– приказал Клодий. – Ну, так что тебе сказал Гай?
– Что случайно сломал печать на письме по дороге. Сказал, что ты рассердишься. Умолял выручить. Двадцать сестерциев обещал.
Полибий сорвал с пояса Этруска кошелек и высыпал содержимое на скамью. Пять денариев.[17] И еще какие-то медяки.
– Ты нас продал, скотина, – прохрипел Полибий и отшвырнул пустой кошелек. – Что с ним делать? – Гладиатор ударил провинившегося раба пониже поясницы.
Тот рухнул на грязный пол.
– Пусть соберет деньги. Они – его, – сказал Клодий. – Он еще понадобится.
Этруск поднял голову и глянул на Клодия.
– Доминус, я же не знал, клянусь!
Клодий отвернулся. Этруск принялся ползать по полу, собирая деньги, потом забился в угол, прижимая кошелек с денариями к груди.
– Сколько же от Милона получил Гай?! – Полибий грохнул кулаком по столу.
– Скоро узнаем, – пообещал Клодий.
Зосим тем временем отозвал кабатчика в сторону:
– У тебя есть выход на крышу? Только не ври. Мой патрон не любит, когда врут.
– Есть лаз. – Кабатчик старался держаться браво, но у него дрожали губы.
– Отлично.
Зосим оглядел рабов. Надо непременно послать человека в Альбанскую усадьбу Клодия. Но кого? Лучше всего – Полибия: он смел, изобретателен и ловок. Но нет, Полибий нужен здесь. В драках на форуме он был незаменим. Этруск уже «отличился» сегодня… Да, тут нужен человек неподкупный. Взгляд Зосима упал на Галикора. Немолодой, молчаливый раб, преданный хозяину. Не из страха, а потому, что считает себя всем обязанным Клодию. На Галикора можно положиться.
Зосим отвел пожилого раба в сторону и зашептал на ухо:
– Поднимешься на крышу. По черепицам ступай осторожно, чтобы ни одна не свалилась. И спускайся так, чтобы люди Милона тебя не видели. Спрыгнешь в кусты лавра за таверной. И бегом в Альбанскую усадьбу. Беги, будто ты гонец из Марафона. Вели слугам спрятать сынишку хозяина в каком-нибудь тайном месте. Нет, лучше не так: сам спрячь и никому не говори – где. Все понял? – Галикор кивнул – он вообще был молчун. – Клянись Юпитером Всеблагим и Величайшим, что исполнишь!
– Клянусь.
– Гляди, чтобы люди Милона тебя не приметили! – напутствовал Зосим.
Потом вернулся к патрону. Тот выглядел как будто лучше. Он даже встал, опираясь на плечо Зосима. Поднял руку, будто стоял на рострах[18] и собирался держать речь перед народом Рима. Все разом притихли.
– Квириты![19] – воскликнул сенатор, и разношерстная публика в таверне заулыбалась. – Квириты! – повторил Клодий и даже сделал жест, будто размахивает полой тоги, – известный всему Риму жест Клодия-оратора. – Там, за дверьми, стоит Милон со своей шайкой. Видимо, ребята очень проголодались, раз не желают уходить и рвутся к нам обедать. Но вы понимаете, жратвы на всех не хватит, так что пусть Милон ищет другую таверну.

Акт I
РИМ. ДВЕНАДЦАТЫЙ ЧАС

Картина I. Катилина

Трижды Катилина был под судом и трижды оправдан: его обвиняли в связи с весталкой, в разорении провинции и, наконец, в убийстве. Катилина не просто убил Марка Мария Гратидиана [20], а руководил расправой и сам истязал с наслаждением. Но проскрипционные списки [21] Суллы [22] освятили это убийство. Зато на консульских выборах Катилина в очередной раз провалился. Быть по своей природе жестоким неприлично. Пытать и убивать должны рабы и наемные слуги, патриций проливает кровь только в бою.
Здесь и далее – отрывки из записок Публия Клодия Пульхра, уцелевших на выскобленном пергаменте, переданном Зосиму.

5 ноября 63 года до н. э

I

– Дождь… – вздохнул Клодий, стоя под навесом вестибула[23] и кутаясь в толстый простонародный плащ с капюшоном.
Впрочем, дождь заканчивался – уже последние капли стучали по мостовой, да шумела вода в водостоках, убегая в Большую клоаку, а оттуда – в зеленые воды Тибра.
В разрывах туч мелькало синее небо. Клодий плотнее закутался в плащ и зашагал мимо глухих стен особняков, лишенных окон и однообразно повторявших друг друга. Различия вносили лишь вестибулы, одни – украшенные колоннами, другие – росписью или трофейными щитами. Несмотря на дурную погоду, на улицах царила суета – сновали слуги, носильщики, почтари, даже знатные куда-то шествовали, накинув поверх тог толстые плащи. Уже спустившись с Палатина, Клодий нагнал лектику,[24] которую неспешно несли восемь темнокожих рабов. Неожиданно занавески носилок дрогнули, высунулась полная обрюзгшая физиономия. Брат Аппий! Какая встреча! Интересно, куда направляется старший брат? Может быть, к Лукуллу за Город, вкушать жареных дроздов? Но первым вопрос задал Аппий:
– Ты куда?
Носильщики тут же остановились. Остановился и Клодий, откинул с лица капюшон.
– Прогуливаюсь, – последовал неопределенный ответ.
– Сатурналии еще не начались! – Аппий так и кипел, он даже протянул руку, будто собирался схватить Клодия за плащ. – А ты расхаживаешь в этих серых рабских тряпках! Постыдился бы! Ты – патриций! Где твоя тога?
– Еще не Сатурналии? – почти искренне удивился Клодий. – Как жаль! Люблю повеселиться от души! Это же замечательно, когда все равны, и не надо делить людей на рабов и господ; можно пировать, обнимая одной рукой хорошенькую рабыню, а другой – хорошенькую матрону.
– Ты пьян!
– Ничуть. Пьян я был вчера и буду сегодня. Но в промежутке между вчера и сегодня я трезв. – Клодия забавляла Аппиева злость.
– Ты позоришь род Клавдиев!
– Братец, что с тобой? С чего ты решил меня воспитывать? Мне двадцать восемь, наш отец скончался, и в правах мы с тобой равны.
– Ты пьянствуешь в тавернах с рабами. Всякий сброд у тебя в друзьях! Твое место в лупанарии![25]
– Я не против. Там порой попадаются милашки, одна беда – у них такие тесные клетушки! Одну смугляночку из Вифинии я выкупил и выделил ей в своем доме покои попросторнее.
– Прекрати фиглярствовать! Ты… – Аппий замолчал, сообразив, что их перебранку слышат рабы-носильщики.
– Ну да, ты мной недоволен, я понял, – кивнул Клодий.
Тут опять хлынул ледяной дождь.
– Э, так не пойдет! – возмутился Клодий. – Ты читаешь наставления, сидя в лектике, а мне прикажешь слушать поучения и мокнуть?
Аппий нахмурился, будто, в самом деле, был готов разразиться очередной гневной тирадой, но потом вздохнул и отодвинулся в глубь носилок. Клодий запрыгнул внутрь, снял мокрый плащ и, свернув, сунул под ноги.
– Скажи носильщикам, чтобы шагали к таверне «Свиное вымя», – велел Клодий. – Там, кстати, подают отличные свиные колбаски. Не хочешь попробовать?
Аппий брезгливо скривился.
– Не хочешь? Жаль. Могли бы пообедать вместе.
– Счастье, что наш отец не видит тебя из царства Дита, – вздохнул Аппий. – Он бы опечалился, он бы рыдал непрестанно.
– Да ладно тебе! – Клодий взъерошил ладонью свои великолепные каштановые кудри. – Счастье, что он не видит нашего тупоголового братца Гая, а то бы, в самом деле, обрыдался. Гай так глуп, что даже не сумел ограбить вверенную ему провинцию. Ты читал жалобы, что на него подали? Это занятней речей Цицерона. Теперь его осудят – вот увидишь. Если ты не сунешь пару миллионов кому надо.
– Публий!
– Ты первый потревожил память отца.
Аппий нахмурился еще больше, отчего в лице появилось что-то обезьянье, хотя в юности Аппий был почти так же красив, как и младший брат:
– Публий, если ты не прекратишь ночные попойки и драки в тавернах, мои выборы окажутся под вопросом!
– Он волнуется за свои выборы! Братец, ты, кажется, забыл, что за тебя будут голосовать мои друзья из «Свиного вымени». Больше, извини, некому.
В этот момент носильщики остановились перед таверной, вывеской для которой служило изображение огромной свиньи. Клодий нырнул в дверь, из которой пахнуло теплом, пряностями и дымом.
– Нельзя же так себя вести! – простонал Аппий, хотя младший брат его уже не слышал.

II

Клодий уселся за стол в таверне, налил из кувшина полную чашу неразбавленного вина. Прежде чем выпить, проверил, на месте ли кошелек и кинжал. И то, и другое надо держать под рукой в таких местах. Пить здесь в одиночестве – безрассудство. Два факела освещали закопченное помещение, в очаге вспыхивал и гас притомившийся огонь. На улице – стремнина суеты, здесь – пищевой омут, где над медными крышками медленно курится пар, плывет запах петрушки и сельдерея.
Любил молодой патриций такие места – сомнительные и темные. Здесь можно встретить удивительных людей, поговорить о девчонках, гладиаторских боях, начале мира и его конце, выучить какой-нибудь мудреный прием для уличной драки и расстаться закадычными друзьями, чтобы никогда потом не встретиться.
Ноябрь. Год заканчивается. Скоро начнется новый, год новых консулов, новых преторов и эдилов,[26] старых склок в сенате и неразрешенных проблем. Какие интриги, какие схватки на форуме! И зачем? Чтобы один год повелевать этим сумасшедшим Городом на пару с каким-нибудь идиотом, а потом удалиться от дел и смотреть, как другие набивают свои кошельки? Разве не безумие, что народ, покоривший весь мир, год от года становится все беднее! Разве не безумие, что воинственные римляне не жаждут больше служить в легионах; разве не безумие, что в этот великолепный Город стекаются сокровища со всего мира, а следом сюда же стекаются подонки со всех концов огромной Республики, все мерзавцы, преступники и подлецы?
Клодий выпил полную чашу хиосского вина, но не почувствовал хмеля. Человек шесть подозрительных личностей о чем-то совещались в темном углу, да еще три философа, явно вольноотпущенники, драли глотку, споря о цели бытия и природе богов, готовые вцепиться друг дружке в растрепанные бороды. Один философ тайком что-то записывал – чужие мысли, надо полагать, чтобы выдать потом за свои. И правильно делал. Разве можно удержать при себе мысль? Высказал – улетела. И, может быть, не умрет. Если проходимец-бродяга запишет ее и употребит. Но философия сейчас мало кого интересует. Теперь в Риме говорят о пирах и безумно дорогих рыбных блюдах, о драгоценных камнях и драгоценных шелках, что привозят с Востока, – они стекают с пальцев летним дождем и сверкают, как солнце. Где прежняя римская суровость, где строгость жизни, доходящая до аскетизма, когда со всего Города – о, насмешка! – для приема послов смогли собрать по ложечке и кубку один-единственный столовый прибор из серебра?
Но жизнь меняется, и порой – слишком быстро.
Кожаная занавеска в дверном проеме рядом с кухней дрогнула, в зал выглянула смуглая девица. Ее наряд – узенькая нагрудная повязка и полупрозрачная юбка с разрезами – был украшен стеклянными бусинами. Танцовщица. Девушка обвела взглядом гостей, приметила Клодия. Узнала. Да, в любой таверне его узнают – от этой славы ему не уйти.
– Привет, Красавчик! – Девушка подмигнула ему и улыбнулась. Зубы у нее были ровные, белые, улыбка ее красила. Девушка об этом знала. – Что-то ты сегодня грустный. Станцевать тебе? – Она вызывающе повела бедрами. – Могу с раздеванием, если дашь серебряный денарий.
Клодий бросил ей монету. Девушка не сумела поймать, и монета, звеня, покатилась по полу. К добыче рванулись сразу двое – танцовщица и один из философов. Девушка оказалась проворней. Клодий расхохотался:
– С философами надо держать ухо востро!
– Так как насчет танцев, Клодий?
– Не сейчас! И не кричи мое имя на всю таверну. – Он приложил палец к губам.
Но предупреждение запоздало. Один из компании в темном углу тут же поднялся и направился к патрицию. Краем глаза Клодий видел, как человек подходил – закутанный в плащ и под этим плащом явно скрывающий меч или кинжал.
– Можно рядом с тобой присесть? – спросил посетитель.
– Нельзя, видишь, все места заняты сиятельными членами сената. – Клодий поднял голову. Перед ним стоял Луций Сергий Катилина, в простой тунике из грубой шерсти и сером плаще с капюшоном, точь-в-точь таком, как у Клодия.
В сорок шесть лет римлянин должен выглядеть солидно, выступать неспешно, уметь красиво говорить, но при этом не забывать искусство владения мечом и копьем. Катилина был худ, порывист, угловат, как подросток. Черные слишком длинные волосы торчали во все стороны. Но в этом человеке чувствовалась бешеная энергия, и многих к нему влекло, будто магической силой.
– Неподходящее место для патриция из рода Клавдиев. – Катилина улыбнулся. Улыбка эта не сулила ничего хорошего.
– Для патриция из рода Сергиев подходит не больше.
Приятели Катилины подошли следом. Клодий узнал Цетега и Марция. Вряд ли Катилина и его дружки явились сюда лишь затем, чтобы перекусить свиными колбасками.
– Друзья мои, не кажется ли вам странным, – Катилина повернулся к спутникам, – что Публий Клодий Пульхр сидит в таверне «Свиное вымя» в одиночестве и пьет вино. – Катилина взял чашу Клодия, понюхал – хиосское вино, причем не разбавленное. Совсем неплохое для такой дыры.
Цетег изобразил улыбку. Марций остался невозмутим.
– А мне почему-то кажется, – продолжал Катилина, и лицо его исказилось, – что ты шпионишь за мной, Красавчик! – Он грохнул кулаком по столу так, что и чаша, и кувшин подпрыгнули, а деревянная столешница треснула вдоль – мятежный патриций обладал поразительной силой. – Так что ты здесь делаешь? – Голос его мгновенно вновь сделался вкрадчив.
– Жду Гая Цезаря.
Катилина расхохотался:
– Представь, мы тоже ждем Цезаря.
– Отлично. Подождем его вместе. – Клодий сделал приглашающий жест. – Эй, хозяин, вели, чтобы принесли чаши для моих друзей!
Мальчишка-прислужник мгновенно выполнил просьбу, не дожидаясь окрика кабатчика.
Луций Сергий уселся напротив Клодия. Руки его двигались по столу непрерывно, будто он вязал невидимые узлы.
– Луций, оставь его. Он нам не помешает, – сказал Цетег.
– Э, нет. Или, кто-то думает, я мог забыть, что Красавчик был обвинителем на моем процессе. Он – меня – обвинял.
– Тебя оправдали, – напомнил Клодий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9