«Не сомневался, что ты все поймешь. Но хотел удостовериться».
Что же так крепко держало ее? Ремень?.. Несколько ремней: они впились в ее грудь и бедра, левая рука запуталась в одном из них?.., она больно ударилась лбом, не видя в кромешной тьме, обо что именно, судорожно моргала, щурилась, пытаясь хоть что-то разглядеть, но тщетно, только в ушах стоял гул, словно ревел мотор реактивного самолета, и слышался растерянный мужской голос: «О боже. О боже. О боже».
Она оказалась той девушкой, которую он выбрал, той самой, пассажиркой, той, что запуталась в пристежных ремнях, нет, ее заклинило между дверцей и крышей и, наверно, перевернуло вниз головой? прижало правым боком? но где верх? и где низ? где воздух? она ощущала вес его тела, он бился рядом с ней и, уже задыхаясь, молил с рыданием в голосе — О боже! — мужской голос, голос незнакомца, разве можно умереть вот так — взять и утонуть в черной как ночь воде с незнакомым человеком, правую ногу зажало словно в тисках, правое колено вывернуло, но боли не ощущалось, как будто она была в шоке или уже умерла, — так скоро! так скоро! — черная вода проникала в ее легкие, заливала их, значит, кислород перестанет поступать в мозг и она не сможет думать, пока же мысли ее были трезвыми и даже логичными: все это происходит не со мной.
Этот человек, этот навалившийся на нее всем телом мужчина, кто он такой? — она не помнила. Он тоже цеплялся, царапался, яростно брыкаясь, рвался наружу из опрокинувшейся машины.
Этот отчетливый голос, чужой и незнакомый: «О боже!»
Не проклятье, а смиренная мольба.
Если бы «тойота», мчавшаяся со скоростью сорок миль в час, не вышла из повиновения на крутом повороте, подпрыгнув на ухабе, что привело к многочисленным повреждениям, она, скорее всего, врезалась бы в перила узкого моста чуть впереди и все равно свалилась в воду. Во всяком случае, это представляется наиболее вероятным.
Эта быстрая речушка звалась Индиан-Крик. В голову не могло прийти, что у нее есть название. Затерянная среди болот, в непролазной топи… Над ней кишели москиты и прочие ночные насекомые, они звенели в тишине, охваченные безудержной жаждой размножения. Вам также не пришло бы в голову, что кое-где глубина тут достигает одиннадцати футов, а ширина — двадцати, подумать только — в этой речушке, бегущей на северо-восток и изливающейся в бухточку Атлантического океана, пустующую во время отлива, а следовательно, и в сам Атлантический океан, примерно в двух милях к востоку от Брокденской пристани.
Я что, умираю? Вот так?
И никаких свидетелей. Автомобили не ездили по этой старой дороге. Как будто ее хотели наказать за плохое поведение, за то, что она повела себя не так, как обычно, не так, как привыкла себя вести Келли Келлер, но она тут же отбросила эту мысль, не будучи суеверной, она даже не верила в англиканского Бога.
Он избрал ее. Это было ясно с самого начала. Мгновенно протянувшаяся нить! Непринужденность улыбок! Ровесница его дочери!
Да уж, ничего не скажешь, гостей они удивили, во всяком случае некоторых. Тех, кто все смекнул. И разочаровали Баффи Сент-Джон, сказав, что уезжают, чтобы успеть на паром, отходящий в 8.20 на Бутбей-Харбор.
На самом деле, как будет вспоминать Баффи, Сенатор хотел успеть на предыдущий паром… но как-то вовремя не собрался… пропустил еще рюмашку… или две. Сенатор и его попутчица Келли Келлер покинули вечеринку в доме 17 по Дерри-роуд приблизительно в 19.55. Следовательно, в их распоряжении оставалось двадцать пять минут — вполне достаточно, чтобы успеть на паром, если ехать быстро и в правильном направлении.
Ошибкой был выбор старой дороги, ошибкой объяснимой, если учесть, что уже смеркалось, дело здесь не обязательно в воздействии алкоголя.
Власти Грейлинг-Айленда, переставшие заботиться о благоустройстве старой дороги, должны были официально закрыть ее и поставить ограждение с вывеской: дороги нет.
Триста акров болот объявили на Грейлинг-Айленде заповедной зоной, взятой под охрану государством. И птицы: плавунчики, козодои, стрижи, речные утки, не способные нырять, которые кормятся на мелководье или на суше, и нырки, белые и большие голубые цапли, крачки, разные виды дятлов, дрозды, танагры, а также прочие распространенные на северо-востоке породы. И некоторые виды болотистой растительности: рогоз, осока, понтедерия, десятки разновидностей камыша и тростника, аризема, триллиум, болотные ноготки, стрелолист, арум кукушечный. И животные… Келли Келлер пробежала глазами путеводитель по острову для туристов, который нашла у Баффи, там-то она и прочла о заповеднике, находящемся всего в нескольких милях от виллы, Баффи ездила туда много раз в детстве, когда проводила здесь лето с родителями, но уже давно там не бывала, может, завтра, если Рей будет в настроении, туда махнуть, красота там необыкновенная, конечно, если у них не будут трещать с похмелья головы, если у Рея не окажется других планов и если солнце жарить не будет, а Келли тем временем думала: уж она-то точно поедет, пусть и в одиночестве, возьмет чью-нибудь машину или, если это не очень далеко, позаимствует у Баффи велосипед — новехонький, предназначенный для горных дорог.
Ты ездила когда-нибудь на таком? Нет? Тогда попробуй.
Вцепилась в руль, ноги на педалях, не опускаясь на сиденье и выгнув спину и ягодицы, длинные рыжеватые волосы полощутся на ветру, радостная детская улыбка — оттого что мчится по берегу моря, толстые рифленые шины рассекают с хрустом песок, какая бешеная скорость, вот счастье-то, маленькая Лиззи несется как ветер на глазах у мамочки, папочки, бабушки и дедушки, осторожней, дорогая! Осторожней! А она смеется и мчится вперед, исчезая из поля их зрения, и вот уже голоса их замерли вдали.
А здесь, у Баффи, на ней был новый купальный костюм, обтягивающий стройное тело плотно, как перчатка, белый, с дразнящими воображение маленькими перламутровыми пуговками, укрытые от глаз чашечки лифчика на одной лямке поддерживают грудь, в центре соблазнительная затемненная ложбинка, она видела, как его глаза автоматически скользнули туда, да и в дальнейшем незаметно ощупывали взглядом ее лодыжки, бедра, грудь, плечи, которые не могла скрыть бледно-желтая вышитая блуза, она стыдливо набросила ее, полагая, что сильно уступает Баффи в шелковом черном бикини, а еще этот вызывающе поблескивающий зеленый лак ногтей на руках и ногах, ох уж эта Баффи с ее безупречной кожей, залихватски закрученным «конским хвостом», такая дерзкая и самоуверенная, что в присутствии Рея шлепнула себя по бедрам, вскричав: обгорела! вот это да — вся красная! Но, черт побери, это не от стыда!
Все рассмеялись. И он тоже. Баффи Сент-Джон, такая красивая. От ее умащенной кремами, разогретой на солнце кожи исходили флюиды самоуверенности.
Еще будучи первокурсницей в Брауне, Келли выработала привычку подолгу голодать — для дисциплины, чтобы установить строгий контроль над собой, а еще чтобы облегчить тяготы менструального периода, после же разрыва с Г. она таким образом наказывала себя за то, что любила мужчину больше, чем он ее, но в последний год приняла решение стать здоровой, нормальной и потому заставляла себя есть регулярно и уже набрала одиннадцать из двадцати сброшенных фунтов, теперь она спала без снотворного, ей даже не приходилось выпивать на ночь стакан красного вина, что стало у них с Г. своеобразным ритуалом за те три месяца, что они прожили вместе, — да, даже это было не нужно.
И вот она добилась своего, стала здоровой, нормальной. Стала настоящей американской девушкой, ты хочешь выглядеть как можно лучше и радоваться жизни.
И все же она избегала появляться в Гованде Хайтс, родном доме. Испытывая острое чувство вины перед матерью, которая беспокоилась о ней, и перед отцом, с которым постоянно грызлась из-за «политики», а по существу из-за того, что таланты отца остались невостребованными, но постепенно отношения между ними улучшились, Келли была теперь в хорошей форме и осмотрительно избегала некоторых друзей — разочарованных идеалистов, гневных сторонников регулируемой рождаемости и даже самого мистера Спейдера, который после недавнего развода (третьего) ходил небритый, отрастил брюшко, его рыжеватые волосы заметно поредели, он был постоянно под мухой, а когда улыбался, обнажал неровные зубы, на его лице — лице шестидесятилетнего младенца — обозначались ямочки, как-то в офисе она жутко смутилась, почувствовав на себе его взгляд и слыша учащенное хриплое дыхание, из его ушей и ноздрей торчали жесткие волосы, бедняга Карл Спейдер, а ведь когда-то его имя не сходило с первых полос газет — имя златоуста, красноречивого белого сторонника Мартина Лютера Кинга и Джона Фицджеральда Кеннеди, а что теперь? — полутемный офис на Бриммер-стрит, обращенный окнами на складские помещения, да «Ситизенс инкуайери» с тиражом всего 35-40 тысяч, а ведь в годы расцвета тираж достигал 95-100 тысяч, не уступая «Нью рипаблик», но упаси вас бог в разговоре с Карлом Спейдером упоминать «Нью рипаблик», где, кстати, сразу после колледжа он несколько лет работал, и упаси бог затрагивать в беседе тему нынешнего торжества консерватизма, жестокого разочарования, трагедии, разрушения концепции Кеннеди-Джонсона, утраты Америкой души, нельзя его заводить! — Келли осторожно отвечала на расспросы Сенатора, касающиеся его старого друга Спейдера, Келли Келлер была не из тех, кто любит посплетничать, и не принадлежала к тем, для кого несчастья ближних — повод для беззаботной болтовни, никогда не говорить за спиной человека того, что не можешь сказать ему в лицо, — таков был ее принцип.
Сенатор несколько раз возвращался в разговоре к Карлу Спейдеру, которого, по его словам, не видел тысячу лет. При этом в его тоне звучало сочувствие с легким оттенком осуждения.
Да, конечно же, он читает «Ситизенс инкуайери», конечно же.
Журнал регулярно приносят в его вашингтонский офис. Конечно же.
Он спросил Келли, что она делает в журнале, и Келли рассказала, упомянув свою недавнюю статью «Смертная казнь — позор для Америки», а Сенатор сказал, о, конечно, как же, он читал статью, да, да, она произвела на него сильное впечатление.
Так же как и ее вид на новеньком великолепном велосипеде Баффи — она кожей чувствовала, что он с нее глаз не сводит.
Политика — упоение властью.
Эрос — упоение властью.
Обняв своими сильными руками ее обнаженные под вышитой блузой плечи, он крепко поцеловал ее в губы, в то время как беззаботный ветер шаловливо овевал их, еще теснее соединяя, связывая. Поцелуй был внезапным, но не неожиданным. Они бродили в дюнах за домом Сент-Джонов, над их головами стремительно рассекали воздух белые чайки — крылья словно ножи, смертоносные клювы, резкие крики. Равномерный шум прибоя. Волны бьются о берег — удар, еще удар. Она помнила этот шум с прошлой ночи, когда лежала без сна, слыша сдавленный смех, доносившийся из комнаты Баффи и Рея, занимающихся любовью, крики снизу, шум прибоя, начало прилива, кровь, пульсирующая в ее жилах, мужское нетерпеливое желание, между ними все было ясно без слов, он, конечно же, еще не раз поцелует ее, и то, что Келли неожиданно решила ехать с ним, чтобы успеть на паром, и не осталась еще на одну ночь — четвертого июля — у Баффи, было публичным признанием этого факта.
Она была той девушкой, которую он выбрал. Той, что сидела в мчащейся вперед машине. Пассажиркой.
Скорпион, не робей, бедный глупенький Скорпион, звезды благосклонны к твоим самым безрассудным любовным приключениям. Диктуйте ваши желания. Они обязательно исполнятся.
Она так и поступила. И будет поступать впредь. Ее избрали.

14
Она еще ощущала на своих губах вкус слегка отдающего пивом поцелуя Сенатора, а во рту — глубоко просунутый язык.
Пусть «тойота» даже сорвется с безымянной дороги, этого у нее уже не отнять. И она скривила в улыбке рот, вспоминая, сколько раз достававшиеся ей поцелуи приносили с собой вкус пива, вина, спирта, табака, наркотика. Множество ощупывающих тебя изнутри языков. Готова я к этому?
Она засмотрелась на луну из подскакивающего на ухабах автомобиля. До чего забавная, плоская, как блин, и так ярко светит. Кажется, что не просто отражает свет, а раскалена изнутри, действительно так кажется, но это ошибочное впечатление, все эти собственные расчеты и домыслы иногда подводят, бедный Скорпион. Келли Келлер, конечно же, не верила в такую чушь, как астрологические гороскопы. В глубине души она, несмотря на то что на добровольных началах помогала Национальному фонду по борьбе с неграмотностью, испытывала невольное презрение к безграмотным людям, не только к черным, конечно (хотя все ее ученики были чернокожие), но и к белым: к тем мужчинам и женщинам, которые не поспевали за безжалостным прогрессом, их ограниченный интеллект не мог постичь некоторые аспекты современной жизни; Арти Келлер, Хэм Хант и вместе с ними вся консервативная Америка, несомненно, считали, что все это неизбежные издержки цивилизации и лучше позаботиться о своей белой шкуре, но Келли Келлер яростно отвергала такой эгоизм, недаром она в конце концов сочинила на компьютере в колледже безобразное письмо к родителям, и, внимательно его перечитав, подписалась полным именем — Элизабет Энн Келлер, и отправила письмо в отчий дом, в Гованду Хайтс, штат Нью-Йорк, в нем она частично объясняла, почему в этом году не едет на праздник Благодарения домой, а вместо этого отправляется с соседкой по комнате в Олд-Лайм: Мама и Папа, я всегда буду любить вас, но для меня совершенно ясно, что ни за что на свете я не соглашусь жить так, как вы, пожалуйста, простите меня! В то время Келли было девятнадцать лет. Самое удивительное, что родители простили ее.
Сенатор принадлежал к тому же кругу, что и Келлеры, он поступил в Андовер в тот самый год, когда Артур Келлер окончил его, потом учился в Гарварде, там получил степень бакалавра и диплом юриста, а Артур Келлер тем временем побывал в Амхерсте, а потом в Колумбии, наверняка у Сенатора и Келлеров было много общих знакомых, но в тот день, сбивчиво и возбужденно беседуя, ни Сенатор, ни Келли Келлер не заговорили об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12