– Да, но я как раз собираюсь кое-чем заняться.
– Чем?
– Это тебя не касается.
– Ясно.
Повисла неловкая пауза.
– Может я зайду попозже?
– Нет, я же сказала, что занята.
– И мне нельзя спросить – чем?
– Слушай, у меня еще куча работы. Как ты думаешь, мне хочется завалить экзамен?
– А после экзамена? Мы же еще не обо всем договорились.
– Не будь занудой. Мы знаем, куда едем. Все, что можно, уже решено. Всего не предусмотришь. Начнем договариваться еще о чем-нибудь – только все угробим.
Если учесть, что слово “договорились” я использовал как эвфемизм секса, ее ответ был очень плохим знаком.
– Я сыта по горло договорами. – Этими словами она забивала кол. – Мы решили, что будем делать, а остальное выяснится на месте. Не пытайся заглянуть себе в задницу. Или ты собираешься договариваться на всю жизнь?
Я не знал, что сказать. Вот так, думал я про себя. Тебя послали еще до того, как ты попал в Индию.
– Слушай, мне некогда, – сказала она.
– ОК.
– Пока.
Клик.
– Пока.
Она повесила трубку, даже не услышав моего “пока”
* * *
До отъезда оставалось три дня. Мы больше не виделись и не разговаривали.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ:
ЧТО ДЕЛАЮТ РЮКЗАЧНИКИ ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ?
Книга.
Назавтра мы отправились в Ред-Форт; он оказался огромным и жутко скучным. Мужик у входа продавал мягкие шляпы с полями, взгромоздив их высокой кипой себе на голову – такая реклама. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы почувствовать, как на моей собственной голове можно обжигать кирпичи. Мне срочно понадобилась шляпа.
– Привет, друг. Ты покупай шляпу?
– Сколько?
– Дешево.
– Сколько?
– Сколько дашь.
– Сколько я дам?
– Твоя цена.
– Сколько они обычно стоят?
– Твоя цена, друг. Любая цена – хорошая цена.
– Хм... пятьдесят рупий?
Это было меньше двух фунтов, и казалось вполне подходящим, но не успел я закрыть рот, как он нахлобучил мне на голову одну из своих шляп и застыл в ожидании. Кажется я сказал больше, чем нужно, но переигрывать было поздно, поэтому я протянул деньги.
Лиз, словно ничего не слышала, спросила, сколько я заплатил, и рассмеялась мне в лицо. Я сказал, что мне плевать, и подумал, что совсем немного отдал за такую клевую шляпу.
– В этих шляпах ходят все европейцы, ты что, не видел? С таким же успехом можно таскать на себе плакат “Турист”...
Я огляделся по сторонам. Из ворот форта выползали вслед за экскурсоводом человек тридцать европейцев среднего возраста. На половине из них красовались мои же шляпы.
– Где же твоя экскурсия, Дэйв? Иди догоняй своих приятелей.
– Знаешь что, Лиз – здесь не показ мод. Мне так удобно и хорошо. Не хочешь быть похожей на туристов, хочешь получить солнечный удар – твои проблемы.
– Я непременно куплю себе шляпу. Но только не у первого встречного прохиндея и не там, где толпятся туристы. Я предпочитаю поменьше бросаться в глаза.
– Классная идея. Наденешь шляпу, и никто тебя не узнает. Что дальше? Будешь мазаться гуталином?
– Расист.
Я уже сто раз пожалел, что связался с этой дурацкой шляпой, но теперь ничего не поделаешь – придется все время таскать ее на голове, иначе она решит, что я сдался.
Интересно, сколько платили другие туристы?
* * *
Джереми предупредил, что рикша до форта и обратно должен стоить не больше десяти рупий в каждую сторону (примерно тридцать пенсов). Однако на все наши попытки назвать эту цену ответом был дружный смех. Лиз просила водителей сказать, сколько хотят они – результатом становилось еще большее веселье, и дело оба раза закончилось двадцатиминутным спектаклем. То Лиз, то водитель попеременно и через равные промежутки времени оскорбленно удалялись прочь, при этом всякий раз, когда наступала очередь Лиз, мне приходилось проявлять солидарность и тащиться за ней.
В конце концов, она доторговалась до пятнадцати рупий туда и двадцати обратно, оба раза считая это серьезной моральной победой. Скрючившись на сиденье за спиной у сопящего вонючего мужика, я сообразил, что она ждет благодарности за проделанную работу.
– Лиз, ты молодец.
– Спасибо.
– Ты сберегла нам целых 15 пенсов. Почти по 8 пенсов на каждого.
– Ты ведешь себя, как избалованный европеец. Не забывай, мы в Индии.
– И что?
– Здесь нужно торговаться. Это стиль жизни.
– Фигня. Сунь им сразу на два пенни больше – и не надо будет торчать на солнцепеке и визжать как психованная мемсаибиха...
– Дело не в деньгах, и ты это прекрасно понимаешь.
– А в чем?
– Неужели до тебя не доходит, что здесь только идиоты соглашаютя на первую цену. Люди будут смеяться тебе в спину.
– Ну и что? Кого это колышет?
– А если европейцы будут переплачивать за все вдвойне, они испортят себе репутацию. Это подает плохой пример. Мы выглядим избалованнее и богаче, чем мы есть на самом деле.
– Но мы действительно богаты. Рупии – мусор. Можно заплатить вдвойне, и даже не почувствовать.
– Не в этом дело. Мы подрываем их экономику.
– Ага. Я понял. Как с теми нищими. Я думал, ты воспитываешь в себе жесткость и скупердяйство, а ты, оказывается, заботишься о местной экономике.
– Мне осточертел твой вселенский сарказм, Дэйв. Я не воспитываю в себе ни жесткость, ни скупердяйство. Но я не позволю этим людям держать меня за идиотку.
– Когда ты готова удавиться за двадцать пенсов, они тебя держат за очень умную.
– Ох, отъебись.
* * *
Мы остановились на перекрестке, и двое детей-нищих принялись стучать в борта тележки, и тянуть внутрь сложенные ладошки. Лиз стала рыться в сумке, очевидно демонстрируя, что она отнюдь не скупердяйка. Мы с детьми с интересом наблюдали, как она колдует над кошельком, в котором красуется пачка банкнот в полдюйма толщиной. Глаза детей благоговейно округлились.
– У меня нет мелочи. – сказала Лиз.
Водитель, не двигаясь с места, нажал на газ. Лиз судорожно копалась в банкнотах, пытаясь найти бумажку помельче.
– Дай им что-нибудь.
– Я думал...
– НЕ НАЧИНАЙ ОПЯТЬ, – злобно вскрикнула она. Ее запал был явно подорван пререканиями с рикшей. И отсутствием шляпы на голове.
Водитель обернулся и прорычал детям что-то на хинди. Те, чувствуя близость денег, не обратили на него внимания.
Пока я рылся в карманах, водитель продолжал орать на детей. Наконец я сунул монету в руку ребенку, но в это время тележка начала двигаться, и меня отбросило назад. Рука ударилась о борт, и монета упала на землю.
Обернувшись, я смотрел, как дети стоят на коленях посреди улицы, а машины, гудя и грохоча, проезжают в нескольких сантиметрах от их голов. С уже приличного расстояния я видел, как к поискам присоединился еще один нищий, и как началась драка, когда мальчик подобрал, наконец, с земли монету.
* * *
Когда мы вернулись в отель, Джереми сидел на веранде и читал книгу.
– Ну как? – спросил он.
– Нормально, – ответил я.
– Сколько вы заплатили за рикшу? – спросил он.
Лиз встряла до того, как я успел открыть рот.
– Пятнадцать.
– И двадцать обратно, – сказал я.
– Неплохо, – сказал Джереми, – немного тренировки, и все будет в порядке.
– Что ты читаешь? – спросила Лиз.
– Гиту, – сказал он, показывая нам обложку “Бхагавад-Гиты”.
– О! – сказала Лиз.
– Хорошая книжка? – спросил я.
Он покровительственно на меня посмотрел.
– “Хорошая книжка”? Эй, дружок, это Гита. Ты о Библии тоже спрашиваешь хорошая она или плохая? – Он пальцами нарисовал в воздухе кавычки.
– Не знаю. Я ее ни разу не читал. Говорят, там интересные приколы.
Он повернулся к Лиз, демонстративно адресуя свои комментарии ей, а не мне.
– Это Книга. Она объясняет все, что нужно знать об Индии. Как вы вообще сюда попали, если не читали Гиту?.
– А я думал, что Книга – это “Одинокая планета”. Неужели “Бхагавад-Гита” лучше. Там что, цены точнее?
Они меня проигнорировали.
– Дашь, когда дочитаешь? – спросила Лиз.
Он усмехнулся.
– “Бхагавад-Гиту” невозможно дочитать. Я перечитывал ее уже столько раз, что сбился со счета. На. – Он закрыл книгу и бросил ей. Лиз никогда не была хорошим вратарем, но умудрилась поймать книжку и посмотрела на дарителя несколько смущенно. Тот благодушно улыбнулся. – От меня, – сказал он. – Пусть это будет тебе первый подарок. В Индии. – Он положил руки за голову, откинулся на спинку и уставился в потолок. – Можешь, если тебя это смущает, подарить мне какую-нибудь из своих книжек.
В результате в обмен на свою жеваную шестидесятистраничную “Бхагавад-Гиту” он получил новеньких, ни разу не читанных “Оскара и Люсинду”.
* * *
– Теперь мы знаем, что делать, – сказала Лиз.
– Что? – переспросил Джереми.
– Мы решили изменить план. Здесь внизу слишком жарко, и скоро начнется муссон, так что мы поедем в горы. Мы подумали, что самое лучшее остановиться в Симле.
– В Симле?
– Как тебе эта идея?
– Лиз, ты должна делать то, что подсказывает чувство. Я не могу говорить, что хорошо, а что плохо.
– Я не понимаю. Что плохого в Симле?
– Иди туда, куда ведет тебя чувство, Лиз. Для этого ты здесь. Здесь нет плохого и хорошего.
– Я не это имела в виду. Я просто...
– Просто иди. Ищи успокоения.
– А ты не хочешь ... пойти с нами?
НЕТ! Нет – только не это! Только не Джереми. Я этого не вынесу.
– Я бы с радостью, – сказал он.
Нееееет.
– Но я не могу.
– Почему? – спросила Лиз, – Я думала, ты можешь идти туда, куда ведет тебя чувство.
– Если бы. Но я не могу. Я застрял здесь, и жду, когда придут деньги.
– Ждешь, когда придут деньги? – переспросил я.
– Ага. Мои все кончились.
– Откуда же они должны придти? – спросил я.
– Из дома.
– Как? От кого?
– От родителей.
Я не мог удержаться от смеха. Вот это жизнь, думал я. Как только сыночек оказался на мели, мамочка с папочкой тут же шлют денежки.
– Я не понимаю, – сказал он, – что тут смешного.
– Ничего.
– Над чем же ты смеешься?
– Ни над чем. Разве я смеюсь? Разве это смех?
– Ты смеешься. И я хочу знать, над чем ты смеешься.
– Просто так... знаешь...
– Нет, не знаю.
– Просто – ну это же смешно, когда родители шлют деньги.
– Почему?
– Просто смешно. – Я улыбался как можно язвительнее. Теперь он был в моей шкуре. – Я просто думал, что ты немного старше.
Он встал, уронив на пол “Оскара и Люсинду”.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего.
Ситуация напрягалась; мы молчали и не сводили друг с друга глаз.
– Прости. – сказал я. – Я не должен был смеяться. Я хочу сказать – я сам заработал деньги на путешествие, но это не дает мне права относиться к тебе свысока. Хотя, тут нет ничего удивительного. Я просто не должен был смеяться. Как только ты открыл рот, я должен был сразу понять, что ты маменькин сынок. Прости. Я не должен был смеяться.
Вот теперь он озверел окончательно.
– Я не маменькин сынок.
– Нет? Прости. Неудачное слово.
– И я сам заработал деньги на путешествие. Так уж вышло, что родители выслали мне еще.
– Да. Точно. Я не прав.
– И я не маменькин сынок.
– Прости. Больное место.
Он дрожал от ярости.
– Такие как ты... такие... у тебя... у тебя просто... навязчивая классовая идея... которая... которые по-настоящему... это такое ребячество, это так по-английски. Ебаный ты англичанин, меня от тебя тошнит. Ты, узколобый идиот, что ты обо мне знаешь? Вали отсюда, ничтожество.
– Ты прав. Давай узнаем друг друга получше. Например – в какую школу ты ходил?
– А ты что, не из частной школы?
– Может и из частной, но я не маменькин сынок.
– Я НЕ... еб твою мать... – Если бы он не был таким слизняком, он бы меня ударил. Я почти видел, как эта мысль проскочила у него в голове. Но он только похватал ртом воздух, поднял книгу и поплелся к дверям. В дверях он обернулся и проорал:
– Чтоб ты... Чтоб ты... получил малярию.
Садистская центрифуга.
Лиз показала Джереми автобусные билеты до Симлы. Он очень любезно заметил, что наши 52-е и 53-е места находятся сзади, и что известное всем цивилизованным людям правило гласит: если не хочешь сломать позвоночник в дорожной болтанке, нужно садиться как можно ближе к водительской кабине. Еще он не преминул указать на отметку “ТВ-люкс”, которая означает, что в автобусе есть телевизоры, и что нас будут глушить песнями на хинди в течение всего путешествия, которое, как он любезно добавил, продлится четырнадцать часов.
– Сколько вы простояли в очереди?
Мы с Лиз одновременно сердито на него посмотрели.
– Два часа, – сказала Лиз.
– Нужно было послать за билетами мальчика из отеля, – сказал Джереми.
– А так можно? – спросила Лиз.
– Конечно – стоит несколько рупий, зато не тратишь целый день. Ох, сколько вам еще учиться.
Больше, чем когда-либо, мне захотелось уронить Джереми на ногу что-нибудь тяжелое.
* * *
Оказалось, что фраза о сломанных позвоночниках была не просто болтовней. Задние колеса автобуса больше походили на шасси, и на каждой из многочисленных дорожных колдобин все пятнадцать задних рядов подбрасывало в воздух мощным крученым ударом. В результате наша поездка прошла в некой садистской центрифуге, когда половину времени болтаешься в воздухе, а вторую половину лупишься жопой о сиденье.
Впервые я провел среди местных жителей так много времени и понял, что разговоры о том, будто индийцы подчиняются фатуму, – не пустые слова. Мужик напротив нас вообще не замечал, какой зверский автобус ему достался. Один только раз, когда, налетавшись под потолком, мы получили тройной поджопник, хотя и одного бы с лихвой хватило, чтобы сбросить нас на пол, он улыбнулся, словно говоря “смешно, правда?”, а все остальное время равнодушно пялился в окно, как будто был кастрированным паралитиком.
У задних сидений было только одно преимущество – песни на хинди игрались впереди. За всю дорогу один и тот же фильм прокрутили четыре раза, и хотя я видел происходящее на экране, только когда взлетал в воздух, к концу путешествия имел вполне цельное о нем представление.
Если я ничего не перепутал, в фильме был парень, который мечтал жениться на красивой девушке, а его родители хотели, чтобы он, наоборот, женился на уродине. И вот он уже почти женится на уродине, когда вдруг узнает, что красивую девушку похитил урод, который до этого ходил в черной коже и злобно пялился в камеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21