» опять погасло. В креслах задних рядов не было никого, хотя бы отдаленно похожего на Люси. В самом конце находились еще два туалета. Оба были заняты. Мне пришло в голову, что фигура, которую я видел, могла направляться в туалет, а не возвращаться оттуда, а потому я подождал, пока они освободились. И смущенно улыбнулся пожилому почтенному азиату и мальчугану, который почему-то напомнил мне Дэниэла, сына Клер, крепыша с деловитыми ухватками.
Теперь я твердо и бесповоротно знал, что произошло с Даррилом Бобом. Люси явилась ему в ту ночь, когда я от него уехал, и он застрелился. «Радость моя, я дома!» Как-то раз полушутя она назвала наши отношения folie ? deux. Что происходит в тех случаях, когда один из двоих умирает? Но никто, кроме меня, этому не поверит. Полиция графства Най явится за мной и привяжет меня к их большому желтому стулу. Прошлое одержало победу.
К этому времени первый ночной фильм кончился, и к кабинкам выстроилась очередь. Я посторонился и отошел в хвост к аварийному выходу, за стеклом виднелись облачный слой внизу и звезды вверху — карта бесконечных вчерашних дней. Там все было таким же, как миллионы лет назад, — будто город, где чем дальше ты заглядываешь из центра, тем дальше ты возвращаешься во времени. Что удивительного, что прошлое преследует нас, раз оно сидит у нас на головах, как фетровая шляпа?
Когда я летел в Рено, моим соседом был летчик, работавший на фирму, сдающую в аренду реактивные самолеты. Мы разговорились, и я спросил его об авиакатастрофе, упомянутой в последних новостях, — пассажирский лайнер, летевший из Лос-Анджелеса, рухнул в океан после того, как экипаж сообщил о неполадках с хвостовыми стабилизаторами. Он был обходительным южанином, и я почувствовал, что могу задать ему вопросы, которых не решился бы коснуться при других обстоятельствах. Что, в сущности, произошло? Что было с пассажирами на борту?
— У вас там летел кто-то знакомый? — спросил он.
Я покачал головой:
— Просто нездоровое любопытство.
Он кивнул:
— Я решил, что следует спросить, потому что вам многое не стоило бы слушать, если вы знали кого-то из жертв.
— С этим все в порядке. Давайте!
— Ну, похоже, что они, когда все началось, были на высоте около тридцати тысяч футов. «Мы перевернулись», — в какой-то момент экипаж сообщил диспетчеру. Ну, иными словами, они летели шасси вверх. То есть пол стал потолком, и наоборот. Таким образом, все, кто был пристегнут, повисли на ремнях поперек живота примерно в десяти футах над потолком, который теперь стал полом. Давление на внутренности плюс, разумеется, дикий ужас почти наверное привели к тому, что примерно тогда же у значительного их числа опорожнились мочевые пузыри, а, может быть, и кишечники.
Он говорил по-мужски, маскируя не поддающееся описанию иронией и крутостью. Он поглядел на меня, проверяя, хочу ли я слушать дальше. Я хотел.
— Ладно. Ну, это те, кто пристегнулся правильно. Но многие не озаботились и попадали вниз, что привело к разным травмам. И в первую очередь — стюардессы, которым в подобных ситуациях положено руководить пассажирами. Что увеличило панику. Плюс младенцы и дети, а также старики, которые не расслышали предупреждения или замешкались. Кроме того, некоторые матери, которые сознательно расстегнулись, чтобы попытаться помочь своим упавшим детям.
Итак, все эти люди, многие из которых получили серьезные травмы, плещутся в различных выделениях и крови на потолке, который теперь стал полом, и догадайтесь, что происходит дальше? Экипаж справляется с управлением, и самолет выравнивается, снова перевернувшись. Они пикируют с тридцати тысяч примерно на пятнадцать, выходят из пике и выравниваются. Беда в том, что в процессе потолок салона снова стал потолком, и все распростертые на нем люди ударились под давлением в несколько атмосфер о то, что теперь снова стало полом.
Тут есть плюс и есть минус. Плюс — обстановка снова стала нормальной. Минус — большое число пассажиров получили тяжелые массированные травмы в той или иной форме. Сцена просто адская, и тот факт, что самолет вернулся в нормальное положение, еще более ее ухудшил. То есть вроде бы продолжается нормальный рейс «и они называют это завтраком?» с той только разницей, что салон завален неузнаваемыми фигурами, среди которых вполне могут находиться ваши близкие и любимые, перемазанные кровью и мочой, дерьмом и рвотой, и теперь они кричат от боли и ужаса, а самолет снова встряхивает, и он проваливается в завершающий штопор.
Все это длилось, согласно записям, около восьми минут. Восемь минут — долгое время. Вы когда-нибудь пробовали отсчитать восемь минут? Пробовали отсчитать одну минуту? Это долгое время. Ну, как бы то ни было, самолет теряет управление, входит в неконтролируемый штопор, за несколько секунд ухает вниз на двадцать тысяч футов, на секунду выравнивается, а затем рушится в океан.
Можно только надеяться, что удар о воду убил большинство их или хотя бы оглушил настолько, что они успели утонуть, не придя в сознание. После чего они опускаются на дно Тихого океана, и вокруг собираются его обитатели. Там водятся крабы величиной с дверь и кальмары величиной с грузовик. Им не требуется много времени, чтобы все подчистить. Чушь, которую вы читали о том, что нет уверенности, удастся ли поднять тела? Ну да, конечно. Дело-то в том, что поднимать им нечего. Пока спасатели доберутся туда, эти тела уже пройдут полную обработку. Конечно, они не собираются сообщать эти подробности горюющим родственникам.
— Я слышал, вас ищут за убийство в Неваде, сынок.
Я обернулся. Сказал это мужчина, сидевший в ряду позади меня.
— Казалось бы, в таком самолетище могли бы разместить побольше туалетов, — продолжал он.
— Послушайте, где женщина, которая сидела рядом с вами? Та, которая передала мне фотографию, которую я уронил?
— Там все еще пользуются стулом. Никаких этих ваших «привяжите их к каталке и сделайте им безболезненный укольчик». Нет, сэр, в Неваде просто приволакивают свидетелей, включают ток и танцуют рок-н-ролл, пока ваша кровь закипает, а глаза выскакивают из орбит.
Его низкий баритон был того же диапазона, что и рев двигателей. Мне бросились в глаза его тонкие, белые, женственные пальцы.
— Первое мое путешествие в Европу, — продолжал он. — Подарок ребятишек в честь моего ухода на пенсию.
Повернувшись к своему ряду, я перебрался через ноги мадам Дюпон и пристегнул ремни туже обычного.
Окно или проход? Я понял, что перестал быть оконником. Теперь я был нервным пассажиром. Не из-за того, что случилось с Люси. В полете мы не боимся падения, мы знаем, что оно куда менее вероятно, чем автокатастрофа на пути в аэропорт. Нет, дело в том, что полет заставляет нас помнить, что мы находимся МЕЖДУ. Нас не прельщают виды. Мы хотим уюта, быстрого обслуживания и легкого доступа к удобствам. В конце-то концов, только это и надежно.
Я надел наушники и нажал кнопку плейера. Музыка на пленке явилась для меня сюрпризом, монтаж мелодий, знакомых и нет. Я выключил ее и открыл плейер. Это была та кассета, которую презентовал мне Даррил Боб Аллен, когда я расстался с ним.
Ну что же, у него был хороший вкус как в отношении музыки, так и в отношении женщин. Я выслушал сотворенную им компиляцию, завершенную записью раннего Вэна Моррисона, под которую он танцевал, когда я приехал. Пленка кончилась, и после короткой паузы зазвучала вторая сторона.
И приходит ночь
Ммм. А-а-а. А это интересно. Да. О Боже! О мой трахнутый Боже! Еще, еще. Господи Иисусе Христе Всемогущий. Ну во-о-т. Хм. Фу-у. А ты жутко хорош, ты знаешь?
Хорош? Как?
Руками.
* * *
Хочешь вина?
Погоди, я еще парю.
Красное осталось?
Не знаю. Я ничего не знаю. Так хорошо?
* * *
Только белое. Поосторожнее, полно до краев.
А-а. Я словно плаваю в воздухе.
Так и есть. Твоя прелестная спина не касается матраса по меньшей мере на дюйм.
Правда?
* * *
У меня проблема.
Какая?
Просто я непрерывно хочу тебя трахать.
И это проблема? Почему?
По двум причинам. Во-первых, мой кругооборот уже не такой, каким был прежде. Когда мне было двадцать, я мог кончать пять раз на дню.
А я все еще кончаю двадцать раз за ночь.
Вам-то, чертовым бабам, хорошо.
Господи, вы, британцы, такие нытики.
* * *
Где ты была, когда мне было двадцать?
В колледже в Сан-Франциско.
Где и повстречала мистера Наилучшего.
Мистера Наихудшего.
Как жаль, что мы не встретились тогда.
Ты опять заныл.
Ты никогда этого не говоришь.
Чего — этого?
Никогда не говоришь, что тебе жаль, что мы не встретились тогда.
Извини, я не нытик.
Нет, тут другое. Ты этого даже не думаешь… А я ни о чем другом даже думать не способен, но тебе все равно.
Я не могу позволить себе думать об этом.
Почему?
Разве не очевидно?
Мне — нет.
Потому что, если бы мы сошлись тогда, Клер и Фрэнк не появились бы на свет.
Но мы могли бы иметь детей.
Да, но они были бы другие. Клер и Фрэнка тут не было бы. Ты правда законченный эгоист и хочешь, чтобы я хотела, чтобы мои дети никогда не родились?
А как насчет моих детей?
У тебя детей нет.
Вот именно.
* * *
У тебя грустный вид.
Нет-нет. Просто… Я сегодня увидела эту девочку… ну, эту женщину. На Шестьдесят пятой перед аптекой.
И что?
Она была вылитая Клер.
Это не могла быть Клер. Клер же в походе с этими ее друзьями.
Нет, ты не понимаешь. Я знала, что это не Клер, но тем не менее… Как альтернативная фигура, понимаешь? Она выглядела совсем такой же, но дело не в том. Суть… Ну, скажи же, чтобы я заткнулась. Такая занудливая заботливая мать-наседка.
Продолжай, я хочу понять.
Эта девушка, женщина, ну, не важно, она была как раз на самом пике. Ты понимаешь, о чем я?
Jeune fille en fleur?
Нет-нет. Именно, что наоборот. Она как раз у самого конца этой поры. Но она все-таки выглядела вроде бы юной и полной надежд. Но я-то увидела, что она утрахалась.
Ну и что тут плохого?
Я не шучу. Она припарковала трахнутый драндулет: белую «Тойоту Королла» многолетней выдержки — вся во вмятинах, а крышка багажника притянута к бамперу веревкой.
Расскажи мне про эту девушку.
Я и рассказываю про эту девушку. Машина же и была девушкой, как ты не понимаешь? Машина выглядела вышедшей в тираж, и она тоже. Она выглядела припухшей и измученной и окончательно вышедшей в тираж. И все еще была миловидной. Прежде она, наверное, была настоящей красавицей. Но красота снашивалась, и она понимала и ничем не могла помешать. Она ошибалась в выборах и будет ошибаться и дальше. Беда только в том, что с каждым разом ставка уменьшается.
Но при чем тут Клер?
Не знаю. Мне просто тревожно, и все.
Как-то не представляю, что ты способна тревожиться на пустом месте. Черт, тебе бы познакомиться с некоторыми из моих бывших.
Когда дело касается моих детей, я всегда тревожусь. Это естественно.
Так что тебя тревожит?
Только то, что я не всегда буду здесь, чтобы приходить им на помощь. А когда меня не станет, тебе будет все равно.
Нет, не будет.
Будет. Да и с какой стати. Ты только одного хочешь: трахать меня.
Признаю себя виновным полностью.
Так что они останутся без опоры. Из-за Фрэнка я не очень волнуюсь. Пусть он и не самый великий интеллектуал в мире, у него все будет в порядке. Но Клер такая неприспособленная.
Мне она неприспособленной не кажется. По-моему, она выкована из железа. Совсем как ты.
Если бы. Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось, когда меня не будет тут, чтобы все наладить. Я бы этого не перенесла.
Радость моя, не плачь. Все будет хорошо. Все-все будет хорошо.
* * *
Что с тобой?
Ничего.
Ты стал таким сумрачным. Сначала я, теперь ты. Черт, ну и пара же мы.
Я просто думаю о мистере Наихудшем.
Он прошлое, ты же знаешь.
Нет, я о себе. Мистер Не В Том Месте Не В То Время.
Ну а вторая причина? Что?
Ты же упомянул две проблемы. Одна заключается в том, что ты уже не молод, туп и полон малафьи. Так в чем вторая?
А, да ни в чем.
Давай-давай.
Нет, я просто… Ну, не знаю, иногда мне страшно, и все.
Страшно чего?
Не знаю. Просто это так сильно, понимаешь? То есть когда я гляжу, как ты лежишь тут. Я знаю, это звучит пошло, но я никогда прежде ни с кем такого не испытывал.
И как же бывало прежде?
Ну, нормально. Будто хочешь позавтракать. Вот в таком духе.
Ммм. Вареные яйца. Тартинки с маслом. Собственно говоря, я проголодалась.
Или как бритье, понимаешь?
Я никогда не брила ноги. То есть брила, когда мне было семнадцать. Но с тех пор — никогда.
Тебе это не требуется. Ты же не волосатая, ты пушистая, а это большая разница.
Но подмышки я брила всегда. Пока ты не попросил меня перестать. У нас это вроде как полагается.
Записано в Конституции?
Не подкалывай.
Вы, ребятки, такие тугие, поверить не могу.
Что поделать.
* * *
Что ты имел в виду, когда сказал, что это как бритье?
Время обслужить женушку. Только английский язык умудряется представить бритье чем-то волнующим. «На острие бритвы». В любом другом языке это синоним скуки. C'est vraiment rasant, ?a.
Да?
Конечно, нет. Не сейчас.
Ты хочешь сказать, что секс был сплошной скукой, пока ты не встретился со мной? Более лестного комплимента мне никто никогда не делал.
Не зазнавайся. Секс как таковой был вполне на высоте. Ну, в некоторых случаях. Просто у меня не возникало желания заниматься им без передышки.
Как отец Тристрама Шенди заводил свои часы.
А я не знал, что ты читала Стерна.
Ты обо мне много чего не знаешь.
Справедливо.
Не мрачней.
И не собираюсь.
Дай я попробую уточнить. Секс прежде был долгом, теперь он удовольствие. Ну, если это твоя главная проблема…
Слишком уж большое удовольствие, только и всего. Когда я с тобой, я забываю все остальное. Будто наркотик или что-то вроде.
Ты хочешь сказать: что-то вроде folie ? deux?
Именно.
Я чувствовала то же самое. И иногда это меня тревожит. Такое ощущение, будто мне тебя никогда не бывает достаточно. Но знаешь что? Мне все равно, плюс мы же тут ничего сделать не можем и на…
Ну, как раз это мы сделать и можем.
* * *
Послушай, ты можешь уехать, когда захочешь. Я уже тебе это говорила. Это слишком-слишком? Ты хочешь уехать?
Нет.
Тогда перестань ныть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16