Любое предложение вызывало ожесточенные споры, и по тому, насколько считался с мнением этих людей Фридберг, как он маневрировал, было ясно, что, даже объединившись с Джонсоном, он не в состоянии материально поднять это дело, по всей вероятности, из-за отсутствия свободных средств. Время от времени то Фридберг, то Джонсон поворачивались к Гюставу, спрашивали, искали подтверждения — сначала по отдельным деталям, но очень скоро и по вопросам более общим. Дело в том, что Джонсону и Фридбергу Гюстав представлялся верным союзником, — разве они не поставили его во главе СКОПАЛа? И разве это не означало, что они уже заплатили ему за помощь, согласие и поддержку? Таким образом, Гюстав принадлежал теперь к их лагерю, он получил свою мзду и был в известной мере связан по рукам и ногам. Он это чувствовал и невольно злился на то, что его, который раньше сам все решал, сам ворочал делами, обстоятельства низвели до положения угодливого слуги, которое было ему невыносимо. Тем не менее он выступал на стороне двух американцев; правда, в какую-то минуту он поймал себя на мысли: «Там еще видно будет», — но тут же сказал себе, что это глупость, ничем на сегодня не подкрепленная.
Совещания продолжались три дня. И спорам конца не было. Трудности возникали ежеминутно, порожденные тугодумием неповоротливого гамбуржца, коварством О'Балли, внезапными вспышками нетерпеливого Беллони, непроходимой глупостью посланца мадам Каппадос.
— А в какую это выльется сумму для моей доверительницы? — спрашивал, например, он.
Когда же ему называли ее, он принимался спорить, торговаться, требуя более высокого процента прибылей, потом уступал, но вечно был недоволен, так что Джонсон в какой-то момент не выдержал:
— У нас в Америке…
— А мы не в Америке, — возразил этот субъект, — и я представляю здесь мадам Каппадос. Я должен защищать ее интересы и давать ей советы относительно дела в целом… и того, какую прибыль это ей принесет. Если у меня возникнет хоть малейшее сомнение в целесообразности ее участия, я предпочту отговорить ее.
Было ясно, что он не лжет, что именно так он и поступит, а деньги мадам Каппадос были нужны, и Фридберг, обменявшись взглядом с Джонсоном, уступал. Тем не менее, несмотря на все словоизвержения этого типа и О'Балли, а также нелепые возражения тугодума-гамбуржца, Гюстав к концу вторых суток отчетливо понял, что Фридберг с Джонсоном одержат победу. Они были более сильными, более изворотливыми, более решительными, и поскольку идея принадлежала им, они яснее представляли себе положение вещей, яснее сознавали свои интересы, тогда как остальные являлись просто денежными мешками и их вводили в курс дела лишь в той мере, в какой хотели ввести. Один только Гюстав, присутствовавший в качестве переводчика при сделках, которые совершал Джонсон, мог бы просветить их по поводу некоторых обстоятельств, но Джонсон и Фридберг не сомневались в его лояльности: они считали, что купили его, основав СКОПАЛ. И он оправдал их надежды — промолчал: он всегда держал сторону сильнейшего, а в данном случае таковыми были двое американцев. Ни патетические восклицания Беллони, воздевавшего руки к небу, ни угрозы посланца вдовы знаменитого грека, ни могучий кулак гамбуржца, молотивший по зеленому сукну стола, ни наигранная тупость О'Балли не могли поколебать устремлений этой пары. В любом случае дело обещало быть выгодным, и хотя львиную долю прибылей они оставляли себе, оставляли беззастенчиво, невзирая на протесты тех, в чьих капиталах они нуждались, — перспективы были блестящие, это было ясно с первого взгляда, как и то, что остальные четверо получат в результате верную и весьма ощутимую прибыль и это побудит их принять участие в деле. Тем не менее в будущем предстояло еще немало боев. А пока, на третий день совещания, секретарша, специально нанятая на это время и поступавшая затем в распоряжение СКОПАЛа, отпечатала договор, который они и подписали. Надо сказать, что немалую роль тут сыграл Гюстав.
Во время последнего перерыва, когда еще неясно было, чем дело кончится, он подошел к Фридбергу и отвел его в сторонку.
— Позвольте указать вам, — сказал он, — что до подписания договора вам надо согласовать еще немало вопросов. Вам нужен арбитр. Хоть я и всецело на вашей стороне, но я ничего собой не представляю. Поэтому в нескольких случаях я поддерживал точку зрения Фритша или Беллони. Вы, наверно, заметили, что и О'Балли несколько раз обращался ко мне, и я — вам могло показаться по наивности — говорил, что он прав. Эти люди убеждены в моей беспристрастности и в том, что я ни от кого не завишу… как, впрочем, убеждены и вы. Но они знают, что я заинтересован в успехе предприятия, так как иначе не будет СКОПАЛа. Вот почему я позволил себе в какой-то момент сказать, что я лично очень хочу, чтобы дело выгорело, поскольку оттого, будет или не будет существовать ЕКВСЛ, зависит моя судьба: в одном случае я останусь скромным владельцем гаража, а в другом — стану директором солидной компании. Я показал, что мне безразлично, какая сторона одержит верх…
— Совершенно верно. И тем не менее мы с Джонсоном знаем, что можем рассчитывать на вас.
— А на кого же, по-вашему, могу рассчитывать я, коль скоро именно вы создаете СКОПАЛ?
— Я сейчас внесу одно предложение, — сказал Фридберг.
И предложил: разбить деятельность компании на четыре этапа. Начать в порядке эксперимента с Лазурного берега, где переговоры по поводу строительства аэродромов и общей организации дела уже близки к завершению. Сейчас внести треть капитала, предусмотренного для дела в целом. Две другие трети внести в два приема: первый взнос — через полгода, второй — только через год, однако за административным советом остается право большинством голосов потребовать внесения денег в более сжатые сроки, если это будет необходимо, а то и вовсе прекратить взносы и распустить компанию. По единодушному требованию присутствующих господин Гюстав Рабо, чья объективность общеизвестна, был назначен генеральным секретарем ЕКВСЛ; отныне любой член ассоциации мог в любую минуту спросить у него отчет в его деятельности — он обязался выполнять это условие, принимая на себя новый пост.
Расстались они после пышного обеда, устроенного в «Прибежище Ла-Напуль», на берегу моря. За столом царила атмосфера эвфории: все бумаги были подписаны. Гюстав же, наконец, получал передышку и мог поехать в Ниццу, к Лоранс, которая дожидалась его уже четыре дня.
Попрощавшись со всеми за руку, он вскочил в свой «бьюик». А Фридберг, Джонсон и вся компания еще остались сидеть за столом, потягивая вино, — их дожидались две машины, чтобы потом отвезти в отель. Всю дорогу вдоль побережья и потом на шоссе Гюстав, несмотря на обилие машин, нажимал на скорость. Право же, этот «бьюик», не то, что старушка «ведетта». Да и положение у него теперь другое: директор компании — не то что шофер такси. Лоранс, конечно, только обрадуется. А он даже не удивлялся тому, что так преуспел: вся его прошлая жизнь, жизнь того, кто теперь мертв, кто не умел ее ценить и сжигал без остатка, — была залогом нынешнего стремительного успеха. Он добился его и дальше не пойдет. Будет зарабатывать себе на жизнь, — зарабатывать прилично, немало, чтобы у Лоранс было все, что она пожелает. Лучше все-таки жить хорошо, чем плохо, не так ли? Но потолка он достиг и дальше не полезет. И они будут счастливы. Как они будут счастливы!
Она была дома и ждала его, как всегда.
— Лоранс… Лоранс… Все в порядке!..
— Что в порядке?
— Да компания. Я добился, чего хотел: дело у меня в руках, бумаги подписаны, а Фридберг с Джонсоном теперь просто акционеры. Я убедил их, что так будет лучше.
— Но зато вся ответственность ляжет на тебя… И весь риск тоже…
— Дело это великолепное, все пойдет как по маслу. Ну, а риск — что ж, надо уметь рисковать, и потом это ведь не мои деньги — чужие.
— Ну, а заботы…
— Заботы здесь будут не такие уж большие. Поцелуй же меня.
Она поцеловала его и прижалась к нему крепче обычного, точно хотела от чего-то защитить.
— Если ты счастлив, я счастлива тоже, Гюстав.
— Ну да… Ну да… Конечно, я счастлив, любовь моя.
Но произнося это, он вспомнил, что в кармане у него, рядом с бумагой, подтверждавшей его назначение директором СКОПАЛа, лежала другая бумага, которую ему пришлось подписать, чтобы получить этот пост, и в которой говорилось, что он назначается также генеральным секретарем ЕКВСЛ.
Глава X
Они провели изумительный день. Часть его они посвятили любви, и Лоранс, лежа с закрытыми глазами, подумала даже, что вновь обрела счастье первых дней. К вечеру Гюстав объявил:
— Сегодня я веду свою женушку ужинать в хороший ресторан.
— Ты в самом деле хочешь пойти в ресторан?
— Не хочу, а настаиваю.
— В таком случае, — сказала она, — у меня будет к тебе одна просьба.
— Какая?
— Я не хочу идти туда, где ты обедаешь или ужинаешь с твоими дельцами. Мне хотелось бы просто поужинать с тобой, как в первый вечер нашей встречи, — у «Валентини».
— А мне хотелось свезти тебя в какое-нибудь роскошное заведение на побережье, скажем, в «Большой трактир».
— Ты находишь, что за месяц еще не насиделся в таких местах?
Она была права: им владело что-то, похожее на лихорадку, какой-то зуд, — он только сейчас начал отдавать себе в этом отчет. Дела и развлечения составляли единое целое; ему хорошо знакомо было это чувство, которое в прошлом не оставляло его в покое, побуждая наслаивать одну усталость на другую, — чувство, вызванное подсознательной потребностью всегда быть в движении, на нервах, поддерживать в себе этот нервный импульс, сохранять «оптимальную форму», которая необходима для деятельности. Лоранс, просидевшая все это время дома и знавшая о развитии событий лишь по его рассказам — к тому же весьма отрывочным, не ощущала, да и не могла ощутить того нервного напряжения, какое владело им. Ее заботы, ее нервный тонус были другими. Неужели он не сумеет снова вырваться из этого заколдованного круга?
— Ты права. Поужинаем там, как двое влюбленных. А потом вернемся к себе и ляжем спать.
Именно этого ей и хотелось — не потому, что она жаждала вновь предаться любви, а потому, что ей хотелось поскорее очутиться в его объятиях, почувствовать его нежность, которой в последнее время ей так не хватало, лежать рядом с ним, всем телом касаясь его, в этой постели, которая была ее первой брачной постелью и которая, она надеялась, останется их брачной постелью навсегда.
Столик, за которым они сидели в тот первый вечер, оказался свободен, и она увидела в этом счастливое предзнаменование. Она была весела, возбуждена; ей захотелось заказать то же, что они ели тогда.
— Видишь, — сказала она, — совсем как в первый вечер!
Она в это верила. Хотела в это верить.
— И все-таки с тех пор произошло немало всего, — сказал он.
В жизни же Лоранс за это время произошло лишь одно: она стала женщиной и женой Гюстава. Об этом она сейчас и подумала. А он тем временем продолжал:
— Надо же — ведь за какие-нибудь полтора месяца я стал директором Компании по прокату автомобилей «люкс»… Кстати, должен тебе еще кое-что сообщить: мне пришлось пойти навстречу тем, кому я обязан этим местом, и согласиться стать генеральным секретарем ЕКВСЛ.
— Боже мой! — воскликнула она. — Значит, теперь я тебя вообще не увижу!
— Ну, что ты. Это же только так — для проформы. На самом деле ворочать всем будет Джонсон.
Он и сам не верил в то, что говорил. Даже если бы Джонсон захотел взвалить все на себя, он не смог бы ото сделать: кто бы стал тогда ездить, создавать другие филиалы. Да и потом генеральным секретарем назначен Гюстав, значит, он за что-то отвечает, и он не станет перекладывать на других свою долю ответственности: соглашаясь занять определенный пост, человек должен понимать, что? его ждет. И тем не менее он пытался разубедить себя, разубедить Лоранс.
— Это всего лишь вывеска… ничего больше… и потом я ведь в этом никак не заинтересован. Я заинтересован в процветании моей компании — СКОПАЛ. Ты же понимаешь, что я не стану…
Он умолк, так и не досказав, чего не станет делать, зато он слишком хорошо знал, что станет. Конечно, он ограничит себя определенными рамками, предоставит Джонсону решать и действовать, и все же он бросит свою щепотку соли в общий котел и в случае надобности восстанет против того, что сочтет нецелесообразным, — он ведь не робот. Главное: его забавляла эта ситуация. Забавляла, не вынуждая рисковать. Он будет уделять делу ровно столько времени, сколько сможет урвать от своей личной жизни. Впрочем, что она представляет собой, его личная жизнь? Это, конечно, Лоранс, и ему приятно было видеть ее рядом с собой в маленьком ресторанчике, где произошла их первая встреча, сознавать, что это юное существо принадлежит ему. Да… да… он женится на ней. И будет жить так, как решил, — ради этого он отказался от своего прошлого, от своего богатства, которое принадлежало этому прошлому и существовало лишь до тех пор, пока существовало его имя и он сам; сейчас от его достояния, наверно, уже ничего не осталось, им завладели другие, ну и плевать. Да, был момент, когда на него навалилась усталость, апатия, — это и повлекло за собой решение покончить со старой жизнью, перечеркнуть ее, но теперь силы вернулись к нему — физические и моральные. Он потерял Глорию, но Лоранc заменила ее, — Лоранc, олицетворение любви. Нет, нет, он не попадется снова на удочку. К тому же, сейчас об этом и речи нет, — просто ему удалось в сравнительно короткий срок стать на ноги, заняться делом, которое даст ему возможность существовать, сделать Лоранc счастливой, обзавестись домом, детьми и жить без забот, в достатке. И, подведя мысленно такой итог, он понял, что доволен собой. За последние дни у него было немало поводов почувствовать удовлетворение, — и это его радовало. Во-первых, он спас Валлоне — можно сказать, вопреки его воле, и теперь Гюставу приятно было сознавать, что он вызволил человека из беды. Чувство это было для него новым — такого он еще никогда не испытывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37