Зато рассказал все о «Золотом роге», о странном аукционе и о докторе Пиквансе, а в заключение — о той огромной стопке каталогов, что я закончил просматривать всего пару часов назад. Однако я заметил, что упоминание имени Генри Монбоддо не вызвало у нее никакого недоумения. В это время мы приступили к десерту, сладкому пудингу. Помедлив немного, я спросил, известно ли ей это имя.
— Конечно, известно, — коротко ответила она и, погрузившись в продолжительное молчание, созерцала свое отражение в выпуклом боку серебряной супницы. Я видел отражения свечи — двух прекрасных огней — в ее расширенных зрачках. Наконец Алетия отложила ложку в сторону и, взяв салфетку, аккуратно приложила ее к губам. — В сущности, — проговорила она в конце концов, — Генри Монбоддо и является той причиной, по которой я пригласила вас сегодня в Пултени-хаус.
— Вот как?
— Да. — Она поднялась из-за стола, и я сделал то же самое — пожалуй, слишком поспешно. От вина у меня закружилась голова. — Пойдемте со мной, господин Инчболд. Я должна показать вам кое-что. Видите ли, я тоже сделала одно открытие, касающееся Генри Монбоддо.
Сначала меня провели по коридору, а затем через маленькую ротонду в спальню. Очевидно, сэр Ричард, по крайней мере, пытался обустроить эту часть Пултени-хаус для своей гостьи, поскольку стены были оклеены новыми обоями, а обстановка комнаты включала кровать с пологом на четырех столбиках, кресло и зеркало, чья покрытая бурыми пятнами поверхность показала мое причудливо укороченное и горбатое отражение, когда я остановился на пороге. Рядом с кроватью на полу стояла дорожная сумка, из которой высовывались небрежно уложенные наряды. Я торчал в дверях, как столб, как деревянный индеец из табачной лавки.
— Пожалуйста, господин Инчболд. — Показав на кресло, она склонилась над дорожной сумкой. Окно было открыто, и я уловил мягкий шорох бархатных штор. — Не желаете ли присесть?
Я направился к креслу и смотрел с тревогой и настороженностью, как она роется в своем сундуке, сначала пробираясь через слой одежды — перед моим взором промелькнули женские сорочки и блузы, сминавшиеся от ее прикосновений, — а затем добравшись до более глубоких отложений. Наконец, найдя искомое, она протянула мне извлеченную на свет Божий пачку бумаг.
— Очередная опись, — пояснила она, присаживаясь на край кровати.
— Такая же, как на Понтифик-Холл? — Мне хорошо запомнился тот документ: шесть удивительных страниц, и на каждой — подписи четырех советников графства.
— Не совсем такая же. Эта составлялась почти на тридцать лет позже. Она включает только книги, как видите. Каталог библиотеки Понтифик-Холла в тысяча шестьсот пятьдесят первом году.
— Непосредственно перед конфискацией имения?
— Да. Перед тем как мы отправились в изгнание, лорд Марчмонт сделал оценку всего содержимого библиотеки. Он собирался продать всю коллекцию. Мы были… стеснены в средствах. Но не смогли найти покупателя. Сложное было время. То есть не нашлось никого, кому бы лорд Марчмонт имел хоть малейшее желание продать нашу коллекцию. Поэтому он задумал переправить библиотеку во Францию. И даже уже договорился, что «Бельфеба», один из немногих военных кораблей, не переметнувшихся к Кромвелю в сорок втором году, перевезет ее из Портсмута через Английский канал. Но его план, конечно, провалился. Недели за две до того, как мы собирались отправить книги из Понтифик-Холла, «Бельфеба» затонула около острова Уайт. Неожиданно налетевший шторм. Но, как оказалось позднее, это кораблекрушение спасло нашу коллекцию. Нет нужды говорить вам, что могло бы произойти в ином случае.
Нужды действительно не было. Множество библиотек, перевезенных во Францию для сохранности на время Гражданской войны, стали собственностью французской короны согласно Droit d'Aubaine , то есть праву наследования имущества после смерти их владельцев. Участь, которую книги сэра Амброза несомненно разделили бы после смерти лорда Марчмонта.
— Я обнаружила эту опись в том подвале, где хранился архив, — продолжала Алетия. — На дне гроба, через день после того, как вы покинули Понтифик-Холл. Иначе я, безусловно, сразу отдала бы ее вам. — Не вставая с кровати, она чуть подалась вперед. — Очень подробная, как вы можете заметить.
— И здесь упоминается наш манускрипт?
— Разумеется. Но это еще не самое интересное. Пожалуйста, не желаете ли взглянуть на последнюю страницу? Там вы обнаружите, что библиотеку описывал и оценивал человек, которому лорд Марчмонт поручил продать ее.
Опись состояла по меньшей мере из пятидесяти листов, бесконечная череда имен авторов, названий, издателей, цен. У меня закружилась голова. Слишком много каталогов пришлось мне перечитать за тот день. Но последняя страница оказалась пустой, как я увидел, если не считать нескольких слов, написанных в конце листа: «На 15 февраля 1651 года вышеперечисленная книжная коллекция оценивается суммой 47 000 фунтов стерлингов; оценку производил Генри Монбоддо, Уэмбиш-парк, Хантингдоншир».
Я почувствовал неприятную тяжесть в животе и, подняв глаза, обнаружил, что Алетия внимательно следит за моей реакцией.
— Генри Монбоддо, — задумчиво пробормотала она. — Человек, хорошо известный среди роялистских изгнанников в Голландии и Франции.
— Значит, вы знали его?
— Разумеется, знала. — Она взяла у меня опись и аккуратно положила ее обратно в сумку. — Или, вернее, я встречалась с ним по делу один или два раза. В то время он работал в Антверпене, — продолжала она, столбики кровати тихо скрипнули, когда она вновь села на свое место. — Торговец картинами и другими произведениями искусства. Он устраивал распродажи многих библиотек и картинных галерей, включая коллекции Йорк-хауса. Вам известно о них?
Я кивнул, вспоминая каталог Пикванса за 1654 год с описанием предметов из «замечательной коллекции» младшего герцога Бекингема.
— Мы все тогда переживали тяжелые времена. Бекингем также сидел без денег. Йорк-хаус конфисковали, и многие из сокровищ, собранных его отцом, достались людям Кромвеля. Поэтому в сорок восьмом году, для пополнения доходов герцога, Монбоддо продал около двух сотен его картин. И получил за них приличную сумму, поскольку недавно был подписан Вестфальский мир, и, следовательно, грабительские источники грозили иссякнуть. И правда, после Вестфальского мира поток ценностей вполне мог прекратиться совсем, если бы закончились беспорядки здесь, в Англии.
— Значит, Монбоддо продавал книги и картины для обедневших изгнанников? Для всех тех, чьи поместья были конфискованы?
Она кивнула:
— Он находил покупателей для их художественных коллекций. Герцогов и принцев, которые хотели украсить ими свои библиотеки и кабинеты. Он наладил связи со всеми странами христианского мира. Мой отец не раз имел с ним дело, занимаясь поставками для коллекций императора Рудольфа.
— Вы хотите сказать, что сэр Амброз тоже встречался с Монбоддо?
— Да. Гораздо раньше, конечно. Монбоддо вел переговоры с такими посредниками, как мой отец, и получал за это отличные комиссионные. — Она перевела взгляд на книгу Агриппы, которую я держал в руке. — Мне кажется, как раз с ним он вел переговоры в Вене по поводу покупки коллекции фон Штайнера. О деятельности Монбоддо ходило много слухов, — добавила она. — Поговаривали, что он обслуживал не только роялистов, которым не под силу было платить налоги со своих имений, но и клиентов совсем другого рода.
Замолчав, она вытащила из складок своей юбки какой-то предмет, и из-за тусклого освещения спальни мне не сразу удалось распознать в нем трубку, которую Алетия со знанием дела принялась набивать табаком. Я ожидал, что она протянет трубку мне, но удивился, увидев, как она привычным движением закусила ее зубами. Лицо ее озарялось оранжевым светом, пока она разжигала трубку огоньком свечи.
— Извините, — сказала она, с наслаждением вдохнув дым и взмахнув свечой, чтобы погасить пламя. — Виргинский табак. Лист огневой сушки Nicotiana trigonophylla , на редкость ароматный сорт. Сэр Уолтер Рэли уверяет, что табак вреден для здоровья, но лично я всегда считала, что послеобеденное курение отлично способствует пищеварению, особенно если курить глиняную трубку. У моего отца когда-то был калюмет , — продолжала она, глядя на облачко дыма, медленно проплывавшее между нами. — Такая длинная трубка из глиняной чашечки и тростникового черенка, срезанного на берегу Чесапикского залива. Ее преподнес отцу вождь племени нантикоков в Виргинии.
— В Виргинии? — Сэр Амброз Плессингтон, этот многоликий Протей, декагон со всеми его таинственными боковыми гранями, нацепил очередную новую маску. Но я пришел сюда по другому делу. — Вы говорили, что Монбоддо…
— Да-да, мы говорили о Монбоддо, а не о моем отце. И не о Рэли. — Откинувшись назад, Алетия прилегла на кровати среди полдюжины разбросанных подушек, прислонив свою увенчанную спутанной шевелюрой голову к изголовью. — Да, есть немало историй, можно сказать даже легенд, о Генри Монбоддо.
— Что же это за легенды?
— Ну… с какой бы начать? — Она обхватила ладонью чашечку трубки и пару минут задумчиво разглядывала балдахин над головой, словно ища там вдохновения. — Во-первых, — продолжила она, — поговаривали, что это он ухитрился купить в тысяча шестьсот двадцать седьмом году мантуанскую коллекцию. В те дни он был художественным агентом короля Карла. Это всем известно. Он занимался такими же делами для герцога Бекингема. Старшего герцога, я имею в виду сэра Джорджа Вильерса, лорд-адмирала. Для этих-то двух заказчиков Монбоддо прочесывал королевские дворы и художественные мастерские Европы, доставляя в Англию всевозможные сокровища. Книги, живопись, статуи… все, что могло бы потрясти воображение этих двух великих знатоков. — Алетия сделала очередную глубокую затяжку, и покачнувшаяся глиняная трубка сверкнула передо мной. — Вы слышали о мантуанской коллекции?
Я кивнул:
— Разумеется.
Кто же о ней не слышал? Множество картин Тициана, Рафаэля, Корреджо, Караваджо, Рубенса и Джулио Романе, все куплены королем Карлом за 15 000 фунтов стерлингов — в общем, почти даром, учитывая подлинную ценность коллекции. Эти картины висели в галереях Уайт-холла до тех пор, пока Кромвель и его свора филистеров не продали их, чтобы расплатиться с долгами. На мой взгляд, именно в этом величайший позор правления Кромвеля — он ограбил весь наш народ.
— В двадцатые годы шелковая промышленность Мантуи пришла в упадок, — продолжала Алетия, — и поэтому Гонзаги испытывали сильный недостаток в средствах. Король Карл, конечно, тоже, но его подобные мелочи волновали мало, когда дело касалось живописи, особенно тех чудесных и драгоценных картин, что украшали мантуанское собрание. Он не поверил своим ушам, впервые получив сообщение из Мантуи об этой сделке. В стране немедленно ввели специальный налог, и Монбоддо добыл недостающие деньги вместе с сэром Филиппом Бурламаки, главным королевским финансистом. И одновременно, разумеется, Бурламаки собирал средства для оснащения флота, сотни кораблей для похода Бекингема в Иль-де-Ре, где протестантов Ла-Рошели держали в осаде войска кардинала Ришелье. Неудачное стечение обстоятельств, — пробормотала она. — Король был вынужден выбирать между кораблями и картинами.
Но он выбрал картины. Я отлично знал эту историю. Он поставил картины выше жизней своих моряков и осажденных гугенотов, доведя до нищеты свой флот, чтобы заплатить мантуанцам. Пять тысяч английских моряков на прогнивших судах умерли голодной смертью или были разбиты в пух и прах французскими войсками, и кто знает, сколько еще гугенотов погибло в Ла-Рошели. Этот поход закончился настоящей катастрофой, еще более полной, чем набег Бекингема на Кадис двумя годами раньше. Итак, картины мантуанской коллекции — все эти образы Девы Марии и святого семейства — были обагрены кровью протестантов, за них поплатились жизнью английские моряки и защитники Ла-Рошели.
— Эта прекраснейшая коллекция стала позором протестантской Европы, — сказала Алетия, — как и сокровища, собранные Бекингемом в Йорк-хаусе. Ведь Бекингем не только возглавил тот неудачный поход, но и устроил женитьбу короля Карла на сестре Людовика Тринадцатого, а также предоставил французскому флоту корабли, с которыми Ришелье продолжал громить Ла-Рошель и позднее полуголодный английский флот. Так что ж удивительного в том, что Кромвель пожелал продать обе коллекции, как из Йорк-хауса, так и из Уайтхолла? — Она умолкла и задумчиво втянула в себя табачный дым. — Но тут, господин Инчболд, уже начинается другая история.
Я сосредоточенно хмурился в сумраке спальни, пытаясь ухватить все хитросплетения, собрать воедино всех действующих лиц: Бекингема, Монбоддо, короля Карла, Ришелье.
— Неужели вы считаете, что Монбоддо занимался продажей не только мантуанской коллекции, но и картин из Йорк-хауса?
— Так я полагаю.
— Значит, он был на стороне Кромвеля?
— Нет, он играл на стороне кого-то другого. Судя по слухам, Монбоддо был тайным агентом кардинала Мазарини, первого министра Франции, протеже Ришелье. Все знали, что Мазарини надеялся заполучить те сокровища, что продавал Кромвель. Монбоддо, конечно, старательно заметал следы, как и Мазарини, но мой муж счел слухи достоверными. Поэтому он отказался от посреднических услуг Монбоддо и не пожелал расстаться ни с одним томом, хотя в те годы мы были бедны, как церковные крысы.
— Но почему лорд Марчмонт был так решительно настроен именно против этой сделки? Правда, Англия могла бы утратить отличную коллекцию. Что было бы очень печально. Но мы же больше не воевали с Францией. В то время они уже были нашими союзниками в войне, которую Кромвель затеял против Испании.
— Да, но тут были затронуты принципы. Существовали определенные препятствия.
Она нерешительно помолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Но наконец, когда очередное облачко дыма рассеялось, она пояснила, что подобная сделка противоречила бы воле ее отца, высказанной в завещании, где оговаривалось, что его коллекцию не следует продавать по частям, а тем более отдавать ее в руки сторонников римско-католической церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60