«Покорность» означает полное самораскрытие, старание выйти за пределы мечтаний и ожиданий.
Покорность означает также признание сырых, простых, неуклюжих, отталкивающих качеств своего «я» — и не только признание, но и выдачу их. Обыкновенно мы находим это очень трудным. Хотя мы можем ненавидеть себя за эти качества, мы в то же время находим в ненависти к себе особого рода занятие. Невзирая на тот факт1, что нам, возможно, не нравится то, чем мы являемся, и несмотря на то, что мы находим подобное самоосуждение бесполезным, мы все же не в состоянии полностью от него избавиться. Если мы начнем отбрасывать свою критику самих себя, тогда мы можем почувствовать, что теряем свое привычное занятие, как будто бы кто-то лишил нас работы. Если нам придется отказаться от всего этого, мы потеряем точку опоры, не будет ничего, за что можно держаться. В глубинной своей основе самооценка и самокритичность представляют собой невротические тенденции, которые проистекают из нашей недостаточной уверенности в себе; здесь «уверенность» понимается в том смысле, что мы видим себя таковыми, каковы есть, знаем, что мы такое, знаем, что можем позволить себе раскрыться. Мы можем позволить себе выдать это грубое и несовершенное невротическое качество личности и выйти из своих мечтаний, из круга предвзятых идей.
Мы должны отказаться от своих надежд и ожиданий, как и от страхов, и двигаться прямо по направлению к разочарованию, работать с разочарованием, войти в него, сделать его своим образом жизни; а это — очень трудная вещь. Разочарование — добрый признак глубинного разума. Его нельзя сравнить ни с чем: столь оно точно, очевидно, непосредственно и остро. Если нам удается раскрыться, тогда мы внезапно начинаем видеть, что наши ожидания несущественны в сравнении с реальностью ситуаций, с которыми мы сталкиваемся. А это автоматически приносит чувство разочарования.
Разочарование — лучшая из колесниц, которой следует пользоваться на пути дхармы. Оно не подтверждает существования нашего эго и его сновидений. Однако, если мы погружены в духовный материализм, если мы рассматриваем духовность как некую часть нашего накопления учености и добродетелей, тогда, разумеется, весь процесс самоотдачи оказывается полностью искаженным. Если мы рассматриваем духовность как способ создания удобства и покоя, тогда всякий раз, испытывая нечто неприятное, переживая разочарование, мы стараемся дать этому факту рассудочное объяснение: «Конечно, это, должно быть, акт мудрости со стороны гуру; потому что я знаю, я совершенно уверен, что гуру не делает ничего вредного. Гуруджи — совершенное существо, и все, что он делает, делается для меня, потому что он — на моей стороне. Так что я смогу себе позволить раскрыться, могу без опасений покориться ему. Я знаю, что гуру ведет меня по верному пути». В подобном отношении есть что-то не совсем правильное. В лучшем случае оно простодушно и наивно. Мы порабощены вызывающим благоговейный страх, вдохновляющим, величественным и красочным аспектом «гуруджи», мы не смеем вообразить себе никакого иного отношения. Мы выработали в себе убеждение, что все переживаемое нами представляет часть нашего духовного развития. «Я сделал это; я пережил это; я сам себя сделал; я знаю почти все, потому что прочел книги, и они подтверждают мои верования, мою правоту, мои идеи. Все совпадает».
Мы можем проявлять сдержанность еще и потому, что по-настоящему вовсе не проявляем покорности, чувствуя себя этакими утонченными, многоумными и почтенными людьми. «Разумеется, мы не можем отдаться этой грязной заурядной уличной сцене реальности». У нас появляется чувство, что каждая ступень на пути, по которому мы идем, должна быть прямо лепестком лотоса, и мы вырабатываем особую логику, которая соответствующим образом объясняет все, что с нами происходит. Если мы падаем, мы заранее обеспечиваем себе мягкое падение, предотвращаем внезапный толчок. Но покорность не включает в себя подготовки мягкого падения; она означает просто падение на твердую обычную почву где-то на каменистой дикой окраине. Если мы открыты, тогда мы падаем на то, что есть.
Согласно традиции, покорность символизируется такими видами практики, как простирание: это действие падения на землю с жестом покорности. В то же время мы раскрываемся психологически и полностью отдаемся, отождествляя себя со всем самым низким, признаваясь в своих несовершенных и грубых качествах. Нет ничего, что мы боялись бы утратить, поскольку мы отождествили себя с самыми низкими элементами. Делая это, мы готовимся к тому, чтобы стать сосудом, пригодным для восприятия учения.
В буддийской традиции существует основополагающая формула: «Я нахожу убежище в Будде; я нахожу убежище в дхарме; я нахожу убежище в сангхе». Нахождение убежища в Будде — это пример признания отрицательной стороны как части нашего естества, открытость по отношению к ней. Нахождение убежища в дхарме объясняется особым смыслом слова «дхарма» — здесь оно означает «закон существования», жизнь как она есть. Я желаю открыть глаза на обстоятельства жизни каковы они есть. Я не желаю считать их духовными или мистическими, но я желаю видеть жизненные ситуации такими, какими они в действительности являются. Нахождение убежища в сангхе объясняется смыслом слова «сангха» — это «сообщество людей на духовном пути», «сотоварищи». Я желаю разделить свое переживание жизни с товарищами по странствию, по исканиям, с теми, кто шагает вместе со мной. Но я не хочу опираться на них, чтобы обрести поддержку; я желаю лишь идти вместе с ними. Существует очень опасная склонность во время движения по пути — опираться на других. Но когда в группе людей все опираются друг на друга, тогда если случится кому-то упасть, — упадут все остальные. Поэтому мы не хотим опираться на кого-то другого. Мы просто шагаем вместе бок о бок, плечом к плечу, работаем вместе. Этот подход к покорности, эта идея нахождения убежища весьма глубока.
Неправильный способ искать убежища заключает в себе стремление укрыться — это поклонение горам, божествам солнца и луны, всевозможным другим божествам; мы поклоняемся им просто потому, что они более велики, чем мы. Такого рода искание убежища подобно реакции малыша, который говорит: «Если ты побьешь меня, я скажу маме». Малыш думает, что его мать — это великая личность, архетип всемогущества. Если он подвергается опасности, он автоматически обращается за помощью к матери, непобедимой, всеведущей, всемогущей личности. Ребенок верит, что мать может охранить его, верит в тот факт, что она является единственным человеком, способным спасти его. Искать убежища в материнском или отцовском принципе — это поистине признаться в собственном поражении, ибо такой искатель убежища не имеет никакой глубинной силы, не обладает подлинным истинным вдохновением. Он постоянно занят оценкой чужой силы, большей или меньшей. Если мы малы, тогда кто-то больший способен сокрушить нас. Мы ищем убежища, потому что не можем позволить себе быть слабыми, оставаться без защиты. При этом мы стремимся к самооправданию: «Я такое мелкое существо, но я признаю ваше величие. Я хочу поклоняться вам, принять участие в вашем великом бытии. Прошу вашей защиты!»
Покорность не является вопросом о том, как мы низки и глупы, не является вопросом желания быть возвышенными и глубокими. Она не имеет ничего общего с уровнем и оценками. Вместо этого мы отдаемся потому, что хотим общаться с миром «каков он есть». Нам не надо классифицировать себя, считать себя ученым или невеждой. Мы знаем, где стоим; поэтому делаем жест покорности, раскрытия, который означает связь, соприкосновение, контакт с предметом нашей покорности. Мы не испытываем смущения относительно богатой коллекции своих качеств, сырых и грубых, красивых и чистых. Мы представляем их все предмету покорности. Акт покорности не содержит в себе поклонения какой-то внешней силе; он скорее означает и работу и вдохновение, так что человек становится открытым сосудом, в который можно налить знание.
Таким образом, открытость и покорность являются необходимой подготовкой для работы с духовным другом. Мы признаем свое фундаментальное богатство вместо того, чтобы проливать слезы над воображаемой нищетой нашего бытия. Мы знаем, что достойны получить знание, достойны вступить в родство с богатейшими возможностями учения.
Глава 3. Гуру
Приступая к изучению духовности, мы сталкиваемся с проблемой наших взаимоотношений с учителем, ламой, гуру, — как бы мы не называли то лицо, которое дает нам духовное понимание. Эти слова, особенно термин “гуру”, приобрели на Западе значение и ассоциации, которые уводят читателя в ошибочном направлении и, в общем, увеличивают путаницу относительно вопроса о том, что значит проходить обучение под руководством духовного учителя. Этим я не хочу сказать, что на Востоке понимают, как вступать во взаимоотношения с гуру, а на Западе этого не знают. Данная проблема является всеобщей. Люди всегда начинают изучение духовности, когда у них уже образовались устоявшиеся идеи относительно того, что они от этого получат, как следует вести себя с лицом, от которого, как они полагают, будет получено ожидаемое знание. Само представление о том, что мы получим нечто от гуру — счастье, спокойствие ума, мудрость, все то, чего мы ищем, — является одним из самых препятствующих предварительных мнений. Поэтому, я думаю, что не будет бесполезным рассмотреть, каким образом некоторые известные ученики решали проблему взаимоотношений с духовностью и духовным учителем. Возможно, эти примеры окажутся как-то связаны и с нашими духовными исканиями.
Одним из самых известных тибетских мастеров, а также одним из главных гуру линии кагью, к которой принадлежу и я, был Марпа, ученик индийского гуру Наропы; в свою очередь Марпа был учителем Миларепы, самого знаменитого своего духовного сына. Марпа служит примером человека, стоявшего на пути к тому, чтобы стать личностью, добившегося успеха в жизни своим трудом. Он родился в семье земледельцев, но с юных лет был честолюбив и избрал для своего пути к продвижению ученость и ремесло священника. Мы можем вообразить, какие колоссальные трудности встретились сыну земледельца, какая колоссальная решимость понадобилась ему для того, чтобы он смог добиться для себя поста священнослужителя местной религиозной традиции. В Тибете X века для такого человека существовало мало способов достигнуть высокого положения; он мог сделаться бандитом, разбойником, купцом или, чаще всего, крестьянином. Вступление в местный клир в то время было приблизительно равносильно получению званий врача, юриста и преподавателя колледжа одновременно.
Марпа начал изучать санскрит, тибетский язык и разговорные диалекты Индии. После почти трехлетних занятий он стал достаточно подготовленным, чтобы начать зарабатывать деньги в качестве ученого; за счет этих денег он продолжал свои занятия по изучению религии и, в конце концов, сделался буддийским священнослужителем высокого ранга. Такое положение принесло ему некоторую степень известности в округе; однако честолюбивый Марпа стремился к большему. Хотя он к тому времени был женат и имел семью, он продолжал откладывать деньги из заработка, пока не накопил большую сумму золотом. Тогда он объявил родным, что собирается отправиться в Индию, чтобы получить там новые знания. В то время Индия была мировым центром буддизма; там находился университет Наланды; это была родина величайших буддийских святых и ученых. Марпа имел намерение собрать и изучить тексты, неизвестные в Тибете, привезти их на родину и перевести, чтобы таким образом достигнуть положения великого ученого-переводчика. В те времена, как и до самого недавнего прошлого, путешествие в Индию было долгим и опасным; так что родители и семья Марпы старались отговорить его от этого предприятия. Но он остался тверд и пустился в путь со своим приятелем, сотоварищем по учению.
После нескольких месяцев нелегкого пути они перешли через Гималаи, достигнув Индии, и продолжали путь до Бенгалии, а там каждый пошел своим путем. Оба имели хорошую подготовку в области языка и религии и потому решили искать для себя учителей отдельно друг от друга, в соответствии со своими склонностями. Перед расставанием они договорились о том, чтобы вновь встретиться для возвращения домой.
Еще во время путешествия через Непал Марпа случайно услышал об учителе Наропе. То был человек огромной известности. Одно время он возглавлял университет Наланды, бывший, пожалуй, величайшим центром буддийской науки во всей истории буддизма. Однако на вершине своей карьеры он, почувствовав, что понимает смысл учений, но не подлинное их значение, оставил свой пост и пустился в поиски гуру. В течение двенадцати лет он с жесточайшими трудностями проходил обучение под руководством учителя Тилопы, пока наконец не достиг освобождения. К тому времени, когда Марпа услыхал о нем, он считался одним из величайших буддийских святых, когда-либо живших на Земле. Естественно, Марпа принялся его разыскивать.
В конце концов Марпа разыскал Наропу; тот жил в нищете в простой хижине в лесах Бенгалии. Марпа ожидал найти великого учителя в центре какого-нибудь высокоорганизованного религиозного окружения; поэтому он испытал некоторое разочарование. Однако его несколько смущала непривычная обстановка чужой страны; он хотел найти оправдание увиденному и подумал, что, по всей вероятности, таков образ жизни индийских учителей. К тому же слава Наропы перевесила его разочарование; поэтому он отдал Наропе большую часть своего золота и попросил преподать учение. Марпа объяснил, что он женатый человек, священник, ученый и земледелец из Тибета, что он не желает отказываться от созданной для себя жизни, а хочет собрать тексты, вернуться в Тибет и перевести их, чтобы заработать на этом много денег. Наропа очень мягко согласился на просьбу Марпы, дал ему наставления, и все пошло гладко
Спустя некоторое время Марпа решил, что собрал достаточно поучений для своих целей и стал собираться домой.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5