Никакого секрета это не составляло. Русофобия, сложившаяся как устойчивое культурное явление после победы России над Наполеоном, к началу ХХ века лишь усилилась. Даже Керенский, масон и западник, так начинал в эмиграции в 1942 г. свою рукопись «История России»: «С Россией считались в меру ее силы или бессилия. Но никогда равноправным членом в круг народов европейской высшей цивилизации не включали… Нашей музыкой, литературой, искусством увлекались, заражались, но это были каким-то чудом взращенные экзотические цветы среди бурьяна азиатских степей».И еще одно прискорбное свойство сословной элиты отразил Бунин — неспособность признать масштаб революции как разлома всего народа. В «Окаянных днях» обнаруживается удивительное отличие И.Бунина от его оппонентов из «простонародья». Те, вступая в разговоры с хозяевами прошлой жизни, предъявляют им обвинение не как личностям, а как выразителям общественного явления. У образованного Бунина мы видим подмену общей категории сугубо личными особенностями. Вот, вспоминает Бунин: "Встретил на Поварской мальчишку солдата, оборванного, тощего, паскудного и вдребезги пьяного. Ткнул мне мордой в грудь и, отшатнувшись назад, плюнул на меня и сказал: «Деспот, сукин сын!». Пьяный солдат, не знающий лично Бунина, сказал ему, по сути: «Вы, деспоты» или «Ты, один из деспотов». А Бунин, вовсе не отказываясь от своей принадлежности к «ним, деспотам», начал перебирать в памяти свои личные благодеяния. Мол, да, я — один из них, но я лично лучше них. У Бунина я в этой подмене вижу нечестность — ввиду всего контекста книги.Оскорбившись, Бунин далее вспоминает, как он в 1915 г. по-отечески отнесся к горничной, а в 1916 г. дал вместо положенных 70 копеек целый рубль бабе, которая привезла ему телеграмму. И после этого его называют деспотом! Он бы лучше вспомнил, что писал побывавший в голодающих деревнях Лев Толстой: «Перед уходом из деревни я остановился подле мужика, только что привезшего с поля картофельные ботовья… „Откуда это?“ „У помещика купляем“. „Как? Почем?“ „За десятину плетей — десятину на лето убрать“. То есть за право собрать с десятины выкопанного картофеля картофельную ботву крестьянин обязывается вспахать, посеять, скосить, связать, свезти десятину хлеба». [Десятина — это гектар].Тогда же Толстой сделал очень тяжелый вывод (видимо, преувеличенный, но делающий понятными слова паскудного мальчишки-солдата): «Вольтер говорил, что если бы возможно было, пожав шишечку в Париже, этим пожатием убить мандарина в Китае, то редкий парижанин лишил бы себя этого удовольствия. Отчего же не говорить правду? Если бы, пожавши пуговку в Москве или Петербурге, этим пожатием можно было бы убить мужика в Царевококшайском уезде и никто бы не узнал про это, я думаю, что нашлось бы мало людей из нашего сословия, которые воздержались бы от пожатия пуговки, если бы это могло им доставить хоть малейшее удовольствие. И это не предположение только. Подтверждением этого служит вся русская жизнь, все то, что не переставая происходит по всей России. Разве теперь, когда люди, как говорят, мрут от голода,… богачи не сидят с своими запасами хлеба, ожидая еще больших повышений цен, разве фабриканты не сбивают цен с работы?».И какая ненависть к тем, кто требовал земли и воли. Когда в 1906 г. расстреливали восставших матросов в Кронштадте и они копали себе могилы, комендант генерал Адлерберг издевался: «Копайте, ребята, копайте! Вы хотели земли, так вот вам земля, а волю найдете на небесах». После расстрела могилы сравняли с землей, и по ним парадным маршем прошли войска и прогнали арестованных. Этого не вспомнил Бунин, а вспомнил рубль, щедро выданный им бабе Махотке. И записал этот рубль в книгу откровений!Возьмем теперь случай посложнее — «Белую гвардию» (или, скорее, «Дни Турбиных») М.Булгакова. Прекрасная вещь, такая родная и близкая. Каких милых людей вышибла из колеи революция. Как спасителен дом Елены с кремовыми занавесками, поддержка людей своего круга. Многое говорит пьеса о русском человеке, недаром Сталин тринадцать раз ее смотрел. Но ведь это — о той же катастрофе 1918 года, пьеса полна важными общественными идеями. И вот уже тридцать лет Турбиных представляют нам как носителей русской офицерской чести, как тот тип людей, с которых надо брать пример в трудные моменты истории. Как это возможно?Давайте же называть вещи своими именами. Перед нами «белая гвардия» — офицеры и юнкера, стреляющие из винтовок и пулеметов в неких «серых людей». Кому же служат эти русские офицеры и в кого стреляют? Они служат немцам и их марионетке-гетману. Что они защищают? Вот что: «И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины, исполосованные шомполами гетманских сердюков, и расписки на клочках бумаги почерком майоров и лейтенантов германской армии: „Выдать русской свинье за купленную у нее свинью 25 марок“. Добродушный, презрительный хохоток над теми, кто приезжал с такой распискою в штаб германцев в Город».Кто же те люди, в которых стреляли (и очень метко) офицеры, защищая гетмана и немцев и мечтая о вторжении в Россию французов и сенегальцев? Эти люди, в которых стреляли Турбины — украинские и русские крестьяне и солдаты, доведенные господами до гражданской войны. И вот эти-то офицеры даны нам как образец чести и патриотизма? Это — расщепление сознания. Заметим еще, что многие реплики, смягчающие образ «белогвардейцев», были вставлены в пьесу под давлением цензуры и репертуарного комитета.Конечно, треть белых офицеров перешла в Красную армию, но это у Булгакова — за сценой. Не этим дороги Турбины. Красная армия — это уже «не их дни». Представляя нам «белую гвардию» как образец, на этот пункт никогда не напирали. Считалось, что это — уступка автора. Да и вспомним, почему Турбин распускает дивизион, почему тянется к красным Мышлаевский. Потому, что белые генералы продажны и потому, что сил у белых мало — не справиться с «мужичками». А если бы офицерам выдали полушубки и валенки, если бы немцев было побольше и подошло бы подкрепление сенегальцев, то и продолжали бы Турбины стрелять в «серых людей», не жалея патронов. Вчитайтесь сегодня в текст повести!Как образец в массовое сознание «архитекторы перестройки» внедрили само элитарное мышление Бунина и Булгакова. Писатели и их лирические герои были даны как эталон достоинства, растоптанного советским строем. Напротив, этот строй воплотился в образе «серых мужичков», атавистических особей русского простонародья. Эти эталоны приняли и многие дети этого простонародья — и возненавидели дело своих отцов.Ненависть низов (в основном крестьянства) и верхушки белых была взаимной и принимала почти расовый характер. Об этом пишет в своих воспоминаниях «Очерки русской смуты» А.Деникин. Полезно почитать и письма адмирала Колчака. Этой ненависти к простонародью не было и в помине у красных, которых видели крестьяне — у Чапаева или Щорса. Они были «той же расы». Это и решило исход гражданской войны — при том, что хватало жестокостей и казней с обеих сторон 83.В гражданской войне любая армия снабжается тем, что удается отнять у крестьян. Главное, что нужно для армии, это люди, лошади и хлеб. Конечно, крестьяне не отдавали все это своей охотой ни белым, ни красным. Исход войны определялся тем, как много сил приходилось тратить на то, чтобы все это получить. Это и есть важнейший для нас эксперимент. Красным крестьяне сопротивлялись намного слабее, чем белым, (некоторые историки даже оценивают эту разницу количественно, по числу рекрутов: в 5 раз слабее). Под конец все силы у белых уходили на борьбу за самообеспечение — и война закончилась 84.После гражданской войны бывшие противники примирились уже на основе признания советской государственности. Все уже было очевидно, что в этой оболочке восстановилась Россия и смогла укрепиться для большой войны с новым тевтонским нашествием. В этой войне на взаимных обидах Гражданской был поставлен крест. Те, кто снова начал растравливать раны и призывать к реваншу, на мой взгляд, являются самыми настоящими врагами народа — в самом простом и понятном смысле этого слова. Глава 7. Советское государство в период НЭПа К весне 1921 года, когда окончилась гражданская война и военная интервенция, политика военного коммунизма перестала быть терпимой для большей части крестьянства, разоренного войнами и истощенного неурожаем. Крестьяне начали выступать против Советской власти. Естественным ответом на отсутствие рынка, изъятие излишков через продразверстку было сокращение крестьянами площади посевов. Они производили то, что было необходимо для пропитания семьи. В 1920 г. сельское хозяйство давало около половины довоенной продукции. Одной из важных причин этого было, наряду с общей военной разрухой, измельчение наделов и исчезновение крупных хозяйств.Положение промышленности было еще хуже. В 1920 г. продукция тяжелой промышленности составляла около 15% довоенной. Производительность труда составляла лишь 39% от уровня 1913 г. Рабочий класс также был подорван хозяйственной разрухой. Многие фабрики и заводы стояли. Рабочие голодали и уходили в деревню, становились кустарями, мешочниками. Шел процесс деклассирования рабочих. Голод и усталость явились причиной недовольства части рабочих.Основой экономики и главным источником ресурсов для развития страны в целом было сельское хозяйство. За время после Октября в нем произошло разительное выравнивание размеров хозяйств. Исчезли крупные помещичьи владения, стали резко преобладать крестьянские дворы с небольшими наделами и одной лошадью. В таблице показано распределение дворов по размеру посевных площадей:
В 1920 г. по сравнению с 1917 г. доля хозяйств с одной лошадью выросла от 49,2 до 63,6%, а доля хозяйств, имеющих более 2 лошадей, упала с 4,8 до 0,9%. Это значит, что безлошадных было около 35%. Вообще, главный ущерб, который сельское хозяйство понесло от войн и разрухи, заключался, прежде всего, в гибели большого числа мужчин, а затем в потере большой части рабочего скота. По официальным данным, с 1916 по 1922 г. общее сокращение тягловой силы составило 39%, и даже в 1928 г. довоенный уровень не был восстановлен.После чрезвычайного периода военного коммунизма государство должно было выбрать какой-то вариант нормальной и стабильной аграрной политики. Встряска войны, нарушившей привычные связи, позволяла ставить вопрос о вариантах политики. Двум наиболее авторитетным экономистам-аграрникам России Л.Н.Литошенко и А.В.Чаянову было поручено подготовить два альтернативных программных доклада. Л.Н.Литошенко рассмотрел возможности продолжения, в новых условиях, т.н. «реформы Столыпина» — создания фермерства с крупными земельными участками и наемным трудом. А.В.Чаянов исходил из развития трудовых крестьянских хозяйств без наемного труда с их постепенной кооперацией. Доклады в июне 1920 г. обсуждались на комиссии ГОЭЛРО (это был прообраз планового органа) и в Наркомате земледелия. В основу государственной политики была положена концепция А.В.Чаянова. На фоне реформ нашего времени надо отдать должное ответственному подходу Советского правительства в 1920 г. При выборе аграрной политики не было места ни доктринерству, ни риторике.Х съезд РКП(б) в марте 1921 г. принял решение о переходе от продразверстки к продналогу. Началась «Новая экономическая политика» (НЭП). Судя по документам той эпохи, речь шла не о продолжении курса 1918 г., а именно о новой политике, выработанной на новом уровне понимания происходящих в стране процессов. Иного и не могло быть после такого колоссального урока, как гражданская война. Это надо отметить, поскольку дата начала НЭПа вызывает споры среди ученых. Некоторые считают, что политика типа НЭП начала проводиться сразу после Октября, но была временно заменена вынужденной политикой военного коммунизма.Выяснение сути НЭПа породило в партии острые и болезненные дискуссии. Его называли «отступлением», «крестьянским Брестом». Ленин же подчеркивал, что в России «смычка с крестьянской экономикой» (главный смысл НЭПа) — фундаментальное условие построения социализма. Иными, словами, НЭП был вызван не конъюнктурой, а всем типом России как крестьянской страны.Размышления о НЭПе незаметно отодвинули на второй план постулат марксизма о мировой пролетарской революции как условии социализма. Все внимание стало приковано к внутренним делам России, из чего позже выросла концепция «построения социализма в одной стране». Вообще, главный вопрос НЭПа, — отношения Советского государства и крестьянства — в 20-е годы преломлялся в спорах по всем, внешне совсем далеким проблемам. Прямо он стоял в государственном и партийном строительстве. Ответственный работник ЦК РКП(б) в 20-е годы А.Балашов вспоминает: «Меня оскорбляло, что я член партии по происхождению из крестьян-середняков и меня поэтому никуда дальше аппарата не выдвигали, на выборные должности не избирали. Только потому, что я крестьянин. Так и говорили. И Каганович напрямую говорил. Когда я спросил, почему вы выдвигаете из рабочих только, он сказал — такая установка наша. Это когда я с ним работал в 1922-1924 гг., еще при Ленине.Из крестьянства выдвигали потом, при Сталине. На должность наркомзема был выдвинут крестьянский вождь, сибирский предводитель отрядов партизанских. Но он сбежал домой, отпросился, чтобы его отпустили в Сибирь; сказал, что не хочет в аппарате работать, с бумагами возиться, что хочет среди крестьян работать. А там уж что у него в мозгах было, почему он выражал недовольство, неизвестно. Он объяснял просто: хочу отдохнуть, лечь на травку среди цветов, а меня милиционеры сгоняют из сквера, говорят, нельзя лежать».Надо сказать, что ненависть к «крестьянской» компоненте советского строя у части просвещенных большевиков была весьма устойчивой и наглядно проявилась во время перестройки, когда прямо увязывалась со сталинизмом. Философ Д.Е.Фурман в книге-манифесте «Иного не дано» (1988) так писал о советском консерватизме:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106