200].Политика землеустройства при выделении наделов крестьянам во время реформы 1861 г. заложила основания для глубокой вражды между крестьянами и помещиками. К 1917 г. эта вражда переросла в ненависть. Суть в том, что при разделе земли помещики отделили от дореформенной площади крестьянских наделов более 20%, а в черноземных губерниях «отрезки» доходили до 40% и более [31, c. 107]. При этом именно помещик обладал правом размежевания, и он разместил «отрезки» таким образом, что они окружали крестьянские наделы. Тем самым помещик резко затруднил для крестьян и ведение хозяйства, и даже быт — и это стало средством угнетения крестьян. Вот приговор-наказ крестьян с. Казакова Арзамасского уезда (2 ноября 1905 г.):«Помещики вскружили нас совсем; куда ни повернись, — везде все их земля и лес, а нам и скотину выгнать некуда; зашла корова на землю помещика — штраф, проехал нечаянно его дорогой — штраф, пойдешь к нему землю брать в аренду — норовится взять как можно дороже, а не возьмешь — сиди совсем без хлеба; вырубил прут из его леса — в суд и сдерут в три раза дороже, да еще отсидишь» [31, с. 115].Во многих приговорах говорится, что помещики нарезали землю так, что не оставили крестьянам прогонов для скота, чтобы можно было пускать скотину на свой же выпас. Ставя крестьян в безвыходное положение, помещики заставляли их платить за аренду земли не деньгами, а отработками. Отработки не поддавались учету и реально оказывались не только очень невыгодными для крестьян, но и подрывали их собственное хозяйство. Крестьяне дер. Высоцкой и Поречье Можайского уезда Московской губ. пишут в приговоре в I Госдуму (июль 1906 г.) об аренде покосов и пастбищ:«И то и другое — только заработай с круговой порукой друг за друга. В таком положении и дуешь на его работах без оглядки все лето — то условная работа, то штрафная, а своя и узенькая полосенка работается лишь тогда, когда у князя делать нечего; в конце концов подочтешь заработную выручку за все лето от князя и приходится в итоге — на каждого по 4 коп. за день рабочий» [31, с. 120].Для бедственного положения крестьян, составлявших 85% населения России, имелась фундаментальная причина. Развитие капитализма в России шло по совершенно иному пути, нежели на Западе. Оно уже и не могло в принципе повторить путь Запада, поскольку происходило при активном участии уже сложившегося зрелого западного капитализма. Это влияние заключалось прежде всего в том, что западный капитал вне своей «метрополии» везде насаждал формы периферийного капитализма. Иного и не могло быть, и утверждения нынешних антисоветских идеологов, что без Октябрьской революции в России установился бы такой же капитализм, как в Англии или Швеции, наивны (или недобросовестны).Видный теоретик нынешней глобализации И.Валлерстайн пишет: «Капитализм только и возможен как надгосударственная система, в которой существует более плотное „ядро“ и обращающиеся вокруг него периферии и полупериферии» [33]. По всем признакам Россия сдвигалась как раз в зону периферии, быстро теряя после русско-японской войны возможность остаться на «полупериферии» мировой капиталистической системы.Но, становясь зоной «периферийного капитализма», Россия попала в историческую ловушку. В ней произошло то, что называют «секторным разрывом» — промышленность была анклавом западного капитализма, а крестьянство — его «внутренней колонией». Единое народное хозяйство, при котором промышленность вбирает рабочую силу из деревни, а взамен обеспечивает село машинами и удобрениями, оказалось разорванным.При этом сужался внутренний рынок для промышленной продукции, так что ход индустриализации был очень неустойчивым. Нынешние антисоветские идеологи ничего не пишут, например, о том, что и производство чугуна в России, и его потребление на душу населения в начале ХХ века сокращалось. А во Франции за 1900-1909 гг. его производство выросло на 40%, в Германии на 67%, в США на 87%.С.В.Онищук, который в большой работе приводит обзор этих показателей, опирается на данные, сведенные в известном фундаментальном труде А.Финн-Енотаевского «Современное хозяйство России» (СПб., 1911), а также в ряде подробных региональных исследованиях по ряду областей Центральной России. Он пишет:“В России возникает невиданное в странах индустриального мира явление — секторный разрыв между промышленностью и сельским хозяйством. Данный феномен выражается в долговременном прекращении перекачки рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность вследствие снижения производства в расчете на одного занятого в земледелии… Возникновение секторного разрыва между промышленностью и сельским хозяйством явилось решающим фактором, обусловившим буржуазно-крестьянскую революцию 1905-1907 гг.” [34].За 1870-1900 гг. площадь сельскохозяйственных угодий в Европейской России выросла на 20,5%, площадь пашни на 40,5%, сельское население на 56,9%, а количество скота -всего на 9,5%. Таким образом, на душу населения стало существенно меньше пашни и намного меньше скота. Прокормиться людям было все труднее. В 1877 г. менее 8 десятин на двор имели 28,6% крестьянских хозяйств, а в 1905 г. — уже 50%. Количество лошадей на один крестьянский двор сократилось с 1,75 в 1882 г. до 1,5 в 1900-1905 гг. Это — значительное сокращение тягловой силы, что еще больше ухудшало положение. Одна из важных причин того, что потерпела неудачу реформа Столыпина, заключалась в том, что не было ресурсов, чтобы материально поддержать крестьян, выделявшихся на хутора или переселявшихся в Сибирь. С.В.Онищук пишет:«Эффект столыпинской кампании был ничтожным. Падение всех показателей на душу населения в сельском хозяйстве продолжалось, обостряя секторный разрыв. Количество лошадей в расчете на 100 жителей Европейской России сократилось с 23 в 1905 до 18 в 1910 г., количество крупного рогатого скота — соответственно с 36 до 26 голов на 100 человек… Средняя урожайность зерновых упала с 37,9 пуда с десятины в 1901-1905 гг. до 35,2 пуда в 1906-1910 гг. Производство зерна на душу населения сократилось с 25 пудов в 1900-1904 гг. до 22 пудов в 1905-1909 гг. Катастрофические масштабы приобрел процесс абсолютного обнищания крестьянства перенаселенного центра страны. Избыточное рабочее население деревни увеличилось (без учета вытеснения труда машинами) с 23 млн. в 1900 г. до 32 млн. человек в 1913 г. В 1911 г. разразился голод, охвативший до 30 млн. крестьян».Если оставить в стороне философию, то для реформы Столыпина существовало вот какое «непреодолимое» ограничение. В 1910 г. в России в работе было 8 млн. деревянных сох, более 3 млн. деревянных плугов и 5,5 млн. железных плугов. То есть, даже по лошади с сохой на все дворы не хватало — в 1912 г. 31,6% крестьянских дворов в России были безлошадными, а 32,1% дворов имели по одной лошади. Что же могло в этих условиях дать разрушение общины? Из каких средств могли быть обустроены, скажем, 5 млн. хуторов, не говоря уж о фермах? Потому-то столыпинский уклад втянул в себя всего лишь 5% дворов, зато разорил множество.Разве Столыпин этого хотел? Нет, конечно. Он просто верил, что инициатива «освобожденного» мужика-хозяина и невидимая рука рынка гораздо сильнее всяких там капиталов, плугов, лошадей и дорог. За пять лет реформы количество лошадей — главной тягловой силы в России — снизилось в расчете на 100 человек с 23 до 18. Как можно было при этом ожидать роста производства зерна? Никак — независимо от формы собственности на землю.И увеличить число лошадей было уже невозможно, потому что земли для пастбищ не было, а при использовании зерна на корм добавочные лошади съели бы как раз весь прирост производства зерна. В 1928 г., накануне коллективизации, В европейской части СССР под пастбищами находилось 1,6% всех сельскохозяйственных угодий (для сравнения: в Великобритании 56%, в Голландии 38,4%), почти такой же (1,5%) была доля земли под посевами трав и кормовых культур (в Великобритании 32,7%).За 60 дореволюционных лет самым урожайным в России был 1909 г. В этот год в 35 губерниях с общим населением 60 млн. человек (что составляло почти половину населения России) было произведено зерна, за вычетом посевного материала, ровно по 15 пудов на человека, что составляло официальный физиологический минимум. То есть никакой товарной продукции село этой части России в среднем не производило. А значит, и ресурсов для развития не возникало12. Низкий уровень технологии поглощал все силы крестьян. В 1909 г. средний урожай зерновых был около 52 пудов с десятины, т.е. 7,8 ц/га. И на весь цикл обработки 1 десятины земли тратилось в среднем 38 человеко-дней (и 29 лошади-дней) или 4,48 человеко-дня на центнер зерна. Если считать рабочий день крестьянина в страду за 12 часов, то выходит, что на производство одного центнера зерна затрачивалось в 1909 г. 53,8 человеко-часа. А в РСФСР уже в 60-е годы трудозатраты на центнер зерна снизились в колхозах до 2,3 и в совхозах до 1,3 человеко-часа.В качестве отступления скажу, что порочный круг “секторного разрыва” между промышленностью и сельским хозяйством смог быть разомкнут, а секторный разрыв преодолен только при советском строе в результате единого процесса коллективизации-индустриализации . Как ни труден был этот процесс, он соединил промышленность и сельское хозяйство в единое народное хозяйство СССР, ликвидировал угрозу голода, поднял сельский труд на совершенно новый технологический уровень и предоставил уходящим из деревни молодым людям рабочее место в современном производстве. И это — исторический факт. Такой же, как и то, что в нынешней “рыночной” России вновь возникла угроза этого секторного разрыва, и любимое детище реформы, фермеры, имеют в среднем 3 трактора на 1000 га пашни вместо нормальных для этого уклада 120 тракторов.Ненависть к привилегированным сословиям возникла в среде крестьян и оттого, что выход из исторической ловушки власти России пытались произвести именно за счет крестьян , как «революцию сверху», разрушавшую крестьянскую общину и деревню, насаждавшую капитализм на земле. В бытность Витте премьер-министром при нем работало сельскохозяйственное совещание. Витте издал труды этого совещания под своим именем в виде книги «Записка по крестьянскому делу» (СПб., 1905). В ней была высказана мысль о необходимости превращения общины в частно —правовое общество, поскольку, якобы, «крестьян нельзя насильственно удерживать в условиях общинного землепользования». Витте писал об общине, что «при современном положении она имеет многие черты публично-правовой организации, невольно напоминающие о военных поселениях». В ответ на это в феврале 1905 г. А.В.Кривошеин, будущий соратник Столыпина по земельной реформе, подал записку «Земельная политика и крестьянский вопрос», в которой выступил за ликвидацию не только общинного, но и подворного землепользования, замену их частным землевладением (признавая, однако, что это — «задача нескольких поколений»).Мысль о том, что крестьянская община становится источником главной угрозы для общественного и политического строя царской России, в 1905 г. вполне созрела в интеллектуальных кругах монархической верхушки. В мае 1905 г. была составлена записка шести старейших сановников о путях преодоления политического кризиса («записка А.Н.Куломзина»). Это были старые опытные бюрократы, завершившие свою карьеру и потому могущие высказать независимые суждения, не ища личной выгоды и не боясь недовольства начальства. Они все были убежденными монархистами, но хорошо знали уязвимые места самодержавного строя.Для нашей темы важно признание в этой записке того отвергаемого царем факта, что смута «ныне пустила глубокие корни до самого сельского населения включительно». Это предупреждение опровергало официальную точку зрения на крестьянство как консервативную монархически настроенную силу. Корень проблемы старые сановники видели в существовании «в низших слоях населения инстинктивного стремления к ниспровержению частной собственности» и в том, что «общинные порядки» поддерживают это стремление [35, c. 120, 136].Разрушительная идея программы Столыпина пугала даже либералов — поборников модернизации по западному типу. Е.Н.Трубецкой писал в 1906 г., что Столыпин, «содействуя образованию мелкой частной собственности, вкрапленной в общинные владения…, ставит крестьянское хозяйство в совершенно невозможные условия». Он предвидел, что в политическом плане это ведет «к возбуждению одной части крестьянского населения против другой». Он предлагал не поддерживать реформу именно из-за того, что она вызовет «раздор и междуусобье в крестьянской среде».Поощряя выход из общины и приватизацию имеющегося на данный момент надела, реформа Столыпина создала новый раскол, потенциальный очаг войны на селе. Из общины вышли прежде всего те многоземельные крестьяне, которым при переделе община должна была бы убавить надел согласно их семейному положению. Они «увели» землю из общины, заплатив за излишки по льготной цене, и затем, во многих случаях, продали ее уже по рыночной цене. Другая категория — напротив, малоземельные бедные крестьяне, которые отчаялись прокормиться своим хозяйством и махнули рукой на свой надел. Они тоже часто продавали свою приватизированную землю. Но при этом вовсе не превращались в батраков — не было для их найма достаточно фермеров. В труде А.Финн-Енотаевского «Обзор экономической жизни России» (СПб., 1911г.) сказано о результатах реформы:«Все это ведет к обезземеливанию массового крестьянина, что при настоящих условиях имеет своим результатом не столько пролетаризацию, сколько увеличение пауперизма в деревне. Переход земли в единоличную собственность сам по себе еще не делает прогресса в земледелии. Все остальные условия, препятствующие земледельческой культуре, остаются в силе…Содействуя развитию зажиточного крестьянского хозяйства за счет массового, отнимая у него землю в пользу богатого, толкая массового крестьянина на усиленную ликвидацию своего хозяйства, обезземеливая его в то время, когда наша экономическая жизнь требует увеличения земли у крестьянской бедноты, — этот закон содействует обнищанию широких слоев крестьянства, а вместе с тем и регрессу земледельческой культуры» [36, c.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37