Затем он вызвал солдата и приказал тому раздобыть где-нибудь в доме конверт.После этого Арон отправился в детский дом. Погода была прекрасная, рассказывает он, свежая, весенняя зелень, и первый раз с тех пор, как у него украли велосипед, дорога не показалась ему длинной. В парке снова играли дети, Арон подождал, пока ему под ноги подкатится мяч, и послал его обратно. Потом он спросил, где находится кабинет врача.Врач, одетый в пижаму, открыл ему и тотчас извинился за свой вид: у него было ночное дежурство. Потом он спросил, как поживает Марк и не случилось ли чего с мальчиком. Арон сказал, что Марк поживает отлично, сам же он пришел, хотя и с некоторым опозданием, чтобы поблагодарить за все, что они сделали для его сына, за уход и заботу врача и остального персонала. В качестве небольшого подарка он принес бутылку французского коньяка; сначала он хотел вручить деньги, но потом все же решил этого не делать. Он подумал, что деньги будут восприняты как своего рода чаевые и могут обидеть, коньяк же, в отличие от денег, вещь вполне нейтральная. Врач вел себя так, будто принесенный подарок никак не соответствует его малым заслугам, он делал все, что положено по долгу службы. Он заверил, что, если Арону когда-либо понадобится его помощь, в связи с Марком или просто так, тот всегда может на него рассчитывать. Арон сказал:— И еще, господин доктор, здесь у вас работает медсестра Ирма. Я не знаю, кто она и как выглядит, но Марк целый день только о ней и говорит. Я был бы очень рад побеседовать с ней.Врач натянул брюки, попросил Арона подождать и вышел. Немного спустя он вернулся, подвел Арона к окну и сказал, что белокурая женщина там, на скамейке, и есть сестра Ирма, которая ждет его.— Или вы предпочли бы говорить здесь, в комнате?— Нет, нет, так лучше.Завидев приближавшегося Арона, сестра Ирма встала со скамьи и смущенно улыбнулась. Арон тоже был смущен, посредничество врача придало их встрече какую-то странную значимость. Далее Арон описывает сестру Ирму. (У него есть несколько ее фотографий. Ирма была среднего роста, как уже сказано выше, блондинка, и был ей в ту пору тридцать один год. Хорошая фигура, что видно на снимках, и на всех снимках она улыбается. Лицо производит приятное впечатление, большие глаза серо-зеленого цвета, как утверждает Арон, тонкий нос, справа на подбородке большое родимое пятно. Несколько смущают меня выщипанные брови, на всех без исключения снимках они выглядят так, будто выросли не сами по себе, а просто наведены карандашом для бровей. Словом, привлекательная женщина с неброской внешностью.) Арон решил, что при взаимном смущении лучше всего бойкое начало, и потому сказал:— Меня зовут Арно Бланк.— Я знаю.Они сели на скамью, и наступила неизбежная долгая пауза. Арон достал из кармана сигареты, сестра Ирма, как выяснилось, не курит.— Я пришел к вам, — сказал Арон, — потому что мой сын Марк не перестает восхищаться вами.— Да, мы с ним немножко подружились, — ответила сестра Ирма, — и меня радует, что он до сих пор об этом не забыл.Она посмотрела перед собой, туда, где росли деревья, это Арон помнит и сейчас, и лицо у нее стало при этом очень внимательное. Арон мог как следует ее разглядеть в профиль, несколько секунд он сравнивал ее с Паулой, потом отбросил это занятие как бессмысленное. Впечатление у него, я должен наконец это признать, было самое положительное. Несмотря на все сомнения, рассказы Марка про сестру Ирму не оставили его равнодушным, а кроме того, по его словам, он испытал облегчение, увидев, что она не какая-нибудь там уродина. И вдруг ему пришла в голову идея с помощью Ирмы одним ударом разрешить все свои личные проблемы. Он спросил:— Вы не могли бы выполнить одну мою просьбу?— Я слушаю.Арону почудилось, будто в этом «слушаю» прозвучали предательские нотки, чрезмерное ожидание, вопрос-то был пустячный. И он рассказал о том, что пообещал Марку в день его рождения устроить встречу с сестрой Ирмой. Она ответила:— Почему бы и нет? Если это можно как-то организовать, я охотно приеду.Ответ Ирмы дал ему понять, что он был прав, ведь он-то всего лишь собирался вместе с Марком приехать к ней. А получается, что она готова приехать к ним сама, и уж тогда это ее дело, чего она ждет от своей поездки, а чего хочет он — это его дело. Они подсчитали на пальцах, что рождение Марка приходится на субботу, и у нее в этот день, если верить ее словам, нет дежурства. Арон подробно рассказал, как добраться до его квартиры, и добавил, что оба они, он и Марк, уже сегодня рады ее предстоящему визиту. Чисто случайно он поглядел в сторону дома и заметил, что, едва он поднял голову, человек, который стоял у открытого окна, отступил в глубь комнаты. Это мог быть только врач. Арон хотел попрощаться, но сестра Ирма спросила, нельзя ли ей немножко его проводить, у нее сейчас все равно свободное время.— Буду очень рад.По дороге к вокзалу Арон узнал, что она работает сестрой только с конца войны. А раньше ей хотелось стать пианисткой, но из этого ничего не получилось, потому что у ее родителей было слишком мало денег. Обучение музыке обошлось бы очень дорого, а талант у нее, как она с улыбкой призналась, был не настолько велик, чтобы ради него влезать в долги.— А на что вы жили до войны?— До замужества я давала уроки музыки.— Вы замужем?— Была. Муж у меня погиб.Одна-единственная деталь чуть не сделала излишними все остальные слова, но раз погиб, значит, погиб. Арон спросил, у кого она живет, не у родственников ли. Ирма ответила: нет, она вполне независима и делит вместе с сослуживицей комнату в детском доме, а родители ее живут в Тюрингии. И тут Арон сказал:— Выслушайте меня, я хочу сделать вам следующее предложение. Вам известно, что у меня есть сын. Матери у него нет, она погибла в войну. С тех пор как я забрал его из вашего дома, о нем никто не заботится, кроме меня, а этого слишком мало. С каждым днем я все отчетливей понимаю, что мне нужен кто-то, у кого окажется для него больше времени и больше терпения. До сих пор я не обзаводился никакой домоправительницей, потому что Марку будет мало толку от женщины, которая только и знает, что хлопотать по хозяйству. Теперь же я познакомился с вами, а главное, я знаю, какого мнения о вас Марк. Что бы вы сказали на предложение перебраться к нам?Арон подумал, не стоит ли сразу уладить и финансовую сторону, но это показалось ему неуместным, а может, даже и оскорбительным.Все совершилось так неожиданно, с такой молниеносной быстротой, что у него просто не нашлось времени спокойно обдумать детали. Вместо этого он сказал:— Если вы откажетесь, я, конечно, не буду в претензии.Сестра Ирма не стала торопиться с ответом, она шла и глядела прямо перед собой на дорогу. Арон говорит, что она вовсе не хотела заставить его потрепыхатъся, уж на это у него наметанный глаз, скорее, она сама была растеряна. Однако было видно, что он отнюдь не поставил ее в неловкое положение, а, напротив, чуть ли не исполнил ее мечту. И чем больше он рассчитывал на то, что она примет его предложение, тем более уместным казалось ему это затянувшееся молчание. Ему было бы в высшей степени неприятно, если б она сразу протянула руку и сказала: «Я согласна».Ирма спросила:— К какому числу я должна принять решение?— К какому захотите, — ответил он, — других претендентов у меня нет.— А можно я дам ответ, когда приеду на день рожденья к Марку?— Это даже очень хорошо. Чтобы вы для начала поглядели, куда я намерен вас затащить.Потом он сидел в пригородном поезде и был очень доволен результатом своей поездки. В самом начале встречи с сестрой Ирмой он не мог бы толком сказать, зачем он вообще вздумал с ней знакомиться. Все получилось само собой и практически без малейших усилий с его стороны. * * * Вот уже несколько минут я сижу за столом в гостиной, Арон прошел на кухню, чтобы принести чего-нибудь холодненького: день выдался душный. Я слышу, как позвякивают кубики льда. Арон приносит два высоких бокала с апельсиновым соком, садится напротив меня и опускает руки на колени, словно сейчас-то и начнется наша работа. Он спрашивает:— Ну так на чем мы вчера остановились?Я пью свой сок, потом говорю:— Если ты на меня не слишком рассердишься, я с удовольствием прервал бы сегодняшнее заседание.— Это почему? Что случилось? — удивляется Арон.Истинная причина никакого отношения к делу не имеет, так, личные неприятности. Поэтому я отвечаю:— Бывают такие дни, когда душа ни к чему не лежит.— Да, мне это знакомо, — отвечает Арон. Но вдруг он бросает на меня удивленный взгляд и говорит: — А ты знаешь, что мне только что пришло в голову? Что ты на редкость уравновешенный тип. Если случается, что у кого-нибудь из нас ни к чему не лежит душа, то всякий раз это бываю я, а не ты. От чего это зависит?Я пожимаю плечами:— Понятия не имею. Зато у меня наверняка есть другие недостатки.— Не пойми меня превратно, — говорит Арон, — но это необязательно преимущество.Он закуривает сигарету, но после первой же затяжки начинает ужасно кашлять и гасит сигарету в пепельнице. Я спрашиваю у него, не желает ли он съездить на прогулку, я сегодня приехал на машине, и машина эта стоит перед самой дверью. Арон подходит к окну, слегка высовывается и спрашивает:— Желтая, что ли?— Да, — говорю я.— Ну ладно, — говорит он так, словно на другой цвет он бы и не согласился.Ветер, рвущийся в окно машины, делает духоту не такой невыносимой. Чтобы немножко освежиться, Арон высовывает руку в приоткрытое окно.Водитель в машине, идущей следом, подает громкий сигнал, наверно, он думает, что человек не столь глубокого ума, как у него, поддался бы на этот обманный знак и решил, будто мы хотим повернуть направо. Арон убирает руку, а я сворачиваю направо. Определенной цели у меня нет, я только хочу ненадолго выбраться из города, но при виде первых же полей меня осеняет идея. Мы можем поехать к детскому дому Марка, хотя я не жду от этой поездки никаких откровений, да и откуда им взяться. Я просто думаю, что, прежде чем ехать куда глаза глядят, мы могли бы побывать в детском доме. Арону я пока ничего не говорю, не то он решит, будто я, еще сидя у него в комнате, придумал про детский дом. Направление я более или менее знаю. Когда мы подъедем к станции, я скорчу удивленную физиономию, и спрошу у него, не тот ли это самый вокзал. Он ответит «да» и сам тоже удивится, а вот тогда я скажу: «А ты не думаешь, что раз уж нас сюда занесло…»Судя по всему, Арон чувствует себя вполне хорошо. Когда мы проехали еще несколько километров, он даже начал тихо насвистывать; я еще ни разу не слышал, как он свистит. Он явно не отличается большой музыкальностью; пусть я не знаю мелодию, которую он насвистывает, но в том, что он фальшивит, нет ни малейшего сомнения. Я спрашиваю, не стоит ли притормозить у какого-нибудь кафе-мороженого, он отрицательно мотает головой, но свистеть не перестает. Я не прочь бы узнать, с чего это он так развеселился.Когда мелодия подходит к концу, он вдруг спрашивает:— А куда это ты меня везешь?— Гулять, — отвечаю я. — А ты что думал?— Но у тебя ведь есть какая-то конкретная цель?— Тогда ты знаешь больше, чем я.— Ну и ладно.Арон ловит по радио музыку, звучит русская народная песня. Он говорит, что у него появилось такое ощущение, будто я вдруг поехал в определенном направлении, словно приняв какое-то решение. Я отвечаю, что он ошибся, что уж конечно у меня не было никакой тайной цели и что, если ему так хочется, он может сам решить, куда нам ехать. Он еще раз повторяет те же слова:— Ну и ладно.Мы разъезжаем, пока день не подходит к концу, о доме Марка больше и мысли нет. Потом мы обедаем в деревенском трактире, и Арон требует, чтобы я позволил ему заплатить за нас обоих. Когда я высаживаю Арона у его дома, на дворе уже совсем темно. Он говорит:— Это ты хорошо придумал. 4 Про Ирму, собственно, и рассказывать нечего. Она явилась точно к назначенному часу. Марк пришел в полный восторг и сразу забыл и про игрушки, и про пирог, испеченный ко дню рожденья. Самодельному тряпичному жирафу, которого она принесла с собой, Марк обрадовался так, что стало как-то неловко за другие подарки. Арон и сам был доволен, ему еще ни разу не удавалось настолько обрадовать сына. А от ревности, которая на мгновения его охватывала, он защищался с помощью логики. Он говорил себе, что надо либо привести в дом женщину, которая для Марка ничего не значит, и тогда не следует опасаться столь бурных восторгов, либо женщину, которая окажется так же мила сердцу Марка, как эта сестра Ирма. Он говорил себе, что хотел своим выбором создать повод для ревности, а стало быть, и ревновать бессмысленно. А вдобавок, говорил он, детская любовь вообще неуправляема.Арон пока не спрашивал Ирму, какое она приняла решение. Он предпочитал, чтобы она сама завела об этом речь, но до разговора у нее просто не доходили руки. Она возилась с Марком, да и присутствие мальчика ее, возможно, стесняло, но взгляды, которые она время от времени бросала на Арона и которые он назвал многообещающими, свидетельствовали о том, что его предложение не забыто. Робость, обычно нападавшая на Марка, когда к ним кто-нибудь приходил, исчезла, мальчик так разошелся, что взрослые вообще не могли вставить ни слова. Один раз Арон даже попросил сына пройти в соседнюю комнату и поиграть там, но успеха это не возымело ни малейшего. Ирма, вероятно, догадалась о причинах его просьбы и улыбнулась.Лишь когда вечером Марка уложили, они оказались наедине за столом. Арон заранее раздобыл бутылку шампанского и размышлял, настало ли время принести эту бутылку из кухни и не приведет ли она к некоторым недоразумениям. С другой стороны — так размышлял он дальше, — о каких недоразумениях может идти речь? В последние дни он все отчетливей сознавал, что его предложение перебраться к ним, вести у него хозяйство и жить в одной с ним квартире в конце концов напоминает предложение руки и сердца. Если Ирма не совсем уж дура — кстати сказать, ничто на это не указывает, — она и сама должна была прийти к такому выводу. А раз так, то уже ее приход можно расценить как однозначный ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32