Инфаркт. Аннета еще несколько месяцев после его смерти носилась с идеей устроить ту выставку, но тут мы разошлись, и она все бросила, сожгла за собой мосты. Насколько мне известно, Роглер составил какой-то каталог вкусовых различий картофеля разных сортов. Очень большую работу провел, во всяком случае, Аннета говорила, это огромный труд. Но по-моему, даже если такой каталог существует, то наукой тут не пахнет. Чистая поэзия.— Вот я его как раз ищу. Но там, в коробках, каталога нет.Бухер внезапно издал диковинный, сложно модулированный вопль, чем-то напоминающий тирольское пение, но вдобавок гортанный, эти звуки вызвали в моем мозгу странную картину — минареты, Шехеразада, всякая всячина из «Тысячи и одной ночи».По лестнице, спускающейся с верхней террасы, к нам сошла женщина, под выцветшим синим платком блеснули ярко-синие глаза, и тут же я разглядел смуглое мужское лицо с правильными и тонкими чертами. Араб слегка поклонился и поставил на стол латунный чайник.— Это Муса, — сказал Бухер и представил меня. — Хотите мятного чаю? Муса заварил.— Спасибо, с удовольствием.Бедуин разлил по чашкам горячий чай, мятный, очень сладкий. Потом он, неторопливо отпив чаю, спросил, чем я занимаюсь.— Пишу.— О, ученый книжник?— Он, — как бы сказать? — описывает мир, — объяснил Бухер, — и людей.— Не будь на свете песен, мы заблудились бы среди песков, — изрек Муса.Мысли мои едва ворочались, говорить было и того труднее, иначе я объяснил бы, что не пишу песен, и устранил недоразумение. Но не стал пытаться, подумав, что не важно, в конце концов, кем он меня считает, мы же больше не увидимся.Муса спросил:— Позвольте осведомиться, часто ли вы странствуете, ездите ли вы по железной дороге или предпочитаете автомобиль?— Путешествовать я люблю. Правда, в Сахаре вот никогда не бывал, — сказал я. — Но зато здесь, в Берлине, много чего повидал всего за пару дней. Со мной тут столько странных вещей произошло, куда больше, чем за целый год в Мюнхене.— Месяц, наш брат, страж нашего сна, — сказал Муса. — Он отправляет нас странствовать. Он приносит дожди. Он оставляет росу на камнях. Увы, жена несчастного — Солнце. После единственной ночи с супругой Месяц ущербен и истощен. Чтобы вернуть растраченную силу, ему потребно двадцать восемь дней. Через три дня Месяц истает.Я пил чай, сладкий, крепкий. С легчайшим привкусом свежей мяты.На левой руке Мусы я заметил золотой перстень с геммой.— Какой красивый перстень. Римская гемма? — спросил я.Он вытянул над столом смуглую руку с длинными и тонкими пальцами. Чтобы получше рассмотреть перстень, я бережно взял его за руку и тут же почувствовал, как его пальцы вздрогнули. Он снял перстень и подал мне, не касаясь моих пальцев.— Подарок.— Афина, — определил я. — Спутница Одиссея.Муса сделал движение, которое, как я понял, означало, что ему эти имена ничего не говорят или что ему безразлично, кто изображен на перстне. Я протянул ему перстень, но он протестующим жестом поднял руку.— Подарок. Перстень показал вам то, чего не показал мне.Мне сделалось страшно — уж не ляпнул ли я чего-нибудь такого, что он мог понять как приглашение в гости? Вдруг какая-то реплика, брошенное ненароком слово имеет для него своей смысл, отличный от нашего? Принять в дар перстень означает, что я в долгу перед ним и однажды придется сделать ответное подношение, причем Муса воспримет это как самую обыкновенную учтивость и потребует от меня… Чего? Да кто ж его знает, может, одну из моих дочерей! Но вернуть перстень не удалось. Муса с непреклонной твердостью помотал головой. Где это видано, подумал я, чтобы кто-то вот так снял с пальца золотое кольцо с геммой и отдал гостю, человеку, которого видит впервые в жизни? Я вконец растерялся, ничего не соображал, только понял, что надо поскорей уносить ноги. Мои изъявления благодарности Муса принял совершенно спокойно, даже равнодушно. Ох, вынырнет он однажды, ох вынырнет где-нибудь, подумал я.Бухер поглядывал на меня то ли ревниво, то ли неодобрительно, а может быть, и с легкой грустью. Вероятно, ему никогда не приходило в голову спросить своего гостя об этом перстне. А теперь спрашивать не имело смысла, да и Мусу своего он завтра повезет в аэропорт.— Вы уверены, что вам ничего не нужно из материалов Роглера? — спросил он. — Ну, смотрите, а то могу прислать вам в Мюнхен копии.— Спасибо, нет, ничего не нужно. Большое спасибо.— Знаете, хочу вам кое-что сказать. — Бухер вышел проводить меня в светлую прихожую. — У вас — как бы выразиться? — волосы на затылке… ну, короче, стрижка неудачная у вас. Три ступеньки, какое там! — три просеки.— Я в курсе. Спасибо, — сказал я. — И еще раз спасибо за «Мечту Роглера».Ну куда, куда меня опять занесло? — думал я, спускаясь по лестнице. Чтобы не потерять равновесие и не сверзиться вниз, пришлось держаться за перила. Глава 12ЭЙРБОРН — О Господи! Кто ж это вас так изуродовал? Жена, наверное? Чаще всего жены стригут своих мужей так, что потом смотреть страшно.— Нет. Жена стрижет меня очень даже неплохо. Это работа парикмахера.— Не может быть! — Он обошел вокруг меня, рассматривая затылок. Я в зеркале наблюдал за его изумленным лицом.— Последний раз я стригся у профессионала лет двадцать пять тому назад. Потом меня всю жизнь стригла жена. А теперь вот второй раз за два дня попадаю к парикмахеру.На молодом человеке были широкие черные брюки из льняного полотна и серая футболка с белым изображением парашюта и надписью «Airborne».— Одну минуточку, — сказал он. — Прежде чем приступить к работе, я должен показать вас шефу. Поймите меня правильно: необходим свидетель, а то скажут потом, что это я вас так обкорнал. — Он ушел.В центре салона (а может, следует называть это заведение студией? — над дверью-то красовалась фирменная вывеска «Hair design») возвышалась гипсовая копия античной статуи Аполлона в «натуральную» величину. Я вдруг усомнился — не обидел ли молодого человека с парашютом на футболке, назвав его просто парикмахером? Выговорить «хэарстилист» я мог бы разве что мысленно. Если попробую произнести вслух, язык непременно начнет заплетаться, подумал я. Юноши, работавшие здесь, вполне сошли бы за сынов древней Эллады. Все как на подбор стройные, подтянутые, ни грамма жира, спортивные, они стригли, мыли, красили волосы клиентов, и на всех мастерах были футболки, не скрывавшие от взора мускулистые руки и верхнюю часть живота — ясно, что брюшной пресс у каждого, что называется, железный, а у одного был виден даже пупок — у стилиста, который красил волосы молодому парню, сидевшему в кресле по соседству с моим, мягкой кисточкой проводил тонкие оранжевые полосы по колпаку из алюминиевой фольги. В дальнем углу справа от меня, а если смотреть в зеркало, то слева, находился маленький бар, возле него стеллаж из стальных трубок, на котором стояли фотоальбомы, номера журнала «Vogue pour 1'homme», книжки комиксов. Из сферических динамиков лилась музыка техно, изредка издавала тихое шипение кофеварка. За стойкой хозяйничала девушка в малюсеньком платьице из черного шелка, оно, по-моему, вообще могло сойти за нижнюю сорочку, так называемую комбинацию. На девице были туфли с немыслимо высокими каблуками, и когда она наклонилась, доставая что-то из холодильника, будто поднялся занавес — взору явилась парочка полушарий. Дверца холодильника мягко захлопнулась, девица подошла ко мне и спросила, не хочу ли выпить коктейль, он якобы прекрасно успокаивает нервы.— Я сегодня уже выпил коктейль, вернее, два, мартини. Утром. Я, знаете ли, вообще-то коктейли не пью. И в течение дня не употребляю спиртных напитков.— Жаль. — Девица наклонилась ко мне, накинула на меня синее полотнище, меня обдало ароматом сандала. — Жаль, — снова сказала она. — Потому что «Карибская мечта» — мой фирменный коктейль. — Вроде бы случайно она на секунду прижалась грудью к моему правому уху.— Ну хорошо. Попробую. Хотя у меня до сих пор шумит в голове после «Мечты Роглера».— А это хороший коктейль?— Очень, очень хороший.— О, интересно, что вы скажете о моем коктейле!Стилист рядом со мной работал точно художник — прикоснувшись кистью к голове своего клиента, отступал на шаг-другой, придирчиво изучал сделанное, снова легко касался кистью его волос. Я окинул взглядом салон — все здесь были здорово моложе меня.Вернулся юный Эйрборн, за ним шел молодой человек, на его белой футболке гнусно скалился скелет камбалы. В зеркале я увидел, что все, кто были в салоне, вдруг как по команде уставились на меня, и стилисты, и клиенты.Оба молодых человека разглядывали мой затылок.— Ну и ну… Форменное телесное повреждение, — сказал тот, что был в молодежной футболке с рыбьим скелетом, видимо шеф заведения. — По-моему, вам следует подать иск о возмещении причиненного вреда. Серьезно, подайте в суд на того, кто это сделал.— Ах, да ведь это ничего не даст. — Не мог же я рассказать, что стриг меня парикмахер, не имеющий лицензии, что на самом деле я не хотел стричься, что совершенно идиотским, необъяснимым образом вляпался в эту историю, позволил себя обкорнать. — Кроме того, меня постригли в восточной части города.— Вот незадача, — посочувствовал Рыбий Скелет.Я на секунду заколебался, но все же сказал:— Он самого Вальтера Ульбрихта стриг.— Несчастные люди. Понятно, почему пришлось стену поперек города построить. Мне кажется, вы стали жертвой акции народных мстителей. Тот, кто вас стриг, таким нетривиальным образом выразил свой протест против всего западного мира, устроил символическую расправу с западным немцем. — Он сам и все, кто были в салоне, засмеялись. — Спереди он подстриг вас безупречно, бока, пожалуй, тоже вполне прилично, а вот сзади… Три ступеньки, ужас. Какое гнусное коварство.— Вы знаете, мне кажется, он не нарочно, не из плохих побуждений. Этот человек, понимаете, пожилой, он хотел сделать мне филировку.Вот этого говорить не следовало. Салон буквально взорвался от хохота. Визгливый смех, фырканье, хрюканье, писк — в зеркале отражались другие зеркала, они множились до бесконечности, и во всех я видел смеющихся юных стилистов, смеющихся юных клиентов, и девушка за стойкой смеялась, и молодая кассирша за кассой.— Извините, пожалуйста, — наконец сказал юный шеф, — но очень уж вы нас рассмешили. Гэдээровец, взявшийся делать стрижку с филировкой, — ситуация как в анекдоте.И опять все засмеялись, я тоже постарался хохотать погромче. Девица из бара подошла, громко цокая каблуками, покачиваясь на невероятно длинных ногах, принесла коктейль, пресловутую «Карибскую мечту», которая оказалась напитком противоестественно яркого голубого цвета, на вкус он мне показался таким же лазурно-голубым. Но все-таки что же он напоминает? Определенно, в коктейле был семидесятипятиградусный спирт, потому что, пригубив, вернее, отхлебнув, я сразу погрузился в обволакивающе мягкий покой. Наверное, этот коктейль — успокоительное средство, подумал я, он у них тут вместо укола, который в кабинете зубного врача делают пациентам, если те слишком уж трясутся. Коктейль дают тому, кто не решается радикально изменить свой имидж. По соседству снова шла работа — стилист нежными движениями снимал излишек оранжевой краски с алюминиевой шапочки на голове клиента.— Ну как, нравится? — спросила девица.— Да, очень.— Море видите?— Гм…— А вы глаза закройте. Теперь скажите, что видите?Я закрыл глаза. Ее грудь опять прижалась к моему правому уху, нежно, ласково, — это девица поправила на мне накидку.— Что вы видите?— И правда море. Пляж. Нет, не пляж. Погодите-ка… Скалы, бетонные глыбы.— Что? Бетонные глыбы?— Да. Наверное, это укрепление на берегу или что-то такое… но самое главное…— Что — главное? Что?— Я вижу флаг, его прибило волнами к берегу. Маленький, голубое поле с белым прямоугольником посередине.— Что за флаг? — удивилась девица.— «Голубой Петер».— Какой еще «Голубой Петер»?Я открыл глаза и тут увидел, что у девицы глаза немыслимо голубого цвета.— Так называется флаг, который поднимают рыбаки в море. Это сигнал, он означает: «Мои сети за что-то зацепились».Она растерянно посмотрела на меня, потом сказала:— Ну, вы даете. Я смотрю, вы тот еще типчик. — Она со смехом погрозила мне пальцем и, постукивая каблучищами, вернулась за стойку.— Обычно видят все одно и то же: песок, волны и пальмы, — заметил юный Эйрборн.— У молодой дамы глаза такие же ослепительно голубые, как ее «Карибская мечта», — сказал я. — Никогда не встречал людей с такими глазами.— Контактные линзы. Голубые контактные линзы. А глаза у нее на самом деле серые, как штаны пожарного. — Эйрборн усмехнулся и снова в глубокой задумчивости воззрился на мой затылок. — Н-да… Ну, что я вам скажу. Чтобы как-то скрыть ваши три просеки, можно попробовать три варианта. Вариант номер один — состричь все. То есть побрить вас наголо. Но тогда вам не обойтись без золотой серьги в ухе.Я крикнул «Нет!» так громко, что сидевший в соседнем кресле парень с оранжевыми прядями в волосах подскочил — стилист едва успел отдернуть руку, не то ляпнул бы ему оранжевой краской прямо по лбу. Мягким движением он усадил парня на место и повернул его голову.— Наголо — ни в коем случае!— Хорошо. — Эйрборн не настаивал. — Вариант два. Акцентировать эти три — как бы сказать? — три детали.— Акцентировать? То есть?— Ну, скажем, можно покрасить в зеленый цвет. Ваша внешность сразу приобретет некий особый нюанс.— Нет. — Я отхлебнул «Карибской мечты». — Нет. Я не в том возрасте.— Totally wrong. Напрасно вы так думаете. Слегка астральное звучание… при чем тут возраст?— Ну да. То есть нет. Не хочу. — Я покосился на молодого человека в соседнем кресле, мастер маленькой кисточкой наносил последние оранжевые штрихи на его виски. Парень младше меня как минимум на двадцать лет. Он, кстати, тоже скосился в мою сторону, не поворачивая головы.— В таком случае остается третий вариант. Думаю, это самое простое решение. Короткая стрижка. Ступеньки, конечно, будут просвечивать, но уже не так отчетливо. Но должен предупредить вас — вы будете похожи на студента-дуэлянта прежних времен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28