купить полотенцесушитель водяной 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


— Отстань ты от меня, — сказал Джулиан, снимая пальто и шляпу и вешая их в свой шкафчик.
Обязанность подтрунивать над Джулианом, по-видимому, была предоставлена Бобби.
— Господи боже, — опять начал Бобби, — чего я только в жизни ни делал, но, клянусь богом, ни разу не опускался до того, чтобы швырнуть человеку в лицо кусок льда и подбить ему глаз.
Джулиан сел за стол.
— Коктейль? Чистое виски? Виски с содовой? Что ты будешь пить, Джулиан? — спросил Уит Хофман.
— Пожалуй, коктейль.
— Вот здесь мартини, — сказал Хофман.
— Отлично, — ответил Джулиан.
— Игнорируешь меня? — продолжал Бобби. — Решил не обращать внимания? Будто меня нет? Что ж, ладно. Пожалуйста. Не замечай меня. Не обращай внимания. Мне наплевать. Но вот что ты обязан сделать, Инглиш: ты обязан пойти в зал и заплатить еще за один танец.
— Что? — переспросил Джулиан.
— Ты слышал, что я сказал. Из-за тебя сегодня здесь отсутствует один человек, а клубу нужны деньги, поэтому не забудь про лишние пять долларов, когда будешь платить за музыку.
— Кто этот тип? — обратился Джулиан к Уиту. Уит улыбнулся. — Кто его привел с собой?
— Со мной все в порядке, — отозвался Бобби. — Обо мне можешь не беспокоиться.
— Думаю, что даже во время депрессии приемная комиссия клуба не должна быть столь либеральной, — продолжал Джулиан. — Ладно уж, против евреев и негров я ничего не имею, а то и нескольких прокаженных можно принять. У них есть душа, такая же, как у нас с вами. Но вступая в клуб, все-таки надеешься, что будешь общаться с человекообразными существами, а не с пресмыкающимися. Или с насекомыми. Ну-ка повернись, Херман, я посмотрю, крылышки-то у тебя есть?
— Чего ты ко мне привязался? Я в полном порядке.
— То-то и оно, — заметил Джулиан. — Надо бы, чтобы у входа в клуб дежурили полицейские и не пускали таких, как ты.
— Хорошо, что полицейских здесь не было вчера. Правда, удивительно, как это их не вызвали. Их, или отряд морской пехоты, или…
— Опять эти разговоры о войне, — упрекнул его Джулиан. Никак не можешь слезть с этой темы, вот в чем твоя беда. Ведь Уит или, например, Фрогги, они же никогда…
— Совершенно верно, — воскликнул Бобби. — Когда началась война, я пошел на фронт. Я не из тех хлюпиков, что отсиживались в это время в колледжах, во всяких там Лафайетах или Лихайях, а по субботам гоняли чаи в клубах или приятно проводили время на занятиях по системе вневойсковой подготовки. Да, сэр, когда я понадобился дядюшке Сэму, я услышал его зов и отправился защищать демократию, а когда война окончилась, я перестал воевать. И мне не по душе люди, которые надели форму лишь в тысяча девятьсот семнадцатом году, а через тринадцать — четырнадцать лет после окончания войны, в тысяча девятьсот тридцатом году, воюют, швыряясь стаканами в клубе в присутствии именитых людей. Вот что делают отдельные личности. Ветераны тысяча девятьсот тридцатого года. Участники битвы в курительной Лантененго-клуба. Прием психической атаки.
Присутствующие хохотали, и Джулиан понял, что побежден. Он допил свой коктейль и поднялся.
— Неужто ты покидаешь клуб из-за нас? — спросил Бобби.
Джулиан, намеренно игнорируя Бобби, обратился к Уиту:
— Что случилось с сортиром? Чувствуешь запах?
Уит рассеянно улыбнулся.
— Идешь в зал? — спросил он.
— Пусть идет, — сказал Бобби. — А то знаешь каким он становится, когда у него в руках виски? Конечно, если в стакане коктейль, то это менее опасно. В коктейле нет кусочков льда, от которых получаются синяки…
— Ну, пока, — сказал Джулиан и вышел из раздевалки. Уже за дверью он услышал, как Бобби нарочито громко, чтобы Джулиан мог слышать, заявил:
— Знаешь, Уит, мне сказали, что Гарри Райли подумывает о новом «линкольне». Тот «кадиллак», что он приобрел прошлым летом, ему не по душе.
Раздевалка встретила эту шутку одобрительным хохотом.
Джулиан прошел через курительную и банкетный зал, где в нишах тоже размещались столики, в зал для танцев, а оттуда в холл, у подножья лестницы. В этом месте полагалось ждать свою даму. Джулиан опять обменялся приветствиями со множеством людей и особенно весело помахал Милдред Эммерман, которая и давала сегодняшний ужин. Это была высокая зубастая девица, капитан женской команды по игре в гольф. Ее отец, пьяница и повеса, обладал порядочным капиталом в недвижимости, а номинально считался фабрикантом сигар. Он являлся в клуб только в тех случаях, когда они с женой приглашали на ужин своих друзей или приятелей дочери. Милдред, возвышаясь над управляющим клуба Лошем, изящным для таких габаритов жестом указывала, на какое место за столом положить очередную карточку из пачки, которую держала в левой руке. Она, по-видимому, была единственной женщиной, которая не слышала о том, что произошло накануне. В Гиббсвилле знали, что ей можно рассказать все что угодно, не сомневаясь, что сплетня дальше не пойдет, потому что мысли Милл всегда были заняты, по-видимому, тем, как быстрее пройти в гольфе через деревья ко второй полосе. От ее улыбки Джулиану стало легче. Впрочем, ему всегда нравилась Милл. На мгновенье он испытал радость при мысли о том, как хорошо, что Милл не живет в Нью-Йорке, где ей сразу бы приписали слабость к женскому полу. В Гиббсвилле же она просто считалась любительницей спорта. Милая Милл!
— О чем ты задумался? — спросила внезапно появившаяся рядом Кэролайн.
— Мне нравится Милл, — ответил он.
— Мне тоже, — сказала Кэролайн. — А что, она что-нибудь сделала или сказала?
— Нет. Просто правится, и все, — ответил он. — А я тем временем учусь, как реагировать на последствия.
— Какие?
— Мистер Роберт Херман сегодня в форме и крепко прошелся по мне насчет вчерашнего…
— О господи, где? В раздевалке? Там было много народу?
— Да. Уит с Фрогги и все прочие. Бобби потребовал, чтобы я заплатил музыкантам пять долларов и за Гарри. А потом принялся дразнить меня по поводу того, что война уже давно окончена или что-то вроде этого, а я, мол, ждал до тысяча девятьсот тридцатого года, чтобы принять участие в сражении, и что надо было вызвать полицию.
— Мда. Пожалуй, нам следовало ожидать чего-нибудь в этом роде.
— Почему? Тебе тоже что-нибудь сказали?
— Нет, не то чтобы сказали, Китти Хофман вошла в уборную, когда я…
— Господи, вы, женщины, даже в уборную и то ходите вместе. Почему всегда…
— Ты хочешь услышать, что было? Или собираешься снова устраивать сцену?
— Извини меня.
— Так вот, Китти — ты ведь ее знаешь — сразу выкладывает все, что думает. Она спросила, правда ли, что у Гарри подбит глаз, и я сказала: да, это так. Тогда она заявила, что Уит обеспокоен. Он тебе что-нибудь сказал?
— Нет. Он и не мог, потому что Бобби не закрывал рта. С Уитом у меня не было разговора.
— По-видимому, Уит знает, что Гарри вложил в гараж деньги.
— Конечно, знает. Это не секрет. По правде говоря, я сам сказал об этом Уиту. Да, сказал. Должен был сказать, потому что, когда прошлым летом Уит это узнал, он спросил, почему я не обратился к нему, и я ответил, что к нему и так все обращаются. Разве я не рассказывал тебе?
— Нет. Так вот, Китти сказала, что Уит обеспокоен, потому что в Гарри плохо иметь врага. Я тебе это говорила.
— Я помню. Ладно, хватит тут стоять. Вон Джин и Фрогги. Давай подойдем к ним.
Они подошли к Джин и Фрогги. Джин была лучшей приятельницей Кэролайн, а Фрогги принадлежал к числу лучших друзей Джулиана. После окончания колледжа возле Джулиана не было такого человека, которого можно было бы считать его самым близким другом. А тот, кто именовался так в колледже, сейчас жил в Китае, работал там в «Стэндард Ойл» и давал о себе знать приблизительно раз в год. В компании лучших друзей Джулиан чувствовал себя легко и надежно. Тридцатичетырехлетний Фрогги потерял на войне руку, и, может, поэтому Джулиан был с ним менее близок, чем с другими сверстниками Фрогги, которые тоже побывали во Франции. Джулиан, будучи моложе их лет на пять, во время войны учился в колледже, проходил военное обучение по системе вневойсковой подготовки и до сих пор терзался угрызениями по поводу того, что следовало бы бросить колледж и пойти в армию. С годами угрызения эти слабели, он считал, что они больше его не беспокоят, а оказалось, беспокоят. И всегда беспокоили при виде Фрогги, который в свое время был превосходным пловцом и теннисистом. С Джин Джулиану было легко. Они испытали Друг к другу все чувства, которые можно было испытать. Как-то летом, много лет назад, Джин и Джулиан были безумно влюблены друг в друга. По окончании итого полугреховного романа, когда он действительно завершился, они питали друг к другу чувство гораздо более чистое, чем испытывают дети, и были готовы полюбить по-настоящему кого-нибудь другого. Джулиан знал — ему рассказала сама Джин — что с Фрогги она «перешла границу дозволенного» во время первого свидания, и честно верил, что рад за нее.
Они посплетничали о людях, которые гостят у таких-то, поспорили, придут ли на танцы из Рединга, обсудили, как выглядят местные дамы, поинтересовались, не спустила ли у Джулиана шина, — они видели, что его машина по дороге в клуб встала, — как здорово, не правда ли, что дороги так быстро очистили от снега; какой чудесный корсаж, возьми «Кэмел», какая разница; отец Милл выглядит хуже, чем когда-либо; про Эммерманов можно сказать одно: они уж не скупятся, когда устраивают вечер. Тем временем Милл, ее мать и отец в ожидании гостей заняли свои места у входа в танцевальный зал (когда мебель не убирали, это была гостиная). Не прошло и трех минут, как в холле вытянулась очередь жаждавших немного церемонно поздороваться с мистером и миссис Эммерман и обменяться дружеским приветствием с Милл. Оркестр «Королевских канадцев» из Гаррисберга под управлением Бена Рискина уселся на место и двумя ударами по басовому барабану заиграл «Дай мне что-нибудь на память». «Прошу тебя, не пей много», — сказала Кэролайн и пошла искать свою карточку за праздничным столом.
II
Праздничный стол стонал под поданным на десерт тортом. Ужин Эммерманов подходил к концу. До часа ночи мужчины, и молодые и старые, будут зорко следить за тем, чтобы Милл не оставалась без кавалера; после же часа те приглашения, что выпадут на ее долю, будут адресованы ей лично, а не ей как хозяйке вечера. Завтрашние газеты напечатают список гостей, а затем про ужин забудут. И на следующий год уже кто-нибудь другой будет давать ужин во время рождественских танцев в клубе. Теперь на целый год, по меньшей мере, Милл Эммерман была избавлена от обязанности устраивать большой прием.
За сегодняшний ужин, как сумели определить с первого взгляда почти все гости, клуб брал по два пятьдесят с человека. В клубе был назначен вечер танцев, поэтому приглашение на ужин получили все члены клуба. На ужин, подобный тому, какой давали Эммерманы, хозяйка могла договориться с управляющим подать гостям либо жареную курицу за доллар пятьдесят, либо жареную индейку за два доллара, либо филе миньон за два пятьдесят, и нынче подавали филе миньон. Денег у Эммерманов хватало, а положение их в Гиббсвилле было столь непрочным, что они были вынуждены угощать лучшим из меню. Сообразно с обычаем, Эммерманы не покупали вина и не платили за музыку. Подразумевалось, что мужчина, которому посылалось приглашение, явится на ужин с дамой. Холостяк, если он не был помолвлен, подтверждал получение приглашения своей визитной карточкой и тут же звонил хозяйке и спрашивал, чьим кавалером ему следует быть. Все было расписано в деталях заранее, причем хитроумнее, чем можно было бы ожидать. Среди девиц были «клуши», которых полагалось приглашать на многие приемы, и хозяйка знала, кого из мужчин ей надо просить сопровождать этих «клуш». Но в то же время каждая хозяйка понимала, что пользующемуся успехом привлекательному молодому человеку следует поручать эскортировать только пользующихся успехом привлекательных молодых девиц. Была и еще одна группа девиц — к ним принадлежала и сама Милл Эммерман — которые являлись на танцы обычно либо с супружеской четой, своими приятелями, либо с компанией из четырех — шести человек. Милл и подобные ей девицы могли сказать с точностью почти до фута, какое расстояние они пройдут в танце, и если это расстояние оказывалось длиннее предполагаемого, то они сами спрашивали себя, в чем дело. Ответ же обычно состоял в том, что какой-нибудь молодой муж, разозлившись на свою жену, хотел поведать об этом Милл, потому что она была «хороший товарищ». Все понимала. И не обижалась, когда ее бросали на полпути. Порой, конечно, на долю Милл и таких, как она, выпадали и настоящие неприятности, например, от кавалера, который выпил больше, чем следовало. Но какой бы косной ни казалась эта система, следует упомянуть несколько обстоятельств, говоривших в ее пользу: во-первых, к тому времени, когда девице исполнялось двадцать пять лет, она обычно была уже подготовлена, знала точно, что можно ждать от каждого танцевального вечера, на который шла. Лишь очень немногие из девиц, подобных Милл, отправлялись на вечер с глупой надеждой на то, что эти танцы будут чем-то отличаться от всех прежних. А среди кавалеров существовал один неписаный, молчаливый уговор: если гиббсвиллской девице из числа тех, что не пользовались успехом, удавалось заманить в клуб на танцы человека заезжего, то гиббсвиллские мужчины из кожи вон лезли, стараясь показать, что она у них нарасхват. В такой вечер каждый кавалер приглашал ее не раз, а по два раза, и в результате все «клуши», кроме уж самых неудачливых, выходили замуж за приезжих. А как только такая девица выходила замуж, те печальные времена, когда она считалась гадким утенком, разумеется, забывались и компенсировались тем, что в обществе она занимала место точно такое же, как и самые популярные из девиц. Но для этого нужен был брак, а не просто помолвка, и мужчина мог быть мерзавец из мерзавцев, глупым, дурно одетым, каким угодно, только не евреем. Да ни одна из гиббсвиллских девиц, принадлежавших к загородному клубу и Лантененго-стрит, и не могла бы выйти за еврея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30


А-П

П-Я