унитазы купить дешево в москве
Я могу поставить себя на его место и уверена, что для него в этот момент важнее побыть одному. Увидеть сверху горы и долины — это еще не все. Важнее достичь вершины ради самого себя. Смотреть оттуда вниз, понять и принять все прекрасное и уродливое, что нас окружает, правильно оценить самого себя, отказавшись от иллюзий. Райнхольд стремится к самопознанию. Я уверена, что он пойдет без рации.
Советчики упустили из виду не только вес аппарата, но и то, что он влияет на возможность выживания. Наличие рации нарушит чистоту опыта.
Но есть еще и мое собственное, только мне принадлежащее соображение. Мои переживания тоже будут более полными и яркими. Конечно, мне будет страшно. Страх уже сейчас охватывает меня. Но если я выдержу все это, я вырасту в собственных глазах. И еще одно. Я хочу, чтобы Райнхольд без рации там, наверху, думал о нас обоих. Пустая болтовня может помешать ему, а это очень важно. Если он не будет постоянно чувствовать моего присутствия — где тогда наша дружба? И могу ли я отважиться говорить о любви?»
В Мюнхене мой издатель дает мне прочитать статью «Штурм вершины и расточительность мужества» с критическим анализом планируемого мной одиночного восхождения. Себастьян Лейтер написал ее для венского «Курьера».
«Я спрашиваю себя, чем так притягивает людей этот Эверест. Он был покорен в 1953 году мистером Эдмундом Хиллари из Новой Зеландии, который благодаря этому был возведен в дворянство.
С тех пор туда лезут и лезут, впечатления одни и те же: воздух разрежен, собачий холод, виды, конечно, прекрасные, но только в хорошую погоду (к тому же с любого реактивного самолета обзор лучше). Подъем и спуск дороги и опасны для жизни. Южнотиролец Райнхольд Месснер всего два года назад отважился на новое сногсшибательное предприятие — он первым покорил высочайшую гору мира без кислородных баллонов. Смысл этого восхождения, возможно, в том, чтобы увеличить трудности. Райнхольд Месснер постоянно ищет трудности. Теперь он будет атаковать гору вторично со стороны Тибета, да еще в самое опасное, муссонное, время. Таким образом он вступает в конкуренцию с японским альпинистом Наоми Уэмурой, который планирует не менее опасное зимнее восхождение. Японец считает это самым суровым испытанием мужества.
Зимой ли, в муссон ли — кто-то из них победит...
А что дальше?
На Эвересте нечего будет делать, он станет бессмысленной грудой камней, пригодной только на то, чтобы глазеть на нее — снизу?
Мне кажется, однако, мы недооцениваем фантазию горовосходителей. А что если взойти ночью и без карманного фонарика? Или не прямо вверх, а по спирали, вокруг горы? Еще можно босиком, в кандалах, и когда уже все будет исчерпано, с черной повязкой на глазах?
Я знаю, что дело не только в самой вершине.
Речь идет, как сказал Месснер в одном интервью, «о подсознательной мотивации», «о противодействии искусственно вызванной смерти» — сама природа здесь мерило человеческого мужества.
А я считаю человеческое мужество слишком дорогим, чтобы разбазаривать его таким манером. Оно гораздо больше необходимо где-то в другом месте: в долинах, городах, деревнях — в своем простейшем виде — как гражданская отвага».
Я и обрадован и поражен одновременно. Лейтер совсем не так неправ. И как он смог понять мои мотивы?
От издателя мы с Неной спешим в «Бавария-фильм», у Юргена Лемана кое-что есть для меня. Из немецкого посольства в Пекине получено отнюдь не радостное сообщение.
«К сожалению, Союз альпинистов не может продлить визу для Райнхольда Месснера до сентября. Контрпредложение: с 15 июля по 31 октября 1980 г.».
Незадолго до этого я просил о продлении срока моего пребывания в стране. Что делать? Однако менять свои планы я не могу. О более позднем вылете не может быть и речи.
Мы летим, как было запланировано.
«Я поверю в то, что мы летим в Китай, только когда „Джет“ поднимается в воздух», — сказала Нена еще в Мюнхене.
Мы в самолете, до Пекина осталось всего полчаса лета, Нена записывает в дневнике:
«17 июня. Все еще трудно поверить, что мы с Райнхольдом на пути к Эвересту. Последние месяцы были для меня мучением: сборы, упаковка. Теперь я вне себя от восторга.
Ежедневно я слышала от Райнхольда: «Я сделал большую ошибку, что решил взять тебя с собой. Лучше бы взял Урсулу Гретер». Урсула сопровождала его в 1978 году на Нангапарбат. Но в конечном счете никто не соответствует полностью требованиям Райнхольда. До последнего момента я не была уверена, возьмет ли он меня. Меня буквально парализовал страх быть отброшенной прочь при малейшем неверном движении.
Однажды он поставил мне условие — исчезнуть из его жизни после нашего возвращения. Потом ему самому казалось это смешным. Что за представление о союзе людей у этого человека! Сколько раз за эти шесть месяцев мы строили различные планы, потом сами же разрушали их. Во всяком случае, он никогда не бывает занудой. Чтобы жить с ним в одном ритме, надо обладать такой же энергией».
Приезжаем в Пекин смертельно усталые. От аэропорта до города едем в микроавтобусе. В каком-то полузабытьи смотрю в окошко на пробегающие мимо деревья и дома. Стенды вдоль дороги увешаны плакатами с гигантскими рисунками и иероглифами. Не могу определить, что это — партийная пропаганда или речь идет о производстве. Не могу сразу сказать, утро за окном или вечер. В июне небо над Пекином пыльное и серое, воздух так горяч, что нельзя сделать ни шага.
Несмотря на это, улицы полны народа. Множество мужчин и женщин гордо нажимают на педали своих велосипедов. Позже я узнал, что эти пресловутые черные велосипеды для китайцев так же престижны, как для нас в пятидесятые годы фольксваген. Не всегда даже отличишь мужчину от женщины. На каждом голубой или оливковый костюм. Мао стал самым влиятельным законодателем моды.
В Пекине
Вечерняя прогулка в окрестностях отеля дарит нам новые впечатления. Из-за катастрофической нехватки жилой площади многие китайцы свою личную жизнь выносят вечером на улицу. Пожилые мужчины сидят на бамбуковых стульчиках под фонарями и читают газеты. Другие на тротуаре играют в шашки. Одна женщина заплетает косу своей дочери. Вообще малыши одеты ярко, волосы украшены бантами. Таким образом матери компенсируют свою тоску по красивой одежде, по индивидуальности. В целях сдерживания роста населения каждая семья может иметь только одного ребенка. Нарушители штрафуются уменьшением жалования. Мы увидели огромную ярко раскрашенную киноафишу. Угрюмого вида мужчина обнимает томную женщину. Новейший китайский фильм. Нам захотелось его посмотреть. Однако сколько мы ни пытались узнать что-то у прохожих, все отвечали жестами смущения. Здесь никто не говорит по-английски. В кино мы не попали. Несмотря на это, мне нравится чувствовать себя настоящим иностранцем. Смертельно усталые мы валимся на наши гостиничные постели с ватными, покрытыми ярким шелком одеялами.
19 июня. Просыпаемся с чувством пустоты в душе. Нена записывает:
«Тоска! Мы переживаем необыкновенное одиночество. Его невозможно объяснить. Мы оба привыкли и путешествовать, и жить в экстремальных условиях. Однако в этой нашей первой совместной поездке мы настолько изолированы от окружающего мира, что чувствуем себя на необитаемом острове. Мы вынуждены учиться жить вместе. Друг с другом мы говорим по-английски, и Райнхольд не в состоянии вести со мной детальные разговоры, ему не хватает словарного запаса. Это усугубляет наше одиночество. Будет нелегко, но несмотря на это я радуюсь предстоящим трем месяцам вдвоем».
Между сном, едой и обсуждением формальностей с КСА мы все время ходим по улицам города. Мы приобрели еще несколько радиостанций в магазине «Дружба», своего рода модной лавке, где встретили почти всех иностранцев, живущих в это время в Пекине. В Китае употребляется два вида денег: «старые» юани — для простых жителей Китая, и «новые» юани, которые выдаются на валюту, так называемые туристские деньги, на которые можно покупать товары в магазине «Дружба». Это дополнило чувство изолированности и вообще оставило неприятный осадок.
Парк Бейхай в Пекине
В течение дня в городе царит деловая атмосфера. Вечерами настроение печальное, подавленное. Люди курят и толпятся на автобусных остановках. Навязанный нам переводчик большую часть времени бродит вместе с нами. Его английский достоин сожаления. В основном он выучил его самостоятельно, так как благодаря этому имеет возможность общаться с иностранцами. Он употребляет свои знания на то, чтобы беспрерывно расспрашивать нас о газетных сенсациях, деньгах и сексе. Ведь мы для него представляем Запад. Это приводит нас в отчаяние. Идем туда где мы, по-видимому, свои люди. Такси доставляет нас в «Интернациональный клуб». Заплатив 14 юаней — это около 20 западных марок, недельная зарплата китайского рабочего — вступаем в эту мешанину из диско, бильярда, бара и аттракционов. Большинство гостей, к нашему удивлению, составляют молодые китаянки. Оказываеся, здесь есть «привилегированный» класс. Одетые в яркие платья западного, покроя и утрированно модно причесанные, эти люди пытаются изображать космополитов. Атмосфера затхлая. И это тот новый Китай, о котором мы столько слышали?
Накануне состоялся еще один роскошный ужин, на который КСА пригласил также участников китайской эверестской экспедиции 1975 года. Наконец-то мне представился случай побольше узнать об этом мероприятии.
Успех китайцев
В 1960 году армия Китайской Народной Республики организовала экспедицию с целью покорения Эвереста. Мао Цзэдун был почетным руководителем экспедиции. Но китайцам не повезло. Когда первое сообщение о покорении вершины достигло западного мира, никто им не поверил. Несколько неубедительных фотографий, на которых фактически не было ничего конкретного, идентифицируемого с Эверестом, невозможно было принять всерьез.
«Народные массы обладают неограниченными творческими силами, организованно они могут достичь успеха в любом виде спорта», — сказал Мао.
В 1975 году так и было. При поощрении партии величайшая экспедиция всех времен выступила из Лхасы. Для переноски грузов от Ронгбука к подножию горы была фактически построена дорога. В развалинах монастыря, из которого в 1967 году изгнали последних монахов, расположились лагерем более трехсот тибетцев и китайцев. По маршруту, разведанному англичанами за 50 лет до этого, должно было подняться как можно больше людей. Чтобы провозглашенное равенство не осталось пустым словом, в команду были взяты женщины, из которых более 20 достигли высоты 8000 метров.
От Ронгбука до передового лагеря на высоте 6500 метров китайцы проложили телефонную линию. Ежедневно из громкоговорителя звучали бодрые речи, утренняя гимнастика тренировала тело, а идеологические дискуссии — дух.
Многочисленные яки тащили грузы. В удивительном едином порыве китайцы ставили один высотный лагерь за другим. Они обезопасили вторую ступень — ту самую «second step», которая приобрела печальную известность в связи с исчезновением Мэллори и Ирвина. Были использованы алюминиевые лестницы. Более 200 человек создавали фундамент для тех девяти, которые в конечном счете достигли вершины. Они явились завершающим кирпичиком коллективной пирамиды.
Тибетка Фантог была не только заместителем начальника экспедиции. Она — вторая женщина после японки Юнко Табеи — достигла высшей точки вместе с восемью мужчинами 27 мая. Это была невиданная до того времени эверестская экспедиция. На этот раз китайцы позаботились о том, чтобы никто в мире не усомнился в их победе. На вершине они поставили геодезический штатив с флагом Мао и сняли фильм обо всем мероприятии.
Немного ниже второй ступени
Хотя команда при восхождении время от времени принимала кислородный душ, передовая группа около часа провела на вершине без кислорода.
Когда на этом вечере китайский альпинист окончил свой рассказ, я задумчиво посмотрел на него. Как должен отнестись к моему упадническому одиночному восхождению этот человек, воспитанный на принципе «индивидуальность — ничто, коллектив — все»? Он улыбается мне и поднимает свой бокал: «ганьбэй!»
Китайцы на вершине Эвереста в 1975 году. Слева геодезический штатив
Мир Востока — мир Запада. Для меня альпинизм не столько спорт, сколько игра, не столько борьба, сколько приключение, путешествие по дикому удаленному ландшафту, возможность игры в нашем сверхтехнизированном мире. Я пью за моего друга Быка Оэльца. Он как-то назвал альпинизм «игрой страдания».
Утром мы вылетаем из Пекина в Чэнду в провинции Сычуань, это следующий этап на пути в Лхасу.
Лхаса
Нам не терпелось увидеть Лхасу, но в то же время было жаль, что приходится так быстро оставить Чэнду. После пыльного серо-коричневого Пекина провинция Сычуань показалась мне оазисом. Она выглядела так, как я представлял себе Китай в детстве: бескрайние зеленые рисовые поля, перемежающиеся крытыми тростником крестьянскими домиками в густых и высоких бамбуковых рощицах.
Поля разделены множеством узких дамб, некоторые покрыты водой, в которой отражается серебристо-серое небо. По дамбам бродят босые крестьяне с коромыслами, на которых сзади и спереди висят деревянные бадьи. Под плоскими соломенными шляпами недостает только длинной китайской косички (ношение косичек — маньчжурский обычай. Он был насильно введен маньчжурами после завоевания ими Китая в XVII в., рассматривался китайским народом как символ маньчжурского господства и был ликвидирован после Синьхайской революции) , она и здесь заменена радикальной военной стрижкой. Это тот Китай, красота которого глубоко трогает меня.
Наш старый винтовой самолет поднимается с летного поля и медленно набирает высоту; низменный ландшафт под нами постепенно сменяется холмистым. Холмы переходят в горы, на горизонте сверкает первый снег. Мы приближаемся к горным цепям Восточного Тибета. Вытянутые, пятнисто-коричневые хребты с редкими домишками у подножия сменяются причудливым морем скал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Советчики упустили из виду не только вес аппарата, но и то, что он влияет на возможность выживания. Наличие рации нарушит чистоту опыта.
Но есть еще и мое собственное, только мне принадлежащее соображение. Мои переживания тоже будут более полными и яркими. Конечно, мне будет страшно. Страх уже сейчас охватывает меня. Но если я выдержу все это, я вырасту в собственных глазах. И еще одно. Я хочу, чтобы Райнхольд без рации там, наверху, думал о нас обоих. Пустая болтовня может помешать ему, а это очень важно. Если он не будет постоянно чувствовать моего присутствия — где тогда наша дружба? И могу ли я отважиться говорить о любви?»
В Мюнхене мой издатель дает мне прочитать статью «Штурм вершины и расточительность мужества» с критическим анализом планируемого мной одиночного восхождения. Себастьян Лейтер написал ее для венского «Курьера».
«Я спрашиваю себя, чем так притягивает людей этот Эверест. Он был покорен в 1953 году мистером Эдмундом Хиллари из Новой Зеландии, который благодаря этому был возведен в дворянство.
С тех пор туда лезут и лезут, впечатления одни и те же: воздух разрежен, собачий холод, виды, конечно, прекрасные, но только в хорошую погоду (к тому же с любого реактивного самолета обзор лучше). Подъем и спуск дороги и опасны для жизни. Южнотиролец Райнхольд Месснер всего два года назад отважился на новое сногсшибательное предприятие — он первым покорил высочайшую гору мира без кислородных баллонов. Смысл этого восхождения, возможно, в том, чтобы увеличить трудности. Райнхольд Месснер постоянно ищет трудности. Теперь он будет атаковать гору вторично со стороны Тибета, да еще в самое опасное, муссонное, время. Таким образом он вступает в конкуренцию с японским альпинистом Наоми Уэмурой, который планирует не менее опасное зимнее восхождение. Японец считает это самым суровым испытанием мужества.
Зимой ли, в муссон ли — кто-то из них победит...
А что дальше?
На Эвересте нечего будет делать, он станет бессмысленной грудой камней, пригодной только на то, чтобы глазеть на нее — снизу?
Мне кажется, однако, мы недооцениваем фантазию горовосходителей. А что если взойти ночью и без карманного фонарика? Или не прямо вверх, а по спирали, вокруг горы? Еще можно босиком, в кандалах, и когда уже все будет исчерпано, с черной повязкой на глазах?
Я знаю, что дело не только в самой вершине.
Речь идет, как сказал Месснер в одном интервью, «о подсознательной мотивации», «о противодействии искусственно вызванной смерти» — сама природа здесь мерило человеческого мужества.
А я считаю человеческое мужество слишком дорогим, чтобы разбазаривать его таким манером. Оно гораздо больше необходимо где-то в другом месте: в долинах, городах, деревнях — в своем простейшем виде — как гражданская отвага».
Я и обрадован и поражен одновременно. Лейтер совсем не так неправ. И как он смог понять мои мотивы?
От издателя мы с Неной спешим в «Бавария-фильм», у Юргена Лемана кое-что есть для меня. Из немецкого посольства в Пекине получено отнюдь не радостное сообщение.
«К сожалению, Союз альпинистов не может продлить визу для Райнхольда Месснера до сентября. Контрпредложение: с 15 июля по 31 октября 1980 г.».
Незадолго до этого я просил о продлении срока моего пребывания в стране. Что делать? Однако менять свои планы я не могу. О более позднем вылете не может быть и речи.
Мы летим, как было запланировано.
«Я поверю в то, что мы летим в Китай, только когда „Джет“ поднимается в воздух», — сказала Нена еще в Мюнхене.
Мы в самолете, до Пекина осталось всего полчаса лета, Нена записывает в дневнике:
«17 июня. Все еще трудно поверить, что мы с Райнхольдом на пути к Эвересту. Последние месяцы были для меня мучением: сборы, упаковка. Теперь я вне себя от восторга.
Ежедневно я слышала от Райнхольда: «Я сделал большую ошибку, что решил взять тебя с собой. Лучше бы взял Урсулу Гретер». Урсула сопровождала его в 1978 году на Нангапарбат. Но в конечном счете никто не соответствует полностью требованиям Райнхольда. До последнего момента я не была уверена, возьмет ли он меня. Меня буквально парализовал страх быть отброшенной прочь при малейшем неверном движении.
Однажды он поставил мне условие — исчезнуть из его жизни после нашего возвращения. Потом ему самому казалось это смешным. Что за представление о союзе людей у этого человека! Сколько раз за эти шесть месяцев мы строили различные планы, потом сами же разрушали их. Во всяком случае, он никогда не бывает занудой. Чтобы жить с ним в одном ритме, надо обладать такой же энергией».
Приезжаем в Пекин смертельно усталые. От аэропорта до города едем в микроавтобусе. В каком-то полузабытьи смотрю в окошко на пробегающие мимо деревья и дома. Стенды вдоль дороги увешаны плакатами с гигантскими рисунками и иероглифами. Не могу определить, что это — партийная пропаганда или речь идет о производстве. Не могу сразу сказать, утро за окном или вечер. В июне небо над Пекином пыльное и серое, воздух так горяч, что нельзя сделать ни шага.
Несмотря на это, улицы полны народа. Множество мужчин и женщин гордо нажимают на педали своих велосипедов. Позже я узнал, что эти пресловутые черные велосипеды для китайцев так же престижны, как для нас в пятидесятые годы фольксваген. Не всегда даже отличишь мужчину от женщины. На каждом голубой или оливковый костюм. Мао стал самым влиятельным законодателем моды.
В Пекине
Вечерняя прогулка в окрестностях отеля дарит нам новые впечатления. Из-за катастрофической нехватки жилой площади многие китайцы свою личную жизнь выносят вечером на улицу. Пожилые мужчины сидят на бамбуковых стульчиках под фонарями и читают газеты. Другие на тротуаре играют в шашки. Одна женщина заплетает косу своей дочери. Вообще малыши одеты ярко, волосы украшены бантами. Таким образом матери компенсируют свою тоску по красивой одежде, по индивидуальности. В целях сдерживания роста населения каждая семья может иметь только одного ребенка. Нарушители штрафуются уменьшением жалования. Мы увидели огромную ярко раскрашенную киноафишу. Угрюмого вида мужчина обнимает томную женщину. Новейший китайский фильм. Нам захотелось его посмотреть. Однако сколько мы ни пытались узнать что-то у прохожих, все отвечали жестами смущения. Здесь никто не говорит по-английски. В кино мы не попали. Несмотря на это, мне нравится чувствовать себя настоящим иностранцем. Смертельно усталые мы валимся на наши гостиничные постели с ватными, покрытыми ярким шелком одеялами.
19 июня. Просыпаемся с чувством пустоты в душе. Нена записывает:
«Тоска! Мы переживаем необыкновенное одиночество. Его невозможно объяснить. Мы оба привыкли и путешествовать, и жить в экстремальных условиях. Однако в этой нашей первой совместной поездке мы настолько изолированы от окружающего мира, что чувствуем себя на необитаемом острове. Мы вынуждены учиться жить вместе. Друг с другом мы говорим по-английски, и Райнхольд не в состоянии вести со мной детальные разговоры, ему не хватает словарного запаса. Это усугубляет наше одиночество. Будет нелегко, но несмотря на это я радуюсь предстоящим трем месяцам вдвоем».
Между сном, едой и обсуждением формальностей с КСА мы все время ходим по улицам города. Мы приобрели еще несколько радиостанций в магазине «Дружба», своего рода модной лавке, где встретили почти всех иностранцев, живущих в это время в Пекине. В Китае употребляется два вида денег: «старые» юани — для простых жителей Китая, и «новые» юани, которые выдаются на валюту, так называемые туристские деньги, на которые можно покупать товары в магазине «Дружба». Это дополнило чувство изолированности и вообще оставило неприятный осадок.
Парк Бейхай в Пекине
В течение дня в городе царит деловая атмосфера. Вечерами настроение печальное, подавленное. Люди курят и толпятся на автобусных остановках. Навязанный нам переводчик большую часть времени бродит вместе с нами. Его английский достоин сожаления. В основном он выучил его самостоятельно, так как благодаря этому имеет возможность общаться с иностранцами. Он употребляет свои знания на то, чтобы беспрерывно расспрашивать нас о газетных сенсациях, деньгах и сексе. Ведь мы для него представляем Запад. Это приводит нас в отчаяние. Идем туда где мы, по-видимому, свои люди. Такси доставляет нас в «Интернациональный клуб». Заплатив 14 юаней — это около 20 западных марок, недельная зарплата китайского рабочего — вступаем в эту мешанину из диско, бильярда, бара и аттракционов. Большинство гостей, к нашему удивлению, составляют молодые китаянки. Оказываеся, здесь есть «привилегированный» класс. Одетые в яркие платья западного, покроя и утрированно модно причесанные, эти люди пытаются изображать космополитов. Атмосфера затхлая. И это тот новый Китай, о котором мы столько слышали?
Накануне состоялся еще один роскошный ужин, на который КСА пригласил также участников китайской эверестской экспедиции 1975 года. Наконец-то мне представился случай побольше узнать об этом мероприятии.
Успех китайцев
В 1960 году армия Китайской Народной Республики организовала экспедицию с целью покорения Эвереста. Мао Цзэдун был почетным руководителем экспедиции. Но китайцам не повезло. Когда первое сообщение о покорении вершины достигло западного мира, никто им не поверил. Несколько неубедительных фотографий, на которых фактически не было ничего конкретного, идентифицируемого с Эверестом, невозможно было принять всерьез.
«Народные массы обладают неограниченными творческими силами, организованно они могут достичь успеха в любом виде спорта», — сказал Мао.
В 1975 году так и было. При поощрении партии величайшая экспедиция всех времен выступила из Лхасы. Для переноски грузов от Ронгбука к подножию горы была фактически построена дорога. В развалинах монастыря, из которого в 1967 году изгнали последних монахов, расположились лагерем более трехсот тибетцев и китайцев. По маршруту, разведанному англичанами за 50 лет до этого, должно было подняться как можно больше людей. Чтобы провозглашенное равенство не осталось пустым словом, в команду были взяты женщины, из которых более 20 достигли высоты 8000 метров.
От Ронгбука до передового лагеря на высоте 6500 метров китайцы проложили телефонную линию. Ежедневно из громкоговорителя звучали бодрые речи, утренняя гимнастика тренировала тело, а идеологические дискуссии — дух.
Многочисленные яки тащили грузы. В удивительном едином порыве китайцы ставили один высотный лагерь за другим. Они обезопасили вторую ступень — ту самую «second step», которая приобрела печальную известность в связи с исчезновением Мэллори и Ирвина. Были использованы алюминиевые лестницы. Более 200 человек создавали фундамент для тех девяти, которые в конечном счете достигли вершины. Они явились завершающим кирпичиком коллективной пирамиды.
Тибетка Фантог была не только заместителем начальника экспедиции. Она — вторая женщина после японки Юнко Табеи — достигла высшей точки вместе с восемью мужчинами 27 мая. Это была невиданная до того времени эверестская экспедиция. На этот раз китайцы позаботились о том, чтобы никто в мире не усомнился в их победе. На вершине они поставили геодезический штатив с флагом Мао и сняли фильм обо всем мероприятии.
Немного ниже второй ступени
Хотя команда при восхождении время от времени принимала кислородный душ, передовая группа около часа провела на вершине без кислорода.
Когда на этом вечере китайский альпинист окончил свой рассказ, я задумчиво посмотрел на него. Как должен отнестись к моему упадническому одиночному восхождению этот человек, воспитанный на принципе «индивидуальность — ничто, коллектив — все»? Он улыбается мне и поднимает свой бокал: «ганьбэй!»
Китайцы на вершине Эвереста в 1975 году. Слева геодезический штатив
Мир Востока — мир Запада. Для меня альпинизм не столько спорт, сколько игра, не столько борьба, сколько приключение, путешествие по дикому удаленному ландшафту, возможность игры в нашем сверхтехнизированном мире. Я пью за моего друга Быка Оэльца. Он как-то назвал альпинизм «игрой страдания».
Утром мы вылетаем из Пекина в Чэнду в провинции Сычуань, это следующий этап на пути в Лхасу.
Лхаса
Нам не терпелось увидеть Лхасу, но в то же время было жаль, что приходится так быстро оставить Чэнду. После пыльного серо-коричневого Пекина провинция Сычуань показалась мне оазисом. Она выглядела так, как я представлял себе Китай в детстве: бескрайние зеленые рисовые поля, перемежающиеся крытыми тростником крестьянскими домиками в густых и высоких бамбуковых рощицах.
Поля разделены множеством узких дамб, некоторые покрыты водой, в которой отражается серебристо-серое небо. По дамбам бродят босые крестьяне с коромыслами, на которых сзади и спереди висят деревянные бадьи. Под плоскими соломенными шляпами недостает только длинной китайской косички (ношение косичек — маньчжурский обычай. Он был насильно введен маньчжурами после завоевания ими Китая в XVII в., рассматривался китайским народом как символ маньчжурского господства и был ликвидирован после Синьхайской революции) , она и здесь заменена радикальной военной стрижкой. Это тот Китай, красота которого глубоко трогает меня.
Наш старый винтовой самолет поднимается с летного поля и медленно набирает высоту; низменный ландшафт под нами постепенно сменяется холмистым. Холмы переходят в горы, на горизонте сверкает первый снег. Мы приближаемся к горным цепям Восточного Тибета. Вытянутые, пятнисто-коричневые хребты с редкими домишками у подножия сменяются причудливым морем скал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33