https://wodolei.ru/catalog/mebel/mebelnyj-garnitur/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Быстрой, ликующей походкой он пересек палубу ресторана и сел на свое место.
- Всё в порядке! - сказал он и, схватив вазочку с растаявшим мороженым, одним махом выпил ее и поставил на место. - История снова движется по моим часам. Но ничего не спрашивайте: поспешишь сказать опоздаешь сделать. На чем я остановился? Да!
В начале пятидесятых годов у Сталина вызрело решение покончить с Берия, а потом и со всеми остальными членами Политбюро. Тиран вынужден время от времени обновлять ужас. И Берия, конечно, об этом догадался. И Сталин знал, что Берия об этом знает.
Однако Сталин на гребне военной победы прозевал момент. Соотношение сил оказалось в пользу Берия. И Сталин принял решение временно скрыться. Но где скрыться? Куда уползти? К генералу Франко! Сталин ведь оказал неоценимую услугу генералу Франко в борьбе с республи-канской Испанией. Сталин под видом помощи республиканцам ввел в их ряды своих комисса-ров, и они стали арестовывать цвет республики. И Франко благодаря этому победил, и был Сталину глубоко благодарен.
У Сталина была своя охрана, которая никому не подчинялась. Однажды ночью он оставляет вместо себя одного из двух дублеров и тайно улетает в Мадрид. Франко его принимает и прячет.
Сталин оттуда следит за делами в России и ведет зашифрованную переписку с обоими дублерами. Первый дублер докладывает ему о поведении всех членов Политбюро, особенно Берия. А второй дублер докладывает ему о поведении первого дублера. А кто следил за вторым дублером, еще не удалось выяснить. Сталин корректирует их действия.
Но тут Берия убивает первого дублера, думая, что это сам Сталин. Берия нарочно устроил давку во время похорон мнимого Сталина, чтобы ослабить в народе культ Сталина и подгото-вить Двадцатый съезд.
Сохранилось гневное письмо Сталина второму дублеру по поводу безобразных похорон мнимого Сталина. Вообще вся переписка Сталина со вторым дублером сохранилась. Сталин ему написал, что тот будет отвечать своей жизнью за смерть первого дублера. И у второго дублера нервы не выдержали. Он знал, какую страшную комбинацию готовит Сталин из Мадрида. И он пал на колени перед Хрущевым и всё ему рассказал. Потому и сохранилась переписка.
Хрущев неожиданно арестовывает Берия и расстреливает его. Берия был такой эгоист, что даже двойника не имел. Это облегчило его арест. Такого удара Берия не ожидал, но и Сталин не ожидал. Вся комбинация его разрушилась. Теперь на его шифровки в Москву отвечал не второй дублер, а черт его знает кто под видом второго дублера. Сталин по слишком сильному акценту шифровки понял, что его дурят. И тогда Сталин сказал Франко:
"Теперь это надолго. Заморозьте меня, как Ленина, до нового революционного подъема. И когда нас разморозят, мы снова сразимся с Лениным по гамбургскому счету".
И Франко его заморозил. А потом Франко умер и испанцы продали Америке замороженного Сталина за сто мильярдов долларов. Вот почему им удалась демократия. Но это ненадолго.
- Зачем Америке замороженный Сталин? - спросил я.
Он так удивленно посмотрел на меня, как будто весь мир давно об этом знает и только я один каким-то чудом остался в неведенье. Но тут к нам снова подошел краснорубашечник. Смиренно склонив голову, он спросил:
- Извините, но молодежь интересуется, что делал Владимир Ильич 20 января 1917 года?
Мой собеседник вдруг лукаво прищурился и, кивая головой на краснорубашечника, сказал:
- Разыгрывают старика, разыгрывают. Но как сказал один великий утопист: дети, играя, будут получать знания. А теперь признайтесь, только честно! Вы, конечно, имели в виду 19 января 1917 года?
- Честно говоря, да, - потупившись сказал краснорубашечник.
- То-то же! - воскликнул мой собеседник и горделиво подчеркнул: - Три вещи мне никогда не изменяли: голова, желудок, мошонка!
Краснорубашечник вздрогнул, но выдержал серьезность. Один из его друзей рухнул на стол от смеха. Второй, вероятно более совестливый, спрятал голову под стол, и только видно было, как спина его вздрагивает от приступов смеха.
- Да! Да! - продолжал мой собеседник, ничего не замечая. - В этот день Владимир Ильич писал письмо Инессе Арманд. Но это было не любовное письмо, а товарищеское. Ленин с негодованием, но, конечно, в рамках джентльменства отклоняет нападки Инессы на Энгельса. Инесса критикует Энгельса за то, что он в свое время скептически относился к идее всеобщей стачки. Но в его время с ней носились презренные анархисты.
Однако история шла вперед, а Энгельса уже не было. Время показало, что массовая полити-ческая стачка более чем оправданна. Если бы Энгельс был жив, он раньше Инессы догадался бы об этом.
Инесса при всей своей женственности не понимала диалектику времени. Кстати, как и Бухарин. Но это не мешало Бухарину быть любимцем партии. А если быть честным до конца, потому он и был любимцем партии, что недопонимал диалектики. Дело в том, что партия сама недопонимала диалектики и в этом диалектика ее любви к Бухарину.
А вы, конечно, ожидали, что это любовное письмо? Просчитались! Любовные письма Ленина хранятся в надлежащем месте. Скоро придет их срок. Мир узнает сто тридцать пламенных посланий великого революционера своей возлюбленной! Это Данте! Это Петрарка! Это Пушкин! Учитесь любить как Ленин!.. Но я об этом не могу! Не могу! Идите! Идите!
Краснорубашечник отошел, как мне показалось, несколько смутившись. Когда мой собесед-ник сказал, что писем было сто тридцать, я вспомнил ту цифру, которую он называл при нашей первой встрече. Теперь оказалось на три письма больше. Получалось, что переписка продолжа-ется, хотя и не столь оживленно, как раньше. Но потом я решил: а черт его знает! Ведь с тех пор прошло столько лет. Тогда он, видимо, был вполне работоспособен и мог найти еще три письма.
Обстоятельства смерти Инессы Арманд таинственны. По некоторым сведениям, она покончила с собой в Кисловодске, куда Ленин ее усиленно направлял для отдыха. Есть его письма по этому поводу. Очень уж он настаивал. Дружеская забота или что-то еще? Те, что предполагают самоубийство, ссылаются на противоречие между официальной версией ее смерти - холера и тем, что ее хоронили в открытом гробу.
Мой собеседник, явно взволнованный своим монологом, повернулся ко мне. В первый раз он молча сам разлил коньяк. Сильная рука его дрожала. Он посмотрел на меня. В глазах его стояли слезы.
- Выпьем за упокой ее души, - сказал он и, уже сквозь слезы, не видя меня, взрыдал: - Инесса, твой хладный труп из Кисловодска прибыл... Я знаю, это месть твоя, Инесса!
Неожиданно трезво:
- Обратите внимание - в слове Инесса два "эс", как и в слове Россия. Я вынужден был выбирать. И снова сквозь тихие слезы воспоминаний:
- Она умоляла меня остаться в Европе... У нее были деньги... Небольшие... Но достаточно для нас... Свой домик в Швейцарии и наши дети... И музыка под пальцами ее... Нечеловеческая музыка... Я так любил детей и музыку... Но тут февраль... Дурак Вильгельм нам злато предло-жил...
Неожиданно бодро, с пафосом:
- Я не мог не воспользоваться последним в жизни шансом доказать, что прав был я, а не Плеханов. И доказал! И вдруг ирония истории и Коба! Кто бы мог подумать в Цюрихе тогда? Но встреча близится! Что ж, берегись, кинто!
Я думал, он отвлекся и забыл, за кого пьет. Но он не забыл. По кавказскому обычаю, он чуть отлил из своей рюмки в знак того, что пьет за усопшую. Одним махом осушил рюмку, осушил ладонями глаза и посмотрел на меня с выражением трезвого безумия:
- Зачем Америке замороженный Сталин? Как зачем?..
Но тут откуда ни возьмись к нам подошел дядя Сандро. Он был в белой рубашке навыпуск, перетянутой кавказским ремнем, подчеркивающим его еще тонкую талию. Бляшки на поясе с намеком на серебро тускло светились. Штрихом отметим галифе и легкие азиатские сапоги.
Появился он неожиданно, но потом выяснилось, что он сидел слева от нас с кутящими стариками. Однако, когда именно он взошел на "Амру", я не заметил.
Дядя Сандро молча и пристально глядел на моего собеседника своими нагло не стареющими, яркими глазами. Тот ему отвечал таким же упорным взглядом, хотя одновременно и пытался изобразить на лице выражение острого, доброжелательно лукавого любопытства, столь знакомо-го нам по многочисленным картинам с неизменным названием "Ленин принимает ходоков".
Забавно, что название картин почему-то не менялось, даже если на них Ленин чаевничал с ходоком один на один. Когда-то, помню, педантическая детская логика, учитывая множествен-ное число в названии репродукции, заставляла меня всё искать и искать остальных ходоков, наверняка ловко замаскировавшихся в кабинете вождя.
Но в отличие от рисуночных загадок (найдите второго зайца) второй ходок, не говоря об остальных, никак не находился. И я, помнится, тогда примирился, приспособился к мысли, что остальные ходоки есть, но они ждут своей очереди за пределами ленинского кабинета и картины, и, значит, никакой ошибки в названии ее нет. О, как хотелось верить!
А годы шли. Появлялись всё новые и новые картины, где Ленин продолжал принимать всё новых и новых ходоков. И на всех этих картинах, несмотря на чудовищное обилие ходоков, поза Ленина никогда не выражала спешку или тем более усталость. А лицо продолжало лучиться острым, доброжелательно лукавым любопытством, и только его стакан с неизменным чаем под рукой с годами выписывался художниками все тщательней и тщательней, и уже нередко с опас-кой угадывалось, что чай этот горяч, может даже нестерпимо горяч (то ли дымок над стаканом, то ли осторожничающие пальцы Ленина), и по этому поводу у некоторых интеллигентных людей возникало ощущение неимоверного мастерства художника, переходящего в безумную дерзость. Далеко идущий намек улавливался! Пальцы Ленина, видите ли, осторожничают, колеблются конечно же в отличие... Правильно, угадали - от пальцев Сталина.
С годами эти картины стали тайно раздражать, хотя и тогда ни разу не возникло ощущения, что в конце концов Ленину надоест этот туповато потупившийся, якобы от смущения, или особенно вот этот, с изумлением слушающий его ходок (Господи Иисусе, он всё о нас знает!), - и он, Ленин, возьмет да и плеснет ему в бороду этот навеки горячий чай. Я уж не говорю об обратном движении чая от ходока к монголоидному лицу Ленина или тем более о двух струях чая, одновременно перехлестнувшихся над его письменным столом как две сабли над Куликовым полем!
Нет, нет, такого ощущения ни разу не возникло, да и не могло возникнуть, потому что лицо Ленина (не постыжусь повторить) всегда источало острое доброжелательно лукавое любопыт-ство. Лицо его как бы говорило всегда и всем ходокам сразу: знаю, знаю, что сейчас вы начнете хитрить, но я вас и хитрящих люблю, поскольку я народный вождь и потому сам не без хитрости.
И в студенческие годы, уже склоняясь над сочинениями Ленина, как в детстве над той злосчастной репродукцией в поисках недостающих ходоков, а теперь по второму кругу, склоняясь уже над его сочинениями в поисках сокрытого, как те ходоки, смысла, ибо явный был слишком беден, и опять же с детским упорством веря, что смысл этот есть, надо только докопаться, и все-таки, так и не докопавшись до него, не найдя его, как и тех отмеченных во множественном числе ходоков, я в конце концов решил, что смысл этот расположился за рамками книжных страниц в самой жизни, в самой победе над этой жизнью. А стало быть, считай, он есть и в тексте, раз победа пришла через текст.
Но, кто его знает, не был ли этот самообман подсознательной психической защитой, ибо примириться с тем, что смысла не было и нет, означало бы для юности, что надо взорваться или признать себя негодяем, подхрюкивающим тиранству. А времена были еще страшные, сталинские...
Однако, взволнованный воспоминаниями, я позабыл о своем собеседнике. А между тем он продолжал глядеть на дядю Сандро с выражением вышеупомянутого любопытства. Но почему-то выражение это сейчас не очень получалось. То ли ходок не тот, то ли еще что-то. Установи-лась некоторая напряженка. И я понял почему. Каждый из них как бы молча настаивал на своей подлинности, но подлинность любого из них почему-то со скандальной неизбежностью означала мнимость другого.
- Присаживайтесь, дядя Сандро, - сказал я примиряющим голосом и, встав, придвинул ему стул. Мой голос, как бы поддерживая подлинность дяди Сандро, одновременно незаметны-ми для него вибрациями напоминал моему собеседнику, что нельзя слишком обижаться на про-образ литературного героя, даже если тот, по авторской лени или рассеянности, и в собственной жизни носит имя героя. Ошибку уже нельзя исправить, поскольку вещь давно печатается, или тем более невозможно изменить имя прообраза, учитывая его солидный возраст и исключитель-ную привязанность к собственному имени.
Мой собеседник насмешливо хмыкнул, из чего стало ясно, что он не только понял меня, но и выразил столь привычное ему презрение к либеральным попыткам сгладить противоречия.
Дядя Сандро молча сел, не упуская из виду моего собеседника. Подлинность его, может быть за счет перенесения центра тяжести на стул, явно укрепилась. Мой собеседник это почувствовал. И в самом деле, пока дядя Сандро стоял, легче было представить, что он может улетучиться.
- Так это он и есть дядя Сандро, - кивнул он на дядю Сандро, - а я всё думал, что вы его придумали...
- Он меня придумал! - язвительно воскликнул дядя Сандро. - Это вы себя придумали! Я в своей жизни с кем только не встречался! От принца Ольденбургского лично получил в подарок цейсовский бинокль. Награда за остроглазие. У Нестора Лакобы в доме бывал как свой человек... Да, Нестор, - вздохнул дядя Сандро и, видимо окончательно уверившись, что бразды застолья взял в свои руки, уютно откинулся на спинку стула, вытянул и скрестил ноги. Пальцы небрежно, по-хозяйски обхватили пояс. Стало ясно, что он отдается потоку воспоминаний, которые не замедлит тут же озвучить. - Я был последним человеком, - начал он, - который видел Лакобу живым здесь, в Абхазии. Конечно, не считая родных. В тот день он уехал в Тбилиси и вернулся в гробу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47


А-П

П-Я