садом! Да и что ожидало его здесь, под этим дождливым небом, в этом вязком городишке, где одни торговцы да пенсионеры?
Его молодая жена, неглупая и добросердечная, первая догадалась, в чем причина его странной, смертной тоски.
- Ты тоскуешь, я же прекрасно вижу. Так признайся, это ты по нему тоскуешь?
- Я? Ты что, с ума сошла? О ком это и о чем это я тоскую?
- Да о своем необитаемом острове, разумеется! И я знаю, что удерживает тебя, из-за чего ты не можешь завтра же уехать туда, и это я тоже знаю! Ну, признайся! Из-за меня!
Он запротестовал, стал громко кричать, но чем громче становился его крик, тем больше она была уверена, что не ошиблась.
Она нежно любила его и ни разу в жизни ни в чем не сумела ему отказать. Она умерла.
Тут же продав дом и землю, он зафрахтовал парусник для путешествия на Карибы.
И опять прошло много лет. Его стали забывать. А когда он снова объявился, всем показалось, что он гораздо больше изменился, чем за время своего первого путешествия.
Добрался он на старом грузовом судне, куда нанялся помощником кока. Сильно постаревший, сломленный человек, наполовину уже утонувший в вине.
То, что он рассказал, почему-то всех страшно развеселило. Исчез! Не найдешь! Несмотря на многомесячные отчаянные поиски, остров так и не нашелся. Робинзон исчерпал все силы, совсем измотался, истратил все деньги в своих тщетных и яростных попытках вновь обрести эту землю свободы и счастья, которую, похоже, навсегда поглотило море.
- И все же он был там! - повторял он уже в который раз, постукивая пальцем по карте.
И тут старик-рулевой отошел от собутыльников и взял Робинзона за плечо.
- Знаешь, что я скажу тебе, Робинзон? Твой необитаемый остров, разумеется, по-прежнему там, где он и был раньше. И даже, уверяю тебя, ты его самым распрекрасным образом нашел!
- Нашел? - Робинзон ловил воздух ртом, он задыхался. - Да ведь говорю же я тебе, что...
- Ты нашел его! И раз десять, может, проплыл мимо своего острова. Но ты не узнал его.
- Как не узнал?
- Да так, ведь остров, как и ты сам, состарился! Ну-да, послушай-ка, из цветов получаются плоды, из плодов - деревья. Зеленые деревья умирают, становятся сухими. И все это в тропиках происходит очень быстро. А ты? Взгляни на себя в зеркало, болван! И скажи мне, узнал ли тебя твой остров, когда ты проплывал мимо него?
Робинзон не стал смотреться в зеркало - совет оказался лишним. Он оглядел всех собравшихся по очереди и лицо его было столь печальным и столь растерянным, что волна все нараставшего буйного смеха вмиг схлынула, и в кабачке воцарилась небывалая тишина.
Баба-Мороз
Да настанут ли когда-нибудь в деревеньке Пульдзерик спокойные времена? Давным-давно, уже не одно десятилетие ее раздирала вражда: клерикалы враждовали с радикалами, Свободная Школа Братьев со светской школой общины, кюре - с учителем.
Неприязненность и враждебность, окрашиваемые то весенними, то летними, то осенними красками, к праздникам в конце года расцвечивались полной иллюминацией, просто фантастической.
По соображениям практического характера полуночная месса 24 декабря назначалась на шесть часов вечера. В то же самое время учитель, переодевшись Дедом Морозом, вручал подарки ученикам светской школы. Так что Дед Мороз стараниями учителя превратился в языческого героя, радикала и антирадикала. Кюре противопоставил ему младенца Иисуса в рождественских яслях, известных на весь кантон - так освященную воду бросают в лицо дьявола.
Да, так выпадает ли на долю Пульдрезика передышка? Дело в том, что вместо учителя, вышедшего в отставку, прислали учительницу, в здешних краях никому не знакомую, и люди во все глаза пялились на нее: очень им было интересно, что она за штучка. Мадам Уазлен, мать двоих детей, младший трехмесячный младенец, - была разведенной, что воспринималось как залог верности светским, а не религиозным традициям. Но партия клерикалов праздновала победу в первое же воскресенье, когда новая учительница у всех на глазах вошла в церковь. Кости, похоже были брошены. Не будет больше кощунственной Елки во время рождественской мессы, и кюре будет безраздельным властителем здешних мест.
Но каково же было всеобщее изумление, когда мадам Уазлен объявила школьникам, что традиции сохраняются и в обычный час Дед Мороз будет раздавать подарки! Что за игру она затеяла? И кто будет Дедом Морозом? Почтальон и егерь, о которых все тут же вспомнили, зная их социалистические взгляды, уверяли, что они ни о чем таком и понятия не имеют.
Всеобщее изумление перешло все мыслимые пределы, когда выяснилось, что мадам Уазлен дает своего младенца кюре, и он будет изображать младенца Иисуса в рождественских яслях.
Поначалу все шло хорошо. Малыш спал без задних ног, пока верующие проходили перед яслями, сверля его расширенными от любопытства глазами. Быка и осла - настоящего быка и настоящего осла, - казалось, умилил мирской ребенок, чудесным образом превратившийся в Спасителя.
Но, к несчастью, когда стали читать Евангелие, он начал вертеться, а в тот самый миг, когда кюре стал подниматься на кафедру, раздался его крик. Такого громкого детского рева никто и никогда не слыхал. И тщетно девица, изображавшая Деву Марию, укачивая, прижимала его к своей тощей груди. Мальчуган, пунцовый от ярости, болтал ручками и ножками, и его гневный плач разносился под церковными сводами так громко, что у кюре не было ни малейшей возможности произнести хоть одно слово.
В конце концов он подозвал мальчика из церковного хора и что-то на ушко приказал ему. Даже не сняв стихарь, парень вышел, и вскоре его шаги замолкли уже и на улице.
Через несколько минут клерикальная половина деревеньки, целиком собравшаяся в нефе, лицезрела небывалое, неслыханное видение, навсегда вписавшееся в золотую легенду края. Все увидели, как Дед Мороз собственной персоной ворвался в церковь. Большими шагами он продвигался к яслям. Потом он отстранил свою огромную бороду из белой ваты, расстегнул красный кафтан и протянул щедрую грудь неожиданно успокоившемуся младенцу Иисусу.
Ландыши
- Пьер, вставай! Пора!
Пьер спит непробудным сном двадцатилетнего парня, крепко веря в бдительность матери. Уж его старушка всегда поднимет свое чадо вовремя беспокойная она, да и спать стала совсем мало. Он переворачивается на бок, лицом к стене, заслоняя сон своей могучей спиной, пряча его за бритым затылком. Мать смотрит на сына, вспоминая, как еще совсем недавно будила его спозаранку, чтобы отправить в деревенскую школу. Он как будто опять крепко уснул, но она не тормошит его больше. Знает: ночь для него закончилась, и с этой минуты, как ни отмахивайся, день пойдет своим чередом.
Четверть часа спустя Пьер входит в кухню, и мать наливает ему густого шоколаду в большую кружку с цветочками. Он смотрит на чернеющий перед ним прямоугольник окна.
- Темень на улице, - говорит он, - а все-таки дни уже прибывают. Часу не пройдет, можно будет выключить фары.
Ей чудно его слушать - она-то пятнадцать лет никуда не выезжала из Булле-ле-Тру.
- Да, весна скоро. А на юге, может, уже увидишь абрикосы в цвету.
- Какой там юг! Мы пока дальше Лиона не бываем. А потом, знаешь, на автостраде... Если бы и были эти самые абрикосы, глазеть-то на них все равно некогда.
Он встает и в знак уважения к матери - вообще-то в крестьянских семьях мужчины посуду не моют - ополаскивает под краном свою кружку.
- Когда вернешься?
- Как обычно - послезавтра вечером. В Лион и обратно, напарник старина Гастон, покемарю в кабине, я привык.
- Привык... - повторяет мать тихонько, будто про себя. - А я вот никак не привыкну. Ну да ладно, коли тебе это по душе...
Сын пожимает плечами.
- Куда денешься!
Величественная тень грузовика с полуприцепом вырисовывалась на фоне светлеющего неба. Пьер не спеша обошел вокруг. Так было каждое утро стоило ему после ночной разлуки увидеть свою огромную игрушку, как у него теплело на сердце. Он ни за что не признался бы в этом матери, но, честно говоря, предпочел бы и ночевать в грузовике. Машина даром что большая, а, запирай не запирай, всякое может приключиться: того гляди, помнут что-нибудь, отвинтят, свистнут. А то и вовсе угонят вместе с грузом - такое случалось, хоть и не верится.
Сегодня, как, впрочем, и всегда, все оказалось в полном порядке; пора было браться за дело, машину надо вымыть, а время не ждет. Прислонив к решетке радиатора лесенку, Пьер принялся мыть большое, выпуклое ветровое стекло. Ветровое стекло - это совесть автомобиля. Все остальное на худой конец можно оставить пыльным и заляпанным, но ветровое стекло должно быть безукоризненно чистым.
Потом Пьер почти благоговейно опустился на колени перед фарами. Дышал на стекла и водил по ним белой тряпочкой, нежно и заботливо, как мать, утирающая рожицу ребенку. Затем прикрепив лесенку к борту на ее обычном месте, он забрался в кабину, плюхнулся на сиденье и нажал на стартер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17