Упаковали на совесть, рекомендую
Но долго ли?
Действительно ли я хочу выбраться отсюда? Хочу ли убежать? И можно ли вообще жить рядом с печью, в которой сжигают трупы?
Дверь приоткрывается, люди проходят мимо меня. От доносящихся из помещения звериных голосов веет ужасом и смертью.
Я весь превращаюсь в слух, зрение, обоняние, предчувствия, страх…
Дверь распахивается настежь – люди вталкивают тележку на резиновых колесах.
Мне с пола виден приглушенный свет горящих с той стороны ламп. Я бегу зигзагами, укрывшись между колес тележки, которые то и дело задевают за мои бока.
Я останавливаюсь, ослепленный ярким светом. Склонившиеся над столами люди не замечают меня, не смотрят в мою сторону. Тянущаяся вдоль стены связка труб кажется мне безопасным укрытием. Отваливающаяся пластами, растрескавшаяся серая краска позволяет мне забраться повыше и увидеть, что же делается там, на столах.
Крысы с открытыми сердцами, бьющимися в свете ламп. Крысы без внутренностей, выпотрошенные, разодранные, разрезанные, распластанные на досках, столах, подносах, пришпиленные к стеклянным пластинам, распятые на стенах. Крысы, с которых содрана шкура, сгустки обнаженных живых тканей, мышц, костей, жил, с глазами без век, с розовыми деснами и скрежещущими зубами. Крысы с сердцами и легкими, пульсирующими отдельно от них – в банках, соединенных с ними проводами и трубками, по которым течет кровь. Крысиные головы, пытающиеся пищать, дышать, спать…
Крысиные мозги с глазными яблоками, блеск которых говорит о том, что они живут и видят, хотя и остаются неподвижными. Крысиные кишки, двигающие перевариваемую пищу от гортани к заднему проходу.
Крысы без голов, со странно подергивающимися хвостами. Крысы с двумя, с тремя головами. Крысы, сросшиеся друг с другом спинами, не видящие и ненавидящие друг друга, но обреченные до конца своей жизни быть вместе.
Крысы, сросшиеся боками, рвущиеся каждая в другом направлении…
Крысы, часами плавающие в стеклянных емкостях, от стены до стены и обратно…
Крысы с воткнутыми в шею иглами. Крысы обескровленные, заполненные вместо крови какой-то бесцветной жидкостью. Крысы спящие и страдающие от бессонницы, бьющиеся головами о стеклянные стены.
Крысы, разрезанные на части, крысы, которых кормят через трубки. Одуревшие и безразличные ко всему крысиные самки.
С поднявшейся дыбом шерстью я пробираюсь по холодным белым помещениям среди крыс и людей в белых халатах, мимо колб, шприцев, пробирок, ампул, банок.
Когда люди подходят ближе, тела зверьков напрягаются, скрючиваются, сжимаются от ужаса. Лишь те, что плавают в стеклянных ваннах, поднимают головы и пищат в надежде, что смертельные враги помогут им выбраться из пучины.
Одни подходят к распятым тельцам со скальпелем в руках или вкалывают в них иглы, другие наполняют зерном и водой опустевшие кормушки и поилки.
Они проходят совсем рядом, задевая своими белыми халатами мои выставленные наружу любопытные ноздри. Я прижимаюсь к холодным кафельным плиткам – стараюсь не дышать, не существовать, не быть…
Сердце колотится все быстрее… Может, я умираю от страха? Но можно ли от страха умереть?
Вокруг меня шкафы, столы, стулья, трубы и провода. Здесь так мало мест, где можно спрятаться… Прижавшись боком к вибрирующему прибору, я жду, пока люди отойдут подальше.
Вижу впившиеся в меня глаза самки, плавающей в стеклянной емкости. Она уже тонет, уже наглоталась воды, у неё больше не осталось сил. Зрачки от напряжения расширены, налитые кровью глазные яблоки вот-вот выскочат наружу из черно-белой головы. Мелкие волны, вызванные беспрерывными движениями её лапок, заливают ей мордочку. Она доплывает до противоположной стенки, царапает коготками стекло, делает ещё один круг, ещё раз смотрит на меня и с головой уходит под воду. Лапки её отчаянно дергаются, она кашляет, выныривает на поверхность, снова погружается в воду и в судорогах опускается на дно. Сквозь стеклянную стенку я совсем рядом с собой вижу её раскрытый рот и неподвижные вытаращенные глаза.
Люди вытаскивают её щипцами за хвост из стеклянной ванны, поднимают вверх, рассматривают, трогают, издают гортанные звуки, распластывают на стекле и режут сверкающим лезвием.
Уже принесли следующую жертву – темного самца. Он отчаянно пищит. Люди бросают его в воду. Монотонно булькая и свистя, они рисуют на белых карточках черные точки и линии.
Темный самец быстро плавает вдоль стенок, тщетно пытаясь выбраться.
Он так перепуган, что даже не видит меня. Я сижу между стопками бумаг – сжавшись в комок и не смея даже шевельнуться.
… Меня они тоже бросили бы в воду, где я плавал бы до тех пор, пока не утонул, или оставили бы медленно умирать, распятого на одном из этих блестящих стекол…
Быстро плавающий самец движениями лапок поднимает все более сильную волну и вдруг захлебывается залившей мордочку водой. Он отчаянно пищит, и от его голоса мне становится все страшнее, я чувствую, как меня охватывает паника. Я больше ни минуты не смогу вынести этот писк.
Соскальзываю вниз по трубам – на пол, покрытый коричневым кафелем.
Меня снова ослепляет блеск ламп. Кругом – белые халаты, забрызганные кровью. Они стоят у столов и сверкающими лезвиями режут на части вырывающихся зверьков. Чтобы заглушить крики, мордочки несчастных заклеены широким пластырем.
Я смотрю на распластанные тела, на вываливающиеся из животов кишки, на вытащенных из животов матерей недоразвитых крысят, на выпотрошенные туловища, которые ещё продолжают жить, содрогаются, трясутся, но уже не могут вырваться, отскочить, убежать…
Я боюсь, что в любой момент кто-нибудь из этих белых халатов подойдет ко мне и я окончу свои дни на одном из этих столов с заклеенной мордочкой и выпотрошенными внутренностями.
Ножи в руках людей отблескивают отраженным в свете ламп красным цветом крови.
Я осторожно выбираюсь из своего укрытия. Кратчайшая дорога к выходу идет под столом – надо пробраться к дверям в следующую камеру пыток.
Успею ли я преодолеть это расстояние? Или лучше пойти более длинным, но безопасным путем вдоль стены?
Стоящий рядом с металлическим столом человек в белом халате раскачивается на широко расставленных ногах. Я слышу приглушенный писк разрезаемой скальпелем крысы. Высовываю вперед мордочку, осматриваюсь, прыгаю между расставленными ногами. Человек повернулся, его тяжелая нога в шлепанце на пластиковой подошве скользнула прямо над моей спиной. Каблуком он прищемил мне хвост. Я поворачиваю голову и вонзаю зубы в белую полоску тела над краем носка. Дергаю головой и вырываю кусок кожи. Человек кричит и яростно топает ногами.
Но я уже далеко – бегу вдоль металлического сточного желоба. Запыхавшись, останавливаюсь у стальной ножки следующего стола. Сзади доносились шум, крики, топот. Укус должен был быть болезненным. Я вижу, как под стол заглядывают разгневанные лица, как меня ищут огромные глаза, вижу шипящие рты… Я застываю рядом с серебристыми контейнерами, зная, что на их фоне меня почти не видно. Лица исчезли. Только белизна мелькающих халатов и дребезжание голосов напоминают о том, что люди все ещё продолжают разыскивать меня. Я останавливаюсь у прижатой к стене створки распашной двери. Что делать дальше? В какую сторону бежать?
Кто-то берется за ручку двери. Раздаются булькающие звуки голосов, мне становится страшно, и я делаю рывок в незнакомый коридор.
Клетки, битком набитые крысами… Они кусают друг друга, дрожат от страха, бьются о стенки… или лежат неподвижно, сонные и ленивые… Знают ли они, что ждет их за той дверью?
Я бегу мимо клеток. Не останавливаюсь, хотя резкий запах самок и привлекает меня. Чуть дальше на стенах замечаю зацементированные следы старых крысиных нор. Проползаю под сеткой, преграждающей проход в следующее помещение. Здесь в тесных клетках мяукают кошки, лают собаки, кудахчут куры. Стонут, жалуются, воют, грызут прутья, рвут металлические сетки, царапают, клюют…
Отсюда нет выхода, нет никакой возможности бежать, нет никаких шансов.
Бетонные стены, яркие лампы, решетки. Темные лохматые фигуры длинноруких людей с сильными мускулистыми руками и горящими глазами. Волосатая рука сквозь прутья пытается схватить меня.
Еще одно помещение без окон, залитое ярким, режущим глаза светом.
В бетонных норах за толстыми прутьями сидят люди в серых одеждах с нашитыми спереди заплатами. Их покрасневшие глаза смотрят на меня равнодушно, как будто не замечая. Они стонут, кашляют, тяжело, со свистом дышат… Выбраться бы…
Сток! Где-то здесь должно быть отверстие для смыва человеческих отходов. Заполненная водой раковина, в которую достаточно нырнуть – и окажешься внутри трубы, по которой, цепляясь за стенки, можно спуститься вниз, в каналы.
Но только где оно? Где это отверстие надежды? Как мне к нему пробраться? Высокие, крепкие люди в тяжелых сапогах, с палками в руках ведут голых, согбенных, босых. Бросают их в клетки и норы.
Шарканье тяжелых сапог подгоняет меня. Я бегу серединой коридора… И вдруг слышу доносящийся из-за стены шум. Знакомый шум смывающей человеческие испражнения воды – голос моего шанса на выживание. Я бегу туда, откуда раздался этот звук, и сердце готово выпрыгнуть у меня из груди.
Вот оно! Коридор заканчивается дверью, из-под которой сочится слабый свет. Дверь закрыта.
Я мечусь у порога. Грызу, царапаю, бросаюсь всем телом на гладкие, пахнущие краской доски. Из-за двери доносится сначала шум водопада, а затем мелодичное журчание наполняющегося резервуара. Яростно грызу косяк двери, вонзаю коготки в краску.
Вдруг над моей головой дергается блестящая ручка. Дверь открывается. Я отскакиваю в сторону. Высокая тень заслоняет свет. Я отталкиваюсь от стены и бросаюсь вперед. Это мой последний шанс…
Черно-белая шахматная доска пола, высокая булькающая раковина унитаза. Я кидаюсь головой вниз, разгребаю лапками воду. Свет остается далеко позади.
Я уже на другой стороне, в полого уходящей вниз короткой металлической трубе. Вокруг полная темнота. На ощупь, с помощью слуха и торчащих в стороны вибриссов подбираюсь к краю широкой, уходящей вертикально вниз трубы, стенки которой покрыты слизью и ржавчиной.
И тут меня подхватывает рвущийся сверху бурный поток…
Я слышу тихий шум волн, накатывающих на песчаный берег, и отдаленный крик бекаса. Открываю глаза и вижу туман, сквозь который с трудом пробивается непонятный свет.
Что это? Луна? Фонарь?
Ночь без теней, темное море, тишина, которую нарушают лишь шум волн и доносящийся издалека голос птицы.
Я встаю и на дрожащих, подгибающихся подо мной лапах плетусь к воде.
Волна захлестывает песок вокруг меня, накатывает сзади, заливает хвост, брюхо, лапки. Вода проходит подо мной, унося с собой песчинки и сталкивая меня все ниже к морю. Солоновато-горький вкус врывается в рот, в желудок. Еще более сильная волна окатывает меня с головой. Капли попадают в глаза, на усы, в ноздри. Я чувствую жжение и боль, встаю на задние лапки и стряхиваю воду.
Неожиданно накатывается ещё более сильная волна, чем все предшествующие. Я чувствую, как песок уходит у меня из-под лап, делаю резкий рывок прочь с мелководья и. покачиваясь из стороны в сторону, ковыляю к дюнам. Лапки глубоко вязнут в песке. Сзади слышу шум крыльев и от страха почти целиком зарываюсь в мелкие песчинки.
Я пытаюсь вспомнить – где я? Как я попал сюда, на этот берег, которого никогда в жизни не видел? И все же бреду вперед и вперед, с трудом передвигая ноющие от боли лапки. Вскоре я утыкаюсь прямо в каменную стену.
Я кружу внизу под этой стеной, поглядывая вверх и размышляя: удастся ли мне забраться или запрыгнуть на нее? Ведь я же не знаю, высокая она или нет, – верх стены закрыт от моих глаз густой пеленой тумана. Но сейчас я чувствую себя слишком усталым даже для того, чтобы просто попытаться. И все же я упорно иду вперед в надежде найти какую-нибудь щель, дыру или нишу, где можно укрыться хотя бы на время.
Мимо меня снова пролетела птица, и я вздрогнул, потому что вспомнил вдруг все, что со мной случилось, вспомнил крик скворцов и падение в темную пропасть трубы, вспомнил печь, коридоры и залы, где убивали зверей, вспомнил бегство и спасительный нырок в отверстие канализационной трубы…
Я пищу, пищу так громко, как только могу, – в надежде, что мне ответит хоть какая-нибудь крыса. Тишина. Я совсем один…
Я понемногу вспоминаю мельчайшие детали всего, что со мной случилось перед тем, как я попал сюда…
Кожу все ещё продолжает щипать от соленой морской воды. Может, я ободрал себе бок, падая в пахнущую трупным дымом пропасть?
Распухший кончик хвоста посинел. Кто наступил на него? Тот человек, который резал живую крысу?
А может, мне все это приснилось? Лучше бы все это было сном…
Я лежу, глядя в заслонившую горизонт темноту. Страх судорогой сводит горло. Песок подо мной сухой, мягкий, прохладный. Голова падает на лапки. Дыхание раздувает песчинки вокруг мордочки. В подшерсток мне набиваются маленькие ракообразные и песчаные блохи.
Я засыпаю против своей воли. Я боюсь сна – ведь он может оказаться куда опаснее и страшнее, чем этот незнакомый берег моря, над которым кружат хищные птицы.
Утро. Серый край неба розовеет, я слышу крики рассевшихся на каменной стене чаек. Они не замечают меня, потому что легкий ветерок присыпал песком мой хвост и большую часть туловища.
Птичий гомон заставляет меня поглубже зарыться в песок. Наконец чайки улетели на берег. Я отряхиваю шерсть от песка и прозрачных рачков, которые высоко подпрыгивают и сверкают, как искорки. Быстро бегу вдоль стены, пытаясь найти хоть какую-нибудь дыру.
Лестница – гладкие серые плиты – была совсем рядом, и если бы ночью я не падал от усталости, я уже давно был бы далеко отсюда.
Я перепрыгиваю со ступеньки на ступеньку, не обращая внимания на крик воробьев, которые пытаются привлечь ко мне внимание чаек. Лестница заканчивается широкой, посыпанной гравием площадкой. Я бегу по тротуару вдоль балюстрады, сворачиваю к кустам, растущим на другой стороне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Действительно ли я хочу выбраться отсюда? Хочу ли убежать? И можно ли вообще жить рядом с печью, в которой сжигают трупы?
Дверь приоткрывается, люди проходят мимо меня. От доносящихся из помещения звериных голосов веет ужасом и смертью.
Я весь превращаюсь в слух, зрение, обоняние, предчувствия, страх…
Дверь распахивается настежь – люди вталкивают тележку на резиновых колесах.
Мне с пола виден приглушенный свет горящих с той стороны ламп. Я бегу зигзагами, укрывшись между колес тележки, которые то и дело задевают за мои бока.
Я останавливаюсь, ослепленный ярким светом. Склонившиеся над столами люди не замечают меня, не смотрят в мою сторону. Тянущаяся вдоль стены связка труб кажется мне безопасным укрытием. Отваливающаяся пластами, растрескавшаяся серая краска позволяет мне забраться повыше и увидеть, что же делается там, на столах.
Крысы с открытыми сердцами, бьющимися в свете ламп. Крысы без внутренностей, выпотрошенные, разодранные, разрезанные, распластанные на досках, столах, подносах, пришпиленные к стеклянным пластинам, распятые на стенах. Крысы, с которых содрана шкура, сгустки обнаженных живых тканей, мышц, костей, жил, с глазами без век, с розовыми деснами и скрежещущими зубами. Крысы с сердцами и легкими, пульсирующими отдельно от них – в банках, соединенных с ними проводами и трубками, по которым течет кровь. Крысиные головы, пытающиеся пищать, дышать, спать…
Крысиные мозги с глазными яблоками, блеск которых говорит о том, что они живут и видят, хотя и остаются неподвижными. Крысиные кишки, двигающие перевариваемую пищу от гортани к заднему проходу.
Крысы без голов, со странно подергивающимися хвостами. Крысы с двумя, с тремя головами. Крысы, сросшиеся друг с другом спинами, не видящие и ненавидящие друг друга, но обреченные до конца своей жизни быть вместе.
Крысы, сросшиеся боками, рвущиеся каждая в другом направлении…
Крысы, часами плавающие в стеклянных емкостях, от стены до стены и обратно…
Крысы с воткнутыми в шею иглами. Крысы обескровленные, заполненные вместо крови какой-то бесцветной жидкостью. Крысы спящие и страдающие от бессонницы, бьющиеся головами о стеклянные стены.
Крысы, разрезанные на части, крысы, которых кормят через трубки. Одуревшие и безразличные ко всему крысиные самки.
С поднявшейся дыбом шерстью я пробираюсь по холодным белым помещениям среди крыс и людей в белых халатах, мимо колб, шприцев, пробирок, ампул, банок.
Когда люди подходят ближе, тела зверьков напрягаются, скрючиваются, сжимаются от ужаса. Лишь те, что плавают в стеклянных ваннах, поднимают головы и пищат в надежде, что смертельные враги помогут им выбраться из пучины.
Одни подходят к распятым тельцам со скальпелем в руках или вкалывают в них иглы, другие наполняют зерном и водой опустевшие кормушки и поилки.
Они проходят совсем рядом, задевая своими белыми халатами мои выставленные наружу любопытные ноздри. Я прижимаюсь к холодным кафельным плиткам – стараюсь не дышать, не существовать, не быть…
Сердце колотится все быстрее… Может, я умираю от страха? Но можно ли от страха умереть?
Вокруг меня шкафы, столы, стулья, трубы и провода. Здесь так мало мест, где можно спрятаться… Прижавшись боком к вибрирующему прибору, я жду, пока люди отойдут подальше.
Вижу впившиеся в меня глаза самки, плавающей в стеклянной емкости. Она уже тонет, уже наглоталась воды, у неё больше не осталось сил. Зрачки от напряжения расширены, налитые кровью глазные яблоки вот-вот выскочат наружу из черно-белой головы. Мелкие волны, вызванные беспрерывными движениями её лапок, заливают ей мордочку. Она доплывает до противоположной стенки, царапает коготками стекло, делает ещё один круг, ещё раз смотрит на меня и с головой уходит под воду. Лапки её отчаянно дергаются, она кашляет, выныривает на поверхность, снова погружается в воду и в судорогах опускается на дно. Сквозь стеклянную стенку я совсем рядом с собой вижу её раскрытый рот и неподвижные вытаращенные глаза.
Люди вытаскивают её щипцами за хвост из стеклянной ванны, поднимают вверх, рассматривают, трогают, издают гортанные звуки, распластывают на стекле и режут сверкающим лезвием.
Уже принесли следующую жертву – темного самца. Он отчаянно пищит. Люди бросают его в воду. Монотонно булькая и свистя, они рисуют на белых карточках черные точки и линии.
Темный самец быстро плавает вдоль стенок, тщетно пытаясь выбраться.
Он так перепуган, что даже не видит меня. Я сижу между стопками бумаг – сжавшись в комок и не смея даже шевельнуться.
… Меня они тоже бросили бы в воду, где я плавал бы до тех пор, пока не утонул, или оставили бы медленно умирать, распятого на одном из этих блестящих стекол…
Быстро плавающий самец движениями лапок поднимает все более сильную волну и вдруг захлебывается залившей мордочку водой. Он отчаянно пищит, и от его голоса мне становится все страшнее, я чувствую, как меня охватывает паника. Я больше ни минуты не смогу вынести этот писк.
Соскальзываю вниз по трубам – на пол, покрытый коричневым кафелем.
Меня снова ослепляет блеск ламп. Кругом – белые халаты, забрызганные кровью. Они стоят у столов и сверкающими лезвиями режут на части вырывающихся зверьков. Чтобы заглушить крики, мордочки несчастных заклеены широким пластырем.
Я смотрю на распластанные тела, на вываливающиеся из животов кишки, на вытащенных из животов матерей недоразвитых крысят, на выпотрошенные туловища, которые ещё продолжают жить, содрогаются, трясутся, но уже не могут вырваться, отскочить, убежать…
Я боюсь, что в любой момент кто-нибудь из этих белых халатов подойдет ко мне и я окончу свои дни на одном из этих столов с заклеенной мордочкой и выпотрошенными внутренностями.
Ножи в руках людей отблескивают отраженным в свете ламп красным цветом крови.
Я осторожно выбираюсь из своего укрытия. Кратчайшая дорога к выходу идет под столом – надо пробраться к дверям в следующую камеру пыток.
Успею ли я преодолеть это расстояние? Или лучше пойти более длинным, но безопасным путем вдоль стены?
Стоящий рядом с металлическим столом человек в белом халате раскачивается на широко расставленных ногах. Я слышу приглушенный писк разрезаемой скальпелем крысы. Высовываю вперед мордочку, осматриваюсь, прыгаю между расставленными ногами. Человек повернулся, его тяжелая нога в шлепанце на пластиковой подошве скользнула прямо над моей спиной. Каблуком он прищемил мне хвост. Я поворачиваю голову и вонзаю зубы в белую полоску тела над краем носка. Дергаю головой и вырываю кусок кожи. Человек кричит и яростно топает ногами.
Но я уже далеко – бегу вдоль металлического сточного желоба. Запыхавшись, останавливаюсь у стальной ножки следующего стола. Сзади доносились шум, крики, топот. Укус должен был быть болезненным. Я вижу, как под стол заглядывают разгневанные лица, как меня ищут огромные глаза, вижу шипящие рты… Я застываю рядом с серебристыми контейнерами, зная, что на их фоне меня почти не видно. Лица исчезли. Только белизна мелькающих халатов и дребезжание голосов напоминают о том, что люди все ещё продолжают разыскивать меня. Я останавливаюсь у прижатой к стене створки распашной двери. Что делать дальше? В какую сторону бежать?
Кто-то берется за ручку двери. Раздаются булькающие звуки голосов, мне становится страшно, и я делаю рывок в незнакомый коридор.
Клетки, битком набитые крысами… Они кусают друг друга, дрожат от страха, бьются о стенки… или лежат неподвижно, сонные и ленивые… Знают ли они, что ждет их за той дверью?
Я бегу мимо клеток. Не останавливаюсь, хотя резкий запах самок и привлекает меня. Чуть дальше на стенах замечаю зацементированные следы старых крысиных нор. Проползаю под сеткой, преграждающей проход в следующее помещение. Здесь в тесных клетках мяукают кошки, лают собаки, кудахчут куры. Стонут, жалуются, воют, грызут прутья, рвут металлические сетки, царапают, клюют…
Отсюда нет выхода, нет никакой возможности бежать, нет никаких шансов.
Бетонные стены, яркие лампы, решетки. Темные лохматые фигуры длинноруких людей с сильными мускулистыми руками и горящими глазами. Волосатая рука сквозь прутья пытается схватить меня.
Еще одно помещение без окон, залитое ярким, режущим глаза светом.
В бетонных норах за толстыми прутьями сидят люди в серых одеждах с нашитыми спереди заплатами. Их покрасневшие глаза смотрят на меня равнодушно, как будто не замечая. Они стонут, кашляют, тяжело, со свистом дышат… Выбраться бы…
Сток! Где-то здесь должно быть отверстие для смыва человеческих отходов. Заполненная водой раковина, в которую достаточно нырнуть – и окажешься внутри трубы, по которой, цепляясь за стенки, можно спуститься вниз, в каналы.
Но только где оно? Где это отверстие надежды? Как мне к нему пробраться? Высокие, крепкие люди в тяжелых сапогах, с палками в руках ведут голых, согбенных, босых. Бросают их в клетки и норы.
Шарканье тяжелых сапог подгоняет меня. Я бегу серединой коридора… И вдруг слышу доносящийся из-за стены шум. Знакомый шум смывающей человеческие испражнения воды – голос моего шанса на выживание. Я бегу туда, откуда раздался этот звук, и сердце готово выпрыгнуть у меня из груди.
Вот оно! Коридор заканчивается дверью, из-под которой сочится слабый свет. Дверь закрыта.
Я мечусь у порога. Грызу, царапаю, бросаюсь всем телом на гладкие, пахнущие краской доски. Из-за двери доносится сначала шум водопада, а затем мелодичное журчание наполняющегося резервуара. Яростно грызу косяк двери, вонзаю коготки в краску.
Вдруг над моей головой дергается блестящая ручка. Дверь открывается. Я отскакиваю в сторону. Высокая тень заслоняет свет. Я отталкиваюсь от стены и бросаюсь вперед. Это мой последний шанс…
Черно-белая шахматная доска пола, высокая булькающая раковина унитаза. Я кидаюсь головой вниз, разгребаю лапками воду. Свет остается далеко позади.
Я уже на другой стороне, в полого уходящей вниз короткой металлической трубе. Вокруг полная темнота. На ощупь, с помощью слуха и торчащих в стороны вибриссов подбираюсь к краю широкой, уходящей вертикально вниз трубы, стенки которой покрыты слизью и ржавчиной.
И тут меня подхватывает рвущийся сверху бурный поток…
Я слышу тихий шум волн, накатывающих на песчаный берег, и отдаленный крик бекаса. Открываю глаза и вижу туман, сквозь который с трудом пробивается непонятный свет.
Что это? Луна? Фонарь?
Ночь без теней, темное море, тишина, которую нарушают лишь шум волн и доносящийся издалека голос птицы.
Я встаю и на дрожащих, подгибающихся подо мной лапах плетусь к воде.
Волна захлестывает песок вокруг меня, накатывает сзади, заливает хвост, брюхо, лапки. Вода проходит подо мной, унося с собой песчинки и сталкивая меня все ниже к морю. Солоновато-горький вкус врывается в рот, в желудок. Еще более сильная волна окатывает меня с головой. Капли попадают в глаза, на усы, в ноздри. Я чувствую жжение и боль, встаю на задние лапки и стряхиваю воду.
Неожиданно накатывается ещё более сильная волна, чем все предшествующие. Я чувствую, как песок уходит у меня из-под лап, делаю резкий рывок прочь с мелководья и. покачиваясь из стороны в сторону, ковыляю к дюнам. Лапки глубоко вязнут в песке. Сзади слышу шум крыльев и от страха почти целиком зарываюсь в мелкие песчинки.
Я пытаюсь вспомнить – где я? Как я попал сюда, на этот берег, которого никогда в жизни не видел? И все же бреду вперед и вперед, с трудом передвигая ноющие от боли лапки. Вскоре я утыкаюсь прямо в каменную стену.
Я кружу внизу под этой стеной, поглядывая вверх и размышляя: удастся ли мне забраться или запрыгнуть на нее? Ведь я же не знаю, высокая она или нет, – верх стены закрыт от моих глаз густой пеленой тумана. Но сейчас я чувствую себя слишком усталым даже для того, чтобы просто попытаться. И все же я упорно иду вперед в надежде найти какую-нибудь щель, дыру или нишу, где можно укрыться хотя бы на время.
Мимо меня снова пролетела птица, и я вздрогнул, потому что вспомнил вдруг все, что со мной случилось, вспомнил крик скворцов и падение в темную пропасть трубы, вспомнил печь, коридоры и залы, где убивали зверей, вспомнил бегство и спасительный нырок в отверстие канализационной трубы…
Я пищу, пищу так громко, как только могу, – в надежде, что мне ответит хоть какая-нибудь крыса. Тишина. Я совсем один…
Я понемногу вспоминаю мельчайшие детали всего, что со мной случилось перед тем, как я попал сюда…
Кожу все ещё продолжает щипать от соленой морской воды. Может, я ободрал себе бок, падая в пахнущую трупным дымом пропасть?
Распухший кончик хвоста посинел. Кто наступил на него? Тот человек, который резал живую крысу?
А может, мне все это приснилось? Лучше бы все это было сном…
Я лежу, глядя в заслонившую горизонт темноту. Страх судорогой сводит горло. Песок подо мной сухой, мягкий, прохладный. Голова падает на лапки. Дыхание раздувает песчинки вокруг мордочки. В подшерсток мне набиваются маленькие ракообразные и песчаные блохи.
Я засыпаю против своей воли. Я боюсь сна – ведь он может оказаться куда опаснее и страшнее, чем этот незнакомый берег моря, над которым кружат хищные птицы.
Утро. Серый край неба розовеет, я слышу крики рассевшихся на каменной стене чаек. Они не замечают меня, потому что легкий ветерок присыпал песком мой хвост и большую часть туловища.
Птичий гомон заставляет меня поглубже зарыться в песок. Наконец чайки улетели на берег. Я отряхиваю шерсть от песка и прозрачных рачков, которые высоко подпрыгивают и сверкают, как искорки. Быстро бегу вдоль стены, пытаясь найти хоть какую-нибудь дыру.
Лестница – гладкие серые плиты – была совсем рядом, и если бы ночью я не падал от усталости, я уже давно был бы далеко отсюда.
Я перепрыгиваю со ступеньки на ступеньку, не обращая внимания на крик воробьев, которые пытаются привлечь ко мне внимание чаек. Лестница заканчивается широкой, посыпанной гравием площадкой. Я бегу по тротуару вдоль балюстрады, сворачиваю к кустам, растущим на другой стороне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25